* * *
Место для медового месяца Венецким было выбрано удачно. Если бы еще и время года удалось назначать по своему желанию!
Екатерингоф был прелестен. Еще во времена покойного государя Петра Великого там завели сады, для которых нарочно выписывались липы из Голландии и кедры из Сибири. Позднее, при Анне Иоанновне, там затеяли устроить охотничий парк с Охотничьим дворцом. При Елизавете Петровне об охоте забыли, перестраивали дворец, благоустраивали парк, вычистили и углубили два пруда и Петровский канал пред дворцом. Но все понемногу переменилось - Екатерингоф пришел в упадок.
Однако само место было весьма удобно, и столичные вельможи, а также богатые горожане стали там строиться. До Зимнего дворца - чуть более пяти верст, опять же, в Екатерингоф перевезли из Красного Села оранжереи и теплицы, так что даже незачем свои заводить, - сколько нужно для угощения, садовники потихоньку продадут.
Графиня Венецкая не сама вздумала ставить дачу в Екатерингофе, а десять лет назад получила ее в наследство. Она любила свой петербуржский особняк, а от дачи собиралась избавиться - и все не доводила дело до конца. Однажды даже проиграла было дом со службами в карты и, правду сказать, обрадовалась, но неожиданно для себя отыгралась. Кончилось тем, что в Екатерингофе стал наездами жить единственный сынок, тем более что дача стояла не так уж далеко от слободы Измайловского полка, и туда можно было закатиться с друзьями и вином, не боясь попасться на глаза начальству.
Андрей, прибыв туда, был помещен в теплую комнату, которую Маша и Дуняшка прямо при нем убирали, поминутно спрашивая, сколько перин да сколько подушек класть, да требуется ли скамеечка под ноги, да какое одеяло приятнее - меховое или ватное стеганое, да не лучше ли оба сразу. Маша очень хотела показаться Андрею в роли замужней дамы и отменной хозяйки, убедить, что она действительно стала за короткий срок прекрасной женой.
- Машенька, ты видела лицо того нахала, что ты о нем скажешь? - спросил Андрей.
- Он был бы хорош собой, - ответила, подумав, Маша, - но рот у него как-то гадко кривится, словно он все человечество презирает.
- Похож ли он на светского кавалера?
- Ты же знаешь, Андрей Ильич, что я в свете мало бывала. А вот на батюшкиных собутыльников чем-то смахивает, на всех этих картежных академиков…
- Вон оно что. А скажи, Машенька, хорошо ли ты говоришь по-французски?
Маша смутилась.
- Мне учителя нанимали… - призналась она. - Да только я говорить стыжусь… много ошибок делаю… А на что тебе французский?
- Есть некое подозрение. Граф так же сим наречием владеет?
- Граф-то владеет. Да только выговор у него какой-то нелепый, или мне так кажется? А на что тебе, Андрей Ильич?
- Хочу понять - точно ли наш трофей знает французский язык. А коли знает - не на медные ли гроши его учили… Видишь ли, он как-то не по-благородному и по-русски-то говорит…
- Знаешь, Андрей Ильич, я тебе правду скажу - девицы на выданье французский язык плохо знают, и тот, кто знает чуть лучше, уже для них - и маркиз, и французский принц… - тут Маша смутилась и замолчала, словно ожидая расспросов.
Но Андрей не хотел ее беспокоить воспоминаниями; он полагал, что время еще не настало. Опять же, и портрет Евгении ждал своего часа. Так что Маша сдала Соломина с рук на руки Еремею.
- А скажи, дяденька, куда наших пленников определили? - спросил Андрей.
- Малого заперли в чулане, его охотники сторожат. А другого затолкали в погреб. Дали ему медвежью шубу - авось не замерзнет. Дом-то - не тюрьма, тут и запирать негде.
- Ты, Еремей Павлович, слышал, как малый верещал?
- Да слышал…
- Ничего знакомого в этом голоске не расслышал?
- Спаси и сохрани от таких знакомцев!
- Ну, выходит, показалось мне.
- А что померещилось?
