Маша не избегалась по гостиным и увеселениям, не знала модных словечек, не умела вовремя ввернуть "ужасть, как ты славен" или "я тобой бесподобно утешаюсь", а если и пела модные песенки - то без блеска, стесняясь при посторонних. Многому ей еще предстояло научиться, чтобы по-настоящему стать молодой графиней Венецкой, и на супруга надежды было мало - он не имел нужного опыта, чтобы воспитать светскую женщину.
Пытаясь найти интересную для всех тему (это могла быть спасительная погода, но Маша еще не выучилась прибегать к ее помощи), она заговорила о том, что знала: о давнем своем знакомстве с Андреем. Незнакомка слушала, вставляя в нужных местах "как занятно" и "кто бы мог подумать". Андрею это совершенно не нравилось - он слышал в голосе фальшь.
Но когда речь зашла о войне - незнакомка оживилась. Маша, насколько могла, деликатно объяснила, что Андрей Ильич был ранен при взятии Очакова. Андрей буркнул, что это не имеет ни малейшего значения, и встал, собравшись уходить. Он понял, что беседа не заладилась, и не знал, как добыть ответы на свои подозрения.
Тут в комнату заглянула Дуняшка. Еремей, взявшийся готовить обед, прислал ее спросить о подробностях. Он знал особенности стряпни в полковом котле, а охотники, жившие в подмосковной деревне Венецких на всем готовом, не знали. Посылать их за горячим обедом в трактир Маша не могла - трактирщик, будучи опрошен, тут же поведал бы о дюжине голодных рыл, явившихся из Екатерингофа. Она вышла с Дуняшкой, чтобы отдать распоряжения.
Андрей остался наедине с незнакомкой, и оба минуты три молчали, как мраморные болваны. Причем Соломин не желал признаваться, что сам, без помощи, отсюда не выйдет, и просто стоял, придерживаясь за консоль. Не мог он быть беспомощным с незнакомкой!
- Значит, вы были под Очаковом, - сказала незнакомка. Очевидно, для того лишь, чтобы нарушить молчание.
- Был, - согласился Андрей.
- Расскажите про осаду, - попросила она. - Как было, расскажите.
- На что вам?
- Я видела победные празднества, слыхала о наградах. О шпаге с бриллиантовым эфесом, которую государыня пожаловала светлейшему князю… Но я хочу знать, как было на самом деле.
- Полагаете, вас это позабавит? - спросил Андрей. - Не дамское дело - слушать такие истории. Ничего в них чувствительного или комического нет.
- Нет, я забав не ищу - а просто хочу знать, - в голосе звучало непоколебимое упрямство, которое Андрею сильно не понравилось.
- Да на что вам слушать про грязь, кровь и увечья? Или угодно поахать с заламыванием белых ручек?
Тут незнакомка неожиданно расхохоталась. Андрей усмехнулся и сам себя за это назвал дурнем. Каким-то загадочным образом незнакомке вдруг удалось перевести его раздражение в усмешку - это было неправильно, несуразно и, к счастью, ненадолго. Возникло желание ткнуть незнакомку ее носиком, наверняка напудренным и курносым, во все те грязь, кровь и увечья, которые ей вдруг зачем-то понадобились. И пусть бы ее от подробностей вывернуло наизнанку.
