- И мне нужен рисовальщик. Вот, - Андрей достал из просторного кармана альбомный лист. - Что тут?
- Девица, причесанная, как моя тетка Коновницына. Она все никак от старой моды не отстанет.
- Так есть рисовальщик?
- Есть. Его для меня нанимали, учил рисовать гипсовый нос какого-то Аполлона и завитушки Зевесовой бороды. Да я не особо старался - хотел, чтобы матушка поскорее от меня с этими затеями отвязалась. Учил-то он худо, а сам рисовал отменно, хвалился, что из первого выпуска Академии художеств, когда ее еще граф Шувалов у себя на Садовой держал. Теперь-то она оттуда на Васильевский съехала.
- Так ее достроили наконец? - удивился Андрей, давно не бывавший в столице.
- В прошлом году. Так, вообрази, сейчас к парадному входу только по небу на крылышках долететь можно. Вот поставили ее на Кадетской набережной, красиво поставили, домина здоровенный, целый дворец, а земля в Питере - сам знаешь, мало чем получше болота. И тут спохватились, и стали впопыхах набережную деревянными стенками укреплять. Все раскопали… Так я к чему это? К тому, что он там воспитанников учит гипсовые носы рисовать. Ты хочешь, чтобы он скопировал сей портрет? - Венецкий говорил быстрее, чем бы следовало. Он старался сам себя отвлечь от мыслей о смертельно раненном Дедке.
Андрей знал эту поспешность - так обыкновенно оправдываются, делая честнейшие в мире глаза.
- Не просто скопировал. Это лицо надобно превратить в мужское - вместо дамской прически нарисовать такую, как у петиметра, фрак полосатый, жабо торчком, ну, он догадается…
- Чей это портрет?
- Если домыслы мои верны - той особы, что, переодеваясь мужчиной, сводит с ума молоденьких дурочек и получает от них опасные письма.
- С моей супругой встречалась женщина?! Ее пыталась пленить женщина?! - с вполне понятным восторгом воскликнул Венецкий. - Соломин, ты плохо знаешь свет! Ты и представления не имеешь о тонкостях разврата!
- Куда уж мне, - иронически заметил Андрей. - Но ведь, насколько я понял, Маша досталась тебе невинной.
- Опять говорю тебе - ты от разврата далек. А вот мне доводилось… - тут Венецкий замолчал, и Андрею оставалось лишь догадываться, в какое приключение заманили юного графа. - Я сейчас же напишу письмо моему любезному Ивану Сергеевичу… - с тем Венецкий поспешил прочь, унося портрет.
Андрей понял - так звали художника. И то, что граф норовил сбежать подальше от двери, за которой умирал Дедка, Андрей тоже понял.
Оставалось только ждать Граве, моля Бога, чтобы мнимый немец оказался дома и не имел в тот час хворого посетителя.
* * *
Спросив себя, был ли другой способ помешать Дедке уйти, Андрей попытался быть честен с самим собой. Расположения окон в гостиной нижнего жилья, куда привели "клевого маза", он не знал. Может статься, то злополучное окно глядело на задний двор, где кто-то из охотников складывал в поленницу дрова или тащил от колодца бочку воды на салазках. Крикнуть погромче - задержали бы, кинулись в погоню, а Дедка - в одной рубахе, хотя и в штанах, и в теплых сапогах. Поймали бы!.. А если бы он вскочил на запятки проезжавшей карете, если бы сообразил, где спрятаться?
Рука сама, не спросясь рассудка, схватилась за нож. Почему нож оказался взят с собой? А потому, что Андрей был готов метнуть его - с чего-то же следовало начать расправу с вымогателями. Но он ни за что бы не показал своего смущения ни перед Венецким, ни перед Машей, Граве, Валером… Андрей знал - за ним идут и его слушают, пока он непоколебим. Малейшее сомнение - и он потеряет половину доверия. Второй раз усомнится - и вовсе без доверия останется.