- Что я такую дребедень уже слыхивал, и голосок был такой же - быстренький, дробненький да впридачу хныкливый.
- Фофаня, что ли? Он так иногда тараторит да еще слезу подпущает. Послушаешь, послушаешь - да у самого в голове дребедень случается…
- Вот именно.
Андрей задумался. Вопрос был один: что же такое он изловил? И не повторяется ли история про охотника и медведя? Ежели в вымогательство замешан как-то "малый двор", то что делать с добычей? Везти к Шешковскому? Но черт ли его, Шешковского, разберет - может, там сплетена хитрая интрига, поставлена ловушка, а тут вдруг заявится мушкетерский капитан Соломин, и интрига пойдет прахом! И поди разгадай, кто этот высокомерный кавалер, не побоявшийся устроить под самой столицей целое побоище. (О том, что вокруг "малого двора" отираются авантюристы всех мастей, Андрей, разумеется, знал; знал и то, что их обыкновенно употребляют для всяких сомнительных дел.)
И тут он вспомнил кое-что любопытное. Мысль, пришедшая в голову, сперва насмешила его - до громкого хохота. Еремей, не ожидавший, что барин заржет, как жеребец стоялый, перекрестился сам и питомца перекрестил.
- Ну, теперь нам главное - дня три не то четыре продержаться, - сказал Андрей. - Еремей Павлович, не бойся, я с ума не съехал. Ничего тебе растолковывать пока не стану. Я сам еще не до конца свою идею додумал… Ступай спать, утро вечера мудренее.
- Шкатулу я тебе под кровать поставил, - предупредил дядька.
- Вот и отлично…
Наутро Венецкие пришли к Андрею пить кофей с сухариками. Граф был обеспокоен - мало ему раздора с матушкой, так еще и смутная интрига, исходящая от "малого двора"…
Маша, убедившись, что круглый столик накрыт по-царски, скатерти не видать под сухарницей, кофейником, разнообразными плошечками и мисочками с конфектами и печеньем, ушла хлопотать по хозяйству.
- Так что же будем делать с узником? - спросил Венецкий.
- Ничего. Кормить и поить, - был ответ.
- Ты, Соломин, не боишься?..
- Нет, не боюсь! - помягче следовало сказать, потише, ну да как уж вышло.
- А с тем, вторым?
- Тоже пусть посидит, авось станет сговорчивее.
- Соломин, тут тебе не война…
- Да ведь и не мир. Граф, мне надобны три, много - четыре дня.
- На что?
- Убедиться в одном подозрении. А потом - ежели оно подтвердится, действовать дальше.
- А ежели нет?
- Тоже действовать, только иначе.
- Тебя и пушечным залпом не остановишь.
- Не остановишь, - согласился Андрей. - А знаешь ли, почему?
- Потому что ты упрям, как стадо турецких ишаков.
- Нет, еще хуже. Граф, я ведь не один - я ведь в строю. Вон со мной рядом Гриша Беклешов стоит, Николай Акиньшин… Не видишь? Потому что глаза у тебя плотские, только то созерцают, во что можно пальцем ткнуть. А я своим зрением их вижу: Гриша - справа, Акиньшин - слева, и оба - вооружены, Гриша со шпагой, Акиньшин… тот с мушкетом… Да не шарахайся ты, я умом не повредился! В одиночку я бы не смог… А так - перед ними будет стыдно, если отступлю.
- Да, это довод, - согласился Венецкий. - Расскажи-ка еще раз, как вышло, что тебя спугнули. Хочу понять - не мои ли соколики проворонили.
- Кстати, о воронах - пошли кого-нибудь на Гончарную к доктору, пусть предупредят, что со мной такая оказия вышла. И, может, у него новости?
- С чего ты его в вороны произвел?
- Ворона и есть - ему твоя матушка прекрасную невесту сватает, а он упирается. Проворонит - локти будет кусать.
- А коли она ему не по нраву?
- Очень даже по нраву, только голова полна дребедени. До того ее своей латинщиной да германщиной забил, что для умных мыслей и места не осталось. А теперь, граф, расскажи все, что знаешь, о женихе своей кузины Поздняковой.