- Извольте! Мы проторчали под Очаковом до осени, упустив множество случаев взять крепость. Наша канонада сильно допекала осажденных, пожары опустошали город, перебежчики сказывали, что и склады провианта огонь истребил. Но светлейший князь все не мог собраться с духом. И дождался того, что к ноябрю Гасан-паша сумел доставить в гарнизон полторы тысячи солдат, сам же с флотом отошел. Вы представляете себе военный лагерь поздней осенью и морозной зимой? Вы представляете себе вонь вокруг этого лагеря? Представляете землянки, кое-как вырытые солдатами? Не белые палатки стройными рядами, которые столь приятно созерцать издали, а грязные и сырые землянки? Вы можете вообразить ледяную степь вокруг Очакова, и бураны, и трупы замерзших лошадей? В моем полку не найти было человека, который от дурной кормежки не маялся бы брюхом! Вам доводилось утром выползать из землянки под пронизывающий ветер, не имея шубы, а лишь офицерскую епанчу, которая тут же взвивается парусом? Доводилось учить солдат мастерить безрукавки из бараньих невыделанных шкур, чтобы поддевать под мундиры? Доводилось считать выложенных в ряд покойников - не вражеских, а своих, не выдержавших стужи? Нет? Странно, а я полагал - дамы должны знать, что это за изысканное удовольствие! Мы в день по сорок человек теряли таким образом… а штурма все не было! Древние греки, что девять лет Трою осаждали, все же были в теплом климате - осадили бы они Очаков! Все уже молили светлейшего князя: вели идти на приступ! Лишь на шестое декабря господин Потемкин его назначил. А знаете, сколько приступ длился? Сколько времени нужно было, чтобы обратить Очаков в огромную кровавую могилу? Час с четвертью! Ради этого проклятого часа с четвертью… Эх, да что тут говорить… Мы, сказывали, три тысячи человек потеряли убитыми и ранеными - а скольких погубила осада, хоть кто-то посчитал? Эх…
Незнакомка молчала. Андрей опомнился - ярость его рассеялась, было даже как-то неловко.
- Уж не лежите ли вы без чувств? - спросил он. - К сожалению, у меня нет флакона с солью…
Тут он ощутил прикосновение к своей правой руке. Тонкие пальцы осторожно поднырнули под ладонь, приподняли кисть, замерли. Он не понимал, что происходит. Незнакомка взяла его правую руку в свои, подержала мгновение, наклонилась, поцеловала и выбежала из комнаты. Андрей стоял, пытаясь совместить непонятные прикосновения, молчание и побег. Правда казалась ему невозможной.
Быстрые шаги пролетели в другую сторону. Андрей не понимал, где тут что и для чего беготня. Это разъяснилось, когда вернулась Маша.
- А где Аннета? В спальне ее нет, шубки нет, муфточки нет…
- Она убежала.
- Отчего, Андрей Ильич?
- Кто вас, дам, разберет.
- Ты ее не обидел?
- Нет.
- Гляди ты, бумажки впопыхах обронила. С этими муфтами одно разорение - как руку вытаскиваешь - так все оттуда и вываливается, - пожаловалась Маша.
- А что за бумажки?
- Это черновики письма, кажется. Писано карандашом и почеркано.
- Прочитай, сделай милость.
- Там и по-русски, и по-французски.
- Перекладывай на русский.
- "Отчего бы и не путешествовать в пост, когда желудок пуст, а голова легка и перо слабо… но он уже привык к горшочкам с грибочками… - прочитав это, Маша остановилась, словно недоумевая, и потом голос ее выразил удивление и даже недоверие: - Я нарочно отправилась сюда, чтобы повеселить вас картиной зимнего запустения… В аллеях Екатерингофского парка я трепетала, чтобы вместо щеголя и вертопраха не встретить мне медведя, убранного не столь модно и без курчавого вержета на голове своей, в которой ума никак не менее, чем в вертопраховой… Славно ездить сюда зимой, когда Черная речка не благоухает, словно болото, и я не боюсь, гуляя по берегу с парасолькой, наступить на лягушку… Прошу прочесть это письмо в том же настроении, в котором я его писала, и тогда вы будете много смеяться, потому что я хохотала, как сумасшедшая…"
- Особа, которой собираются так писать, вызывает сомнение в своих умственных способностях… Впрочем, Маша, может быть, адресат тебе известен?
Маша ответила не сразу.
- Меж дамами возникает шутливая переписка, и ведь в наших журналах пишут для развлечения точно так, не умнее! - сказала она.
Ответ Андрею не понравился. Маша защищала незнакомку - по какой причине? Только потому, что та ей случайно помогла в трудную минуту?
- Маша, ты ведь знаешь об этой сочинительнице больше, чем говоришь, - сказал Андрей. - Видишь, я с тобой прям - я сомневаюсь в ее честных намерениях, мне кажется подозрительным то, что вас связывает. Если бы ты могла мне сейчас о ней рассказать - было бы лучше для всех.