Кажется, вести мушкетеров на приступ, размахивая шпажонкой, все же было легче. На миру и смерть красна. Точно так же слева и справа вели своих солдат все офицеры. А тут - изволь все решать в одиночку. И, раз уж ты такой непоколебимый, отчего торчишь за дверью, как будто вдруг тебя, словно монастырку, охватила боязнь покойников? Однако все же не по себе. Однако - к черту себя!
Андрей нашарил дверную ручку и вошел в комнату.
Еремей сидел на стуле рядом с Дедкой.
- Ну что, сударик мой, сдается, избавил ты столицу от грешника, - сказал дядька.
- Он умер?
- Жив. Надолго ли - не знаю. Я ему говорю - молись и дай обет, коли уцелеешь - раздать имущество и в отдаленной обители спасаться. Из таких беспросветных грешников-то и выходят настоящие молитвенники. Потому - им есть что замаливать…
- Ты бы ему присоветовал всю правду открыть - кто его нанимал и как ту сволочь найти.
- Жив будет - откроет, - уверенно ответил Еремей.
Дедке удалось дотерпеть до приезда Граве.
- Ну что я тут могу сделать? - по-русски спросил доктор после осмотра. - Тут военный лекарь нужен. А где его взять?
- У преображенцев, у семеновцев… - стал перечислять Венецкий.
- Нет, нужен настоящий, который на войне бывал… Знаю! Это Гринман! Он еще чуть ли не с Минихом ходил турку воевать. Сейчас на покое, старенький уже. Я с ним на консилиуме познакомился, его чуть ли не в креслах приносили. Там был диковинный случай, доктора над постелью больного чуть не передрались. А Гринман… он небогат… - это был намек.
- Доктор, ты можешь его привезти? - спросил Андрей. - Или этого молодчика к нему доставить?..
- Я заплачу! - перебил Венецкий. - Я все оплачу!
- Удерет, - подал голос Еремей. - Полегчает ему - и тут же от вашего Гринмана лыжи навострит.
- С Минихом на войну ходил? - на Андрея внезапно напала жажда исторических изысканий. - Это когда ж было? - он знал, что Миних основал Измайловский полк, но в котором году - и вообразить не мог. Полвека назад, что ли?
- Это было, когда лакей Матюшка родился, - вдруг сообразил Еремей. - Что при твоей милости тетках состоит. Он турка наполовину. Тогда с войны привезли добычу - турецких девок, и он от такой девки. А Матюшке уже, дай бог памяти… он меня лет на пять моложе.
- Гринману, выходит, под восемьдесят? - посчитал Андрей. Он знал, что все смотрят сейчас на него и ждут, чтобы принял решение.
- Выходит, так, - согласился Граве. - Живет он на окраине, за Обводным каналом, по Царскосельской дороге, поворотя направо у первого же верстового столба. Теперь, пожалуй, там уж верстовую пирамиду поставили.
- Так это близко! - обрадовался Венецкий. - Поезжай к нему, сударь, соври - на дороге раненого подобрал, милосердие и все такое… Маша, Машенька! Где я свой кошель оставил?
- Ежели окажется, что рана не смертельна и твой Гринман сделает ему правильную повязку, сразу тащи обратно это сокровище, - сказал Андрей. - Этот кавалер выполнял все поручения главного вымогателя. И внуши Гринману, чтобы молчал.
- Вот оно что… - нехорошим голосом сказал Граве. - Будет исполнено. Сейчас же повезу.
- От госпожи Гиацинты не было известия? - спросил Андрей.
- Да ей уж свадебное платье шьют! У добрых людей Великий пост, а графиня назвала в дом портных, устроила в малой гостиной целую модную лавку. Выдам, говорит, замуж сиротку - как княжну не выдают! Впервые вижу, чтобы даме так сиротка полюбилась!
- Так ты дал согласие? Маша, Машенька, неси сюда кошель! - закричал Венецкий. - У нас радость - господин Граве женится!
- А поди не дай! На всю столицу неблагодарной тварью ославит! - закричал и Граве. - Вы все думаете - я жениться хочу? Вы думаете - мне жена-красавица нужна? В этом ли счастье порядочного человека?! Ну да, ее прелести всякого пленят, на нее спокойно глядеть невозможно! И что же?! Так ее сразу и полюбить за эти прелести? С чего вы все взяли, будто я в нее влюблен?!