- Да она мне и не совсем кузина… - тут Венецкий попытался переплести между собой два родословных древа и вконец запутался. - Просто наши матушки вместе росли и дружатся, ну и тетка у них общая, госпожа Денисьева, и не спрашивай ты меня, Христа ради, что за тетка!
- А жених Поздняковой?
- Князь Копьев? О, этот - оригинал! Об него все свахи зубы обломали, что здешние, что московские. Сама государыня уж смеется. Она обещала - коли кто ему по душе придется, сама будет невесту к свадьбе убирать.
- Он где-то служит или в силу происхождения принят при дворе?
- Служил. А происхождение - когда наши государи еще не Романовыми были, а дай бог памяти… еще при царе Иоанне… Так тогда уж Копьевы сидели в Думе! Да что говорить - князь один из последних Рюриковичей, у него и грамоты есть.
- И как же вышло, что он с твоей кузиной поладил?
- Князь Никита чудаковат малость, а кузина тоже с придурью, - четко определил природу их союза Венецкий. - Они вместе ездили картину с натуры рисовать, кузина рисовала пейзаж, князь потом приделал фигуры.
- И что, получилось?
- Как прозреешь, постарайся на это художество не глядеть - не дай бог, вдругорядь ослепнешь. При дворе была потеха! Все дамы тем и развлекались, что князюшку хвалили! Но он - доподлинный жантильом, человек чести, дважды дрался на дуэли, государыня его простила. То-то и беда, что понятие о чести у него - высочайшее…
- Да уж, беда… - вздохнул Андрей. - Ты понимаешь, что вымогатели крутятся возле его дома и ждут минуты, чтобы подсунуть ему письма твоей кузины?
- Сейчас, может, и не крутятся, а как пронюхают, что она вернулась, - сразу присосутся хуже пиявок.
- Верно рассуждаешь. А все же пошли своего Скапена - может, там уж кто-то из подлецов объявился…
- Может статься, осведомитель в самом доме засел. Дворни-то у князя - полтораста человек. Всегда какой-нибудь обиженный сыщется и за пятак барина продаст.
- Разумнее всего было бы повенчать их в Москве.
- А что скажет государыня? Ведь для нее всякая придворная свадьба - праздник.
Потом пришла Маша - узнать, что Андрей Ильич желает получить на обед. Пост постом, но для болящего делаются послабления, и опять же - хорошая хозяйка как раз для поста приберегает такие затеи, как всевозможные пироги и пряженцы с вареньем, медовые пряники и пампушки.
Андрей велел дядьке отправляться на кухню и посмотреть, как там все устроено, при нужде - помочь советом. Маше было нелегко - обычно девица, выходя замуж в восемнадцать, попадает под крылышко свекрови и старших мужниных родственниц, к хозяйству ее приучают понемногу. Тут же свекровь пока и не подозревала, что удостоена такого титула. Дуняша немногим старше хозяйки, а домочадцев набралось полтора десятка, и всех покорми, всех обиходь.
Днем отправили Скапена-Лукашку в разведку - узнать, нет ли какой странной суеты вокруг Андреева дома. Скапен вырядился иноком, прицепил очень натуральную бороду и кружными путями отправился исполнять поручение. Вернулся он ночью, принес известие: деревенские бабы решили, будто черт унес спятившего слепого барина - с превеликим грохотом и адским пламенем уволок прямо в пекло. На этом основании самые отважные понабежали и растащили все, что только можно.
Андрей рассмеялся:
- Домишко этот свою роль на театре наших военных действий сыграл, покамест он не надобен. Тем более что неприятель его знает…
- Никто в деревню не приезжал, о вашей милости не выспрашивал. Может, завтра приедут? - предположил Скапен.
- И такое возможно. А что, Фофаню беглого в деревне не видели? Ни к кому не прибился?
- Уж не он ли распустил слух о нечистой силе?
- Да нет, он нечистую силу зря поминать не станет… - тут Андрей задумался. Он вспомнил нарушенную присягу. Заодно и образ преподобного Феофана Исповедника вспомнил, висевший в красном углу, под рушником. - Точно ли все из дому растащили? - спросил он.