- Мне нечего рассказывать! - торопливо ответила Маша. - Твои подозрения - вздор. Она, она… Когда-нибудь ты все узнаешь! Она просила меня молчать - а как я ей откажу?
- Маша, я не хочу попрекать тебя благодеяниями своими, но…
- Андрей Ильич, я не хочу продолжать этот разговор, - с неожиданной твердостью заявила Маша. - Ты делаешь вопросы, отвечать на которые мне просто неприлично! Девушке только мать может делать такие вопросы, замужней - только супруг. Разве ты хочешь, чтобы я тебя уравняла в правах с супругом?
Тут-то Андрей и понял, что птенчик оперяется, а неопытная простушка становится-таки графиней; сама, как умеет, взращивает в себе силу характера, необходимую знатной хозяйке огромного особняка с армией дворни и прочего имущества. А как же иначе, если достался муж-мальчик?
- Прости меня и позови, пожалуй, хоть Ванюшку, чтобы отвел меня в мою комнату, - сухо сказал Андрей.
Там, в комнате, он стал бродить, изучая руками обстановку, и неожиданно для себя замурлыкал старую песенку про пастушек, которую слышал еще в детстве:
Пастушки собралися
Пасти своих овец,
Забавы родилися
Для нежных их сердец…
Мурлыкал он без слов, одну мелодию, и вдруг удивился - как это он ее целых двадцать лет помнил? Затем почесал в затылке - очень редко нападала на него охота петь, а сейчас даже и повода не было. Наоборот - все складывалось скверно, разгадать незнакомку не сумел, с Машей почти поссорился, а приедет Венецкий и начнет делать намеки: пора бы-де разобраться наконец с пленниками!
Так оно и вышло.
- Дай мне еще два дня, - попросил Андрей. - Всего два дня!
- Давай уж до Светлой Пасхи дотерпим. Добрые люди пташек из клеток на волю выпустят, а мы - злодеев, - ехидно отвечал Венецкий.
До Пасхи оставалось не так уж много - дней через пяток Вербное воскресенье, и какое же это выйдет число?
- Какое сегодня число, Венецкий?
- Погоди, дай вспомнить… - граф стал загибать пальцы на правой руке. - Двадцать пятое марта, что ли?
- Благовещенье? Как там на дворе? Весной не пахнет…
- Неприятностями пахнет, Соломин. Неприятностями.
* * *
Конечно, можно было осуществить замысел и ранее. Но Андрей сказал "два дня" - и не уступил ни часа. Первым он велел привести парня, что был при лошадях.
Тот, понятное дело, причитал о своей невиновности и до того договорился, что случайно мимо пробегал - это среди ночи-то.
- Ты не ври, а вот что скажи - всех знаешь, кто приезжал меня арестовывать? - спросил Андрей.
- Да как же мне их знать? Да чтоб мне куском хлеба подавиться!
- Еремей Павлович! Дай ему затрещину.
Затрещина произвела нужное действие.
- А теперь слушай. Узнаешь того, кого тебе покажем, - и ты свободен. Не узнаешь - поедешь в казематку к самому Шешковскому.
Проведя столько времени в армии и командуя солдатами, Андрей знал, что преподносить простому человеку высокие материи - зря время терять, а скажешь ему, что без обеда оставишь, - и наступает полное преображение. Слова "казематка" и "Шешковский" были понятны всем - начальника Тайной канцелярии боялись, как черт ладана, и были уверены, что даже за покражу горячего калача с лотка у разносчика он может покарать бессрочной каторгой.
Парня увели, и тогда лишь Андрей распорядился привести второго пленника.
- Ох, что-то мне не по себе, - признался Венецкий. Он стоял возле кресла, куда усадили Андрея для пущей важности, и сильно беспокоился.
- Держись, гвардия!
Пленник за время сидения взаперти потерял светский вид. Гребня ему не давали - мало ли что опытный человек сделает при помощи рогового гребня? Волосы у него свалялись, пудра с них осыпалась. Стало видно - он темноволос и темнобров.
- Каков собой сей кавалер? - церемонно осведомился Андрей.
- Лет тридцати, росту выше среднего, примет особых нет, нос прямой, лицо чистое… - начал было Венецкий.