- Вот занятно, доктор, о деле ты всегда спокойно и разумно говоришь, - заметил Андрей, - а как зайдет речь о Гиацинте, принимаешься орать, словно разносчик пирогов с тухлятиной на Сенной.
- И что, уже день венчания назначен? - спросила Маша. Оказалось, она вошла беззвучно и все слышала.
- В том-то и беда! Назначен! В Пасхальную седмицу не венчают, это даже я, бусурман, помню. А потом так получается, что единственный день, когда можно и венчать, и пировать, - понедельник. Во вторник нельзя - накануне постного дня, в среду - пост, мясное на стол не подашь, четверг - он накануне пятницы, та же притча, а в субботу венчать не принято.
- Так, выходит, в понедельник, шестнадцатого апреля?
- Сразу же после Пасхальной седмицы. Из-за ваших интриг, господа, мне вешаться впору! А отступать некуда!.. Граф, кликните людей, велите закладывать экипаж…
- Погоди, доктор! А как быть с твоим крещеньем? - спросил Андрей. - Графиня об этом подумала?
- Она с попами совещалась - лютеранина на православной венчать можно. Пока меня в Божий храм хворостиной, как гусака, не гонит - и на том ей спасибо! Сбегу я из-под венца, ей-богу, сбегу…
- А что говорит Гиацинта?
- Ты полагаешь, мне с ней позволили хоть словом наедине перемолвиться? А только на лице то же самое написано: "Сбегу из-под венца!" И отчего бы ей меня вдруг полюбить? Оттого, что графиня Венецкая велела? Да я как порядочный человек не имею права жениться на девице, которой противен!
- А коли не противен? - спросила Маша.
- Того не может быть, - твердо заявил Граве. - На что я ей? И мне на что кокетка, вертопрашка? Нет, нет, мы не пара. А коли вдруг окажемся парой - недалек день, когда сия пара обратится в тройку и лоб мой украсят преветвистые рога!
- Ну это уж ты, доктор, городишь дребедень, - сказал Андрей. - Она девица бойкая, но не настолько же. Вот выдумал!
- Кстати, о тройке. Весь Питер голову ломает - что могут означать сани, которые без кучера привезли троих покойников?
- Куда привезли? - хором спросили Андрей и Венецкий, а Маша перекрестилась.
- Говорят - к Александро-Невской обители. Кони пришли и встали. И стоят. Кто-то догадался заглянуть в сани - а там три тела. Чьи - неведомо. Убиты, сказывали, пистолетными выстрелами.
- Я тебе скажу, доктор, только пусть между нами останется. Явление трех покойников в санях, - тут Андрей поднял вверх указательный перст, - к добру. К торжеству справедливости, помяни мое слово!
В комнату вошли охотники, стали под руководством Граве перекладывать Дедку на тюфяк, потом понесли прочь, и доктор забыл, что собирался спросить, какое отношение имеет к трем покойникам справедливость. Так и уехал, в последний миг получив от Венецкого деньги на поиски Гринмана. С ним отправились Скапен-Лукашка, белобрысый великан Савка, еще Авдей-кучер и Тимошка - Авдей обещался заодно поучить его питерской географии.
Венецкий вывел Андрея и доставил в его комнату.
- Сядь, граф, - сказал Андрей. - У меня в голове кое-что образовалось. Скажи, твоя матушка склонна к безумствам?
- Да она ими лишь и жива!
- Доводилось ли ей когда отдавать сироток замуж?
- Ох, доводилось. Одна поповна чего стоила… - Венецкий начал рассказывать дикую историю о девице, сказавшейся поповной из Калуги, за которой явился квартальный надзиратель с десятскими и объяснил, что сия персона обокрала несколько важных московских дам, угодивших в ловушку милосердия.
- А что, матушка с того дня поумнела?
- Вот и я, Соломин, дивлюсь - что это на нее накатило роскошную свадьбу устраивать? Да впопыхах, да за немца девушку отдавать…
- А не одно ли и то же нам в головы пришло?
