- Предположительно это портрет той особы, что выманила у тебя письма. Прежде чем сделать копии, чтобы раздать их нашим людям, нужно убедиться, что не вышло ошибки, - спокойно сказал Андрей. - Посмотри, пожалуйста, и скажи свое мнение, - он протянул Маше листок.
Она взяла.
- Но тут… тут девица…
- Пятнадцатилетняя, - подтвердил Андрей. - Ты мысленно приделай ей парик с буклями и скажи - сходство есть?
- Да, прямое. Только тут щеки пухлее и все лицо как-то глаже, - твердо сказала Маша.
- Неудивительно - сейчас этой особе под тридцать, за красивого мужчину она еще может сойти, а красивой женщиной ей уж не бывать никогда. Благодарствую, Машенька, - Андрей ободряюще улыбнулся юной графине. - Теперь, с Божьей помощью, мы эту негодяйку выследим. Граф, отправляй человека к своему рисовальщику да присовокупь золотой империал из моей шкатулы.
А для себя Соломин отметил, что незнакомка-то оказалась честной и не пыталась обмануть. Хотя, с другой стороны, кто ее разберет - какую игру она ведет.
- Скажи, Венецкий, ведь у вас в особняке есть хорошие картины? - спросил он.
- Да, разумеется, портреты всей родни. И на античные темы… Как же без картин?
- Я в живописи не разбираюсь. Допустим, если какой-нибудь Ахиллес орет во всю глотку, - это нарисовать нетрудно, разинутый рот его крики изобразит. А можно ли нарисовать некую тайную скорбь или скрываемую злость? Так, чтобы не просто черты лица, а говорящие?
- Да вот тот же Гектор с Андромахой! В ее лице - мольба, в его - непреклонность!
- Тогда пиши своему рисовальщику, чтобы сделал из пятнадцатилетней девицы с дурными наклонностями обремененного злобной страстью кавалера… но чтоб зубами не лязгал и не скалился, как турка с ятаганом!
Венецкий и Маша рассмеялись.
- Я поняла, что нужно, я сама напишу, а ты, мой друг, росчерк поставишь, - с тем Маша ушла к себе в комнату.
- Видишь, обошлось, - сказал Андрей. - А теперь хорошо бы устроить военный совет. В нашей игре с незримым противником мы имеем карту, которую нужно употребить с толком. Это - тот детинка, что опознал Дедку. У Дедки есть сожительница, звать Василисой, Фофаня сказывал… Ох, еще и Фофаня! Черти б его драли!
- Не ворчи. Он, может, еще и услугу нам оказал. Кабы не он - черта с два поймали бы Дедку, - напомнил Венецкий.
- Может, послать ультиматум Василисе - мы ей возвращаем Дедку, она выдает нам главного вымогателя? Впрочем, тут у нас две ловушки. Первая - баба нас обманет и на невинного человека наведет или же на какого-то своего врага. Вторая - может, она, избавившись от Дедки, благодарственный молебен закажет? - Андрей пожал плечами. Он и в отношениях-то между обычными мужчинами и женщинами не всегда мог разобраться, а тут - маз и его маруха. - Рискнем! - решил он. - Садись, пиши: "Госпоже Василисе от доброжелателей. Ваш сожитель находится у нас…"
Письмо получилось длинным. В конце предлагалось дать ответ через безносую бабу Феклу, что служит директором почтамта на паперти Казанского храма. Имя себе Андрей придумал занятное: Плутодор. В свое время, читая церковный календарь, он очень удивился наличию такого мученика, словно сбежавшего из сатирического журнала, которых ныне развелось в столице довольно много. Отправлено оно было заковыристо: "детинке" внушили важность его миссии, потом везли с завязанными глазами, совершая отчаянные повороты во все стороны, а выпустили чуть ли не на Охте - пускай ломает голову, где сидел взаперти!
Дальнейший путь возка лежал к Академии художеств. Там следовало вручить послание рисовальному учителю Сыромятникову.
* * *
Дедку удалось довезти живым до старого доктора. Скапен-Лукашка, Савка, Авдей-кучер и Тимошка доложили - доктор ни за что не ручается, но деньги за лечение взял, а господин Граве долго мучился, не зная, куда ехать, а потом велел везти себя к графине Венецкой, но с таким видом, будто у Венецкой будут служить панихиду по всей его родне.
- Теперь видишь, какая такая бывает любовь? - спросил Андрей графа. - Спаси и помилуй Господь от этаких страстей.
- Ты полагаешь, втюрился? - по-простонародному спросил Венецкий.
- По самые уши, - так же отвечал Андрей. - И сам себе врет…
Соломин чувствовал - вот сейчас-то и начнется настоящее дело! И забавная мысль его посетила: он воображал мусью Анонима пауком посреди паутины, но он, Андрей Соломин, и сам сейчас таков - сидит и дергает то за одну веревочку, то за другую, и все приносят ему сведения, и он каждому находит дело. Поединок двух пауков, однако. И близится час, когда они встанут лицом к лицу, - дуэль!
Если боец убит, дуэль продолжает секундант. Не обязан - но имеет право. И даже по-своему хорошо, что секундант слеп: единственное доступное ему оружие - пистолет, а поединок на пистолетах можно предложить и беззубому хилому старцу, и калеке. Это не шпага, которая требует юношеской легкости. Нет худа без добра…
Два дня прошли в ожидании новостей. За это время Андрей чуть не поссорился с Венецким - он хотел опять упражняться в стрельбе, Венецкий возражал - устраивать стрельбу в Екатерингофе нелепо и