- Посуду, одеяла, котелки печные - точно, я их там не видел.
- А образ? Там только один и был. Дядя Еремей! Опиши образ своими словами.
- Старец в облачении этаком зеленоватом… Борода белая, длинная. В руках - бумага, как раньше столбцы бывали, скрученная…
- Свиток, - догадался Андрей. - Пергаментный.
- Я впопыхах заглянул, огарочек на минуту всего зажег. Образа не видел. Может, он от взрыва свалился и на полу лежат ликом вниз? - предположил Скапен-Лукашка.
- Может, и так.
Но зародилось у Андрея сильное подозрение, что Фофаня, околачивавшийся поблизости, утащил преподобного Феофана для каких-то своих с ним разговоров и покаяний. Как бы то ни было, ворюга если и побывал в деревне, то долго там засиживаться не стал.
- Что еще прикажете? - спросил Скапен.
- Пока - ничего. Пока будем ждать.
* * *
На следующий день было привезено устное сообщение от доктора: никуда он в санях и с узлами не удирал, но скоро удерет, потому что графиня Венецкая требует решительного согласия на брак с сироткой, который есть дело богоугодное. Сиротка же была к нему приведена; сидела на краешке стула, потупив взор, но исхитрилась сунуть записочку, а в записочке докладывала, что письма непонятно где, а об Аграфене Поздняковой дворня знает только то, что девица уехала в Москву и проведет там весь Великий пост.
Скапен доставил и саму записочку, накарябанную карандашом на смятой бумажке.
- Ее, видать, больше по-французски писать учили, - сказала Маша, прочитавшая это послание вслух. - Буквы путаются.
- Подождем еще. Она девица ловкая, хоть что-то да разведает.
Ожидание давалось Андрею с трудом. Венецкий ездил в полк, исполнял свои офицерские обязанности, Маша и Еремей вели хозяйство - насколько это вообще возможно в обстановке охотничьего бивака, Дуняшка им помогала. А что прикажете делать незрячему? Просить, чтобы почитали книжку вслух? Сидеть с охотниками и слушать их умопомрачительные байки? Андрею недоставало стрельбы - но какая стрельба в Екатерингофе? Многие дачи стоят пустые, но в прочих-то живут люди, и хотя Екатерингоф к Санкт-Петербургу пока еще не приписан и ни к какой его полицейской части - соответственно, но ежедневный треск выстрелов до добра не доведет, здешние жители найдут кому пожаловаться.
Он страстно желал извлечь из заточения пленников, но сам себе твердил: рано, рано!
Расположения комнат дачи Андрей, разумеется, не знал. И потому, наскучив ожиданием и отправившись на розыски Еремея, забрел неведомо куда. Судя по запахам, это были комнаты молодых супругов: Маша уже завела все дамское хозяйство с пудрой, помадами, ароматными водицами. Входить туда не следовало, и Андрей уж было развернулся, ведя рукой вдоль стены, как вдруг услышал пение.
Пели два женских голоса, один - более сильный и уверенный. Пели в унисон старинную песенку, знакомую Андрею с детства. Он давно ее не слышал - и сам удивился своей радости. Затаив дыхание, он слушал простые и томные слова:
Полюбя тебя, смущаюсь
И не знаю, как сказать,
Что тобою я прельщаюсь,
Я боюся винна стать…
Вдруг Андрей понял: в доме появилась чужая женщина. Ведь не Дуняшка же поет вместе с Машей - Дуняшкин голос он бы узнал. Этот же… Этот был знаком. Катенька?! Дикая мысль пронзила душу и все чувства разом: он же не видел мертвой Катеньки, не был на похоронах, ему про все рассказали, а не показали, так, может…
Ровно через миг разум взял власть в свои незримые жесткие руки.
- Катеньки тут нет и быть не может, - сказал разум. - Опомнись, дурак.
- Но я хочу продлить этот миг, - ответило сердце. - Пусть греза, пусть самообман, пусть ложь - но я хочу!