- Соломин, коли так…
- А статочно, что так…
- То матушка моя умнее и добрее, чем я считал!
- Твоя матушка, как многие, и дамы тоже, способна к обучению. Давай-ка, Венецкий, сопоставим события. Они почти совпали. Едва ль не накануне венчания графине доставили Машины письма, будь они неладны, и она отменила свадьбу. Дело было не в тех деньгах, которые Маша могла бы заплатить вымогателям, - им требовалась скандальная история, чтобы запугать Позднякову. И пару дней спустя графиня отправляет тебя конвоировать Позднякову в Москву. То есть угроза подействовала. Причину для отъезда назначили правдоподобную - такую, что государыня ничего не заподозрила. А не помнишь, где должны были венчать?
- У князя давняя любовь к Александро-Невской обители. Так что невесту сперва должны были везти в Зимний дворец, чтобы государыня собственноручно надела на нее подвенечный убор, а потом уж - в церковь.
- А удивишься ли ты, узнав, что твоя матушка решила повенчать доктора на нашей сиротинушке как раз в Александро-Невской?
- Нет, Соломин, не удивлюсь. И что церковь там будет убрана живыми цветами из екатерингофских оранжерей, не удивлюсь. Я только знаешь чему удивлюсь?
- Чему?
- Увидев у алтаря Граве и Гиацинту!
Тут оба не выдержали - расхохотались.
- Ну да, и платье княжеское шьют, и поваров лучших нанимают! - восклицал Венецкий. - И нашу бальную залу уберут - матушка уж найдет, как объяснить Копьеву, почему свадьбу играют у нас, а не у Поздняковых, да и объяснить несложно - Катиш ее крестница.
- А самое трогательное - мы же госпоже графине эту мысль и подсказали, вовремя подсунув ей сиротку! Но не одни мы столь умны - вымогатель тоже не лыком шит, - напомнил Андрей. - Он наверняка подсылает своих людей и за домом Поздняковых следить, и за княжеским… А где, кстати, князь живет?
- На Кадетской набережной. Место, сам знаешь, почтенное, еще с царствования Петра Великого. Вот только сама набережная - одно название. Князь при мне смеялся - еще покойный царь Петр велел каждому против своего дома сваи вколачивать и камнями землю укреплять, но по сей день никто не собрался. Одна беда - как тогда ставили дома на Васильевском сплошным фасадом к реке, так они и стоят, а особняку-то курдонер требуется, чтобы достойно в карете подъехать.
- Что ж князь в другом месте себе дом не построит?
- Он это место любит. И пристань там у него своя - он на лодках кататься любит. Летом плывет по Неве, а за ним роговой оркестр на целой галере…
- Как же он собирается в церковь ехать?
- Понятно как - на больших санях, целым поездом, по Неве, чтобы весь город видел - князь Копьев венчаться едет! Только незадача - каков-то будет лед шестнадцатого апреля? Там, у Васильевского, как раз теперь его запасают…
Андрей много раз видел эту картину - как вырубают глыбы льда и конными запряжками волокут их вверх по пологому берегу, перегружая на сани. Но невский лед грязноват, а вот когда пойдет ладожский - тогда будут цеплять баграми льдины и начнут забивать ими ледники в домах, чтобы до августа холоду хватило.
Когда ж ледоход? Когда опять придавит воспоминание - как вместе с Катенькой ходили смотреть с берега?
Эта мысль поволокла за собой другую: вот будет реприманд, если графиня все же поженит своего верного доктора и Гиацинту! Фыркнув, поскольку фырканье подобные мысли отгоняет, как кухарка тряпкой - тараканов, Андрей сказал:
- Вот теперь, милый граф, нам и предстоит настоящее дело. Конечно, неприятель, видя, что нападение на меня блистательно провалилось и я жив остался, может затаиться. А может и рискнуть. Речь, видно, об очень больших деньгах идет, если ради них исполнили такую увертюру. Ты завтра же, едучи в полк, вели своему Скапену отыскать художника.