- Вели принести таз, кувшин с теплой водой и мыло с полотенцем. Пусть умоется, тогда и будем говорить.
- Я отказываюсь говорить, пока вы не отпустите меня. А тогда с вами будут говорить совсем другие господа, - пригрозил пленник.
- Сперва умойтесь. Невозможно вас выпустить в столь чумазом виде. Скидывайте кафтан и мойтесь, засучив рукава.
Еще раз пригрозив гневом высокопоставленных лиц, пленник замолчал, но до воды и мыла снизошел. Он скинул прекрасный бархатный кафтан бутылочного цвета, теперь - пыльный и грязный, скинул и стеганый атласный камзол, со стежкой искусными завитками по палевому полю, расстегнул на груди рубаху, потом так взглянул на Еремея, что тот без лишних слов стал ему поливать из кувшина. Повадка была самая господская.
- Начисто ли вы, сударь, отмылись? - преувеличенно светским тоном осведомился Андрей.
Ответа не последовало. Тогда Андрей повернулся к Венецкому:
- Скажи, сударь, сейчас-то особой приметы не появилось?
Венецкий даже сделал два шага к пленнику, чтобы разглядеть диковинку.
- Коль не врут мне очи, у него седая щетина! Как у старого деда!
- Того-то я и ждал, чтобы она отросла. Позволь, сударь, представить тебе персону, прихватить кою на горячем желал бы полицмейстер господин Панин, но сей повелитель Сенного рынка, я чай, прикормил там и десятских, и квартальных, и даже частного пристава. Так, брат Дедка?
- Сучья кровь! - с этим криком Дедка в один прыжок достиг окошка и вскочил на подоконник. Ловким ударом ноги он вышиб стекло - и… с криком повалился обратно в комнату.
- Как это? Как ты его?! - завопил Венецкий.
- Ножом.
- Каким еще ножом?!
- Ты не заметил, граф. Я его про запас в рукаве держал, - преспокойно ответил Андрей.
- Но как?
- Я же слышал, куда он кинулся.
Дедка был без кафтана, и нож легко вошел ему в спину, в опасной близости от позвоночника и сердца.
- Не дивитесь, ваше сиятельство, - сказал Еремей, - а лучше прикажите его осмотреть.
- Сперва пусть малого приведут, - распорядился Андрей и, когда парня доставили в комнату, спросил: - Признаешь Дедку?
Парень в ужасе замотал головой:
- Да он пришибет меня, коли я его признаю!
- Граф, я этому орлу обещал, что отпущу на волю. Но он нам для дела пригодится… Побудь тут еще с полчасика, - сказал парню Андрей. - Еремей Павлович, ножа не вытаскивай.
- Сам знаю. А как же быть?
Дедка, лежа на боку, шипел и ругался.
- Помолчи, сделай милость, - велел ему Андрей. - Вот этой дури я и не предвидел. Нужен доктор.
- Где тут доктора взять? Ну, Соломин, втравил ты меня в историю! - запричитал было Венецкий.
- У тебя есть лошади под верх? Пусть оседлают двух, Тимошка привезет нашего немца. Верхом оно быстрее выйдет.
- Умеет ли немец ездить верхом? - усомнился Венецкий.
- Тимошка у меня детина бравый, коли что - поперек седла привезет.
Венецкий расхохотался и вдруг смолк.
- А коли бы… коли бы это оказался господин из тех… что при "малом дворе"?
- Ну так и было бы все очень плохо. Дедка, ты понял, за что страдаешь? Нет, ты меня матерно не крой, этим армейского офицера не удивишь. Ты понял, за чьи шалости ноле меж ребер получил? Пока не привезли доктора, ты нам рассказывай понемногу, как вышло, что ты, клевый маз, в еманную мастыру с темным ховряком впендюрился? - этих слов Андрей нахватался у Фофани.
- Денег посулили - вот и вышло, - лаконично отвечал Дедка и сплюнул кровью.