Андрей прислонился к косяку и слушал - но острое ощущение восторга, смешанного с безумием, приправленного страхом, гасло, гасло, и голос терял сходство с Катенькиным, разве что когда пропел: "И, часы позабывая, времени даю претечь…" - тут было подлинно Катенькино удивление на рассвете, когда пора настает расставаться…
- И что ты тут, дурень, торчишь, вставши в пень? - спросил разум. - Как вошел - так и выбирайся обратно.
Легко сказать… Андрей мог ходить по знакомым помещениям, в которых осваивался довольно быстро. Это же было совсем незнакомое - и мог ли он знать, что Маша выставит на консоли всякую мелочь, фарфоровых пастушков с голубками, медный турецкий кувшинчик, вазочки и шкатулочки? Что-то легонькое он задел рукой, оно слетело на пол, стукнуло, с дребезжанием покатилось.
- Ах, мыши! - услышал он почти Катенькин голос.
И точно - она ведь боялась мышей!
- Я уж велела Ванюшке поймать хоть какого кота, - отвечала Маша. - Что ж они сшибли на пол?
- Ай, Мари, не ходи! Ежели оно разбилось - то разбилось и уж никуда не денется. А ежели цело - тоже никуда не денется.
- Так мыши больше нашего испугались!
- Крикни Дуняшу!
- Не докричусь - она, поди, опять на конюшню сбежала. Не бойся - я же не боюсь! - Маша отважно вышла из спальни, где сидела с подругой, в комнату, и увидела Андрея, стоящего, как всегда, в черной повязке. Она рассмеялась. - Вот так мышь!
Андрей, если бы мог видеть ее, тоже бы рассмеялся - Маша вооружилась кочергой.
- Прости, сударыня, - сказал он. - Сбился с пути. Не доведешь ли меня до моей комнаты?
- А куда тебе спешить, сударь? Посиди тут со мной, - предложила Маша. - У нас орешки есть, изюм, цукаты.
- Нет, я пойду. Ты ведь тут, Маша, не одна…
- А тебе как раз и нужно познакомиться с той особой, которая спасла меня, когда я прибежала в обитель к матушке Леониде. В обители меня оставить не могли, а она сперва у себя в спальне прятала, потом отправила в Гатчину…
- Мы знакомы, - сухо объявил Андрей. - И та особа менее всего хотела бы меня видеть.
- Отчего же? Она - особа светская, образованная…
- Я знаю.
- Мы случайно встретились - вообрази, у ее опекуна тут также дача. И она приехала на дачу…
- Среди зимы?
- Отчего бы нет? Зимой тут красиво, парк особенно хорош…
- Странная причуда.
Всколыхнулись давние подозрения. Мало ли, что Граве не опознал незнакомку? Маскарады нынче в моде, и многие дамы выучились носить мужское платье, переняли мужскую ухватку, умеют изобразить бравых гусар и гишпанских грандов. Отчего бы не быть двум соблазнительницам, орудующим одинаково? То, что незнакомка появилась одновременно с налетчиками, тоже что-то явно означает. И, кстати, неизвестно, что за портрет эта причудливая особа подсунула, - точно ли там Евгения, или какая-нибудь провинциальная девица, искать которую в просторах Российской империи бесполезно?
- Ничего странного, не все же сидеть в столице и нюхать вонь. Пост, по гостиным и по модным лавкам разъезжать вредно, в театр тоже не поедешь, а тут тихо, спокойно…
- Да что ты, Машенька, оправдываешься? Я никого и ни в чем не виню, - сказал Андрей. - Просто я… Впрочем, отчего бы и нет? - он не знал, как заставить незнакомку проговориться, но вдруг решил, что сумеет поставить ловушку. Куртуазная беседа, пожалуй, даст такую возможность.
- Аннета, выходи. У нас кавалер появился, один на двоих.
Незнакомка появилась - зашуршали юбки, проехал по полу табурет. Но говорить она не стала - видимо, после ночной исповеди, как и Андрей, не имела желания встречаться. И тяжесть светской беседы целиком легла на Машу.