- Точно ли это - портрет соблазнителя? И как он к тебе попал?
- Мне привезла его одна особа… А точно ли? - тут Андрей вспомнил все свои сомнения. - Скажи, твоя жена принимает здесь, в Екатерингофе, своих подруг?
- Для того, чтобы их принимать, нужно послать им письма, указать свой новый адрес. А она после венчания, приехавши сюда, никого с письмами не посылала.
- А могли вас выследить?
- Если бы злодеи нас выследили - дача бы уже пылала ярким пламенем.
- И то верно… - пробормотал Андрей.
Возможно, визит незнакомки и прямь объяснялся случайной встречей в аллеях Екатерингофского парка.
- Так ты уверен в портрете?
- Я бы показал его Маше, но не хочу производить беспокойство.
- Знаешь ли, Соломин? Это как больной зуб, - вдруг сказал Венецкий. - Мы с тобой сейчас разводим вокруг моей жены всякие деликатности, и ей самой, наверно, уже мерещится, будто она невесть какую ошибку совершила, раз все боятся напоминать, или что я женился на ней из чувства долга. Давай соберемся с духом и этот проклятый больной зуб выдернем! Давай скажем Маше, что ее ошибка - глупая ошибка, а не преступление какое-то! Один раз это скажем - и забудем, к бодливой матери!
- Ты полагаешь, будто сможешь забыть?
- Но раз это были шашни с женщиной - отчего бы не забыть? Ты, Соломин, человек не светский, а я знаю, что многие наши дамы этак балуются с другими дамами и за грех не почитают. И многие даже замужем, и детей имеют, а все равно… Теперь-то у Маши я есть!.. И дамских шалостей более не будет! Да и что там было меж ними? Целовались? Ведь они и видались-то не так, чтобы расположиться с удобствами…
Андрей хотел было сказать, что Маша считала Евгению мужчиной, и даже красивым мужчиной, - но не стал.
- Зови Машу. Или хочешь показать ей наедине? - спросил он.
- А как лучше?
Оба задумались. Андрей, хотя и был лет на семь старше Петруши Венецкого, большого опыта обхождения с дамами не имел. Гостьи, бывавшие у его теток, вызывали в нем одно желание - сбежать подальше. Все у него получалось наоборот - при виде красавицы он даже начинал злиться, полагая, что дама непременно будет использовать свою полученную свыше красоту как ядовитое оружие.
К Маше Андрей, зная ее еще смешной девочкой, привык, и ее поразительная красота ему зловредной не казалась. Что же до Катеньки - он не мог бы определенно сказать, красива ли Катенька. Андрея к ней сразу потянуло - и он даже некоторое время боролся с собой, пытаясь разложить страсть на элементы и осознать рассудком. До Катеньки было несколько женщин, о которых и вспоминать грешно: полковые товарищи завезли к сводне, для вдохновения влили в шестнадцатилетнего вертопраха бутылку венгерского, а потом буйно поздравляли; та же сводня предоставила потом утешительниц.
Венецкий такой опыт имел - светские знакомицы матери рано обратили на него внимание. Но он вынес из своих амурных шалостей телесные умения и убеждение, что для счастья ему нужно юное и чистое создание. Настоящего же понимания женских характеров, естественно, не вынес.
- Вот что, - сказал наконец Андрей, - наедине вы, пожалуй, наговорите друг дружке глупостей. А ежели мы ей эту рожу покажем вдвоем, тотчас будет видно, что только ради успеха нашего дела.
- Эй, кто там! Дуняша, Ванюшка! Позовите ко мне госпожу графиню! - крикнул Венецкий. - Ох, вот еще что, Соломин. Прежде чем рассказывать моей матушке про нас, нужно заполучить Машины письма.
- Я понял. Нужно доказать, что в тех фальшивых письмах - вздор. Иначе твоя матушка посадит себе в голову этот вздор и всякий раз при дурном расположении духа он сам будет выскакивать…
- Того-то и боюсь…
Маша пришла на зов.
- В чем дело, мой друг? - спросила она.
- Машенька, Соломин раздобыл одну картинку… - Венецкий смутился.