- Послушай меня, молодчик. Рана у тебя опасная. Мы можем по доброте своей тебя лечить - а можем и не лечить… Понял? - жестко спросил Андрей. - Ты ведь не такое сокровище, чтоб твоей поганой жизнью дорожить. Помрешь - велю отслужить панихиду. И - все. А теперь, покуда жив, говори - кто стрелял в госпожу Кузьмину? Думал убить девку, которая видела вашего французского маркиза, а попал в невинного человека. И кто заколол бригадира Акиньшина? Это - для начала. Думаю, не ты сам своими ручками, потому и спрашиваю.
- Безвинный поклеп…
- Граф, удержи Тимошку, не вели седлать!
Венецкий был чувствителен, как оно и полагается в двадцать лет; к тому же чувствительность вошла в моду. Он пулей вылетел из комнаты, дверь захлопнулась. Андрей его понимал - граф впервые видел, как один человек самовольно решает, жить или не жить другому человеку. То, что Андрей застрелил троих, покушавшихся на его жизнь, Венецкий понял правильно: на войне как на войне. И он еще не знал, что за спиной Андрея пряталась незнакомка. Но вот так - когда чуть ли не у ног лежит умирающий?
За дверью начался невнятный спор - женский голос налетал и атаковал, мужской прежалостно отбивался. Андрей понял - Маша подслушивала и сейчас хочет объяснить супругу, что убийц жалеть не стоит.
- Маша! - позвал Андрей. - Не уходи, я сейчас выйду, - и он уверенно пошел к двери.
- Андрей Ильич, там точно вымогатель? - спросила Маша.
- Его приспешник, которого для скверных дел употребляли… - тут Андрей усомнился, нужно ли при Венецком пересказывать все Машины неприятности. Он не знал, что Маша наговорила мужу про историю с письмами, и не желал ставить ее в неловкое положение.
- Его нужно спасти, чтобы потом наказать примерно, - твердо сказала Маша. - Ты с ним разбирайся, как знаешь, а я пошлю за доктором.
"Графиня, - подумал Андрей, - истинная графиня. Венецкий за ней не пропадет. И откуда что берется?"
- Мой Тимошка привезет нашего немца, только вели дать лучших лошадей, Машенька.
- Я поняла.
- Это ужасно… - вдруг сказал Венецкий.
- То, что твоя жена из-за подлецов едва не погибла, стало быть, не ужасно? - спросил Андрей. - То, что ее, способную опознать мерзавца, преспокойно бы зарезали, тоже не ужасно?
- Ежели кому угодно оплакивать мерзавца, я мешать не стану, - с этими словами Маша поспешила прочь, призывая Дуняшку.
- Господи, за что? - риторически спросил Венецкий.
Андрей наугад похлопал его по плечу.
- Вспомни Гришу Беклешова, граф, - посоветовал он. - Гриша ведь тоже на совести тех мерзавцев.
- Ну да, ты же был его секундантом…
- Я и теперь его секундант. Ничего не изменилось, Венецкий. Главное было - обозначить истинного противника…
- Как ты думаешь, он доживет до приезда Граве? - помолчав, тихо спросил Венецкий.
- Не знаю. Кровь Из поврежденных жил скапливается внутри, мне про это наши полковые эскулапы объясняли. Солдат бледнеет и умирает, а кровавой лужи нет…
- Он, значит, обречен?
- Черт его разберет! - выкрикнул Андрей. - Ты бы предпочел, чтобы он сбежал?
Раздался топот быстрых ног - примчалась Дуняшка.
- Барыня спрашивает - может, кого вместе с Тимофеем послать? Мало ли что?
- Вот еще укор твоей совести - беглая девка, - сказал Андрей. - Дуняша, не бойся, не выдадим. Если за ней придут - я буду ее защищать, а ты, граф? Скажи барыне, Дуняша, пусть бы с Тимошкой ваш Лука поехал, он малый толковый. Да поскорее!
- Дуняшку я выкуплю, - глядя в пол, ответил Венецкий. - За любые деньги.
- За любые деньги тебе бы хорошо нанять картежного академика, чтобы обыграл старого дурака вчистую, - имея в виду Беклешова-старшего, заметил Андрей. - И выиграл у него все имущество, включая жену. И векселей бы у него набрал. Иначе этот тесть наделает тебе бед. А так - поселишь в скромной комнатке подальше от себя и каждый день будешь присылать ему обед. Иначе с ним не справиться.
- Ох, еще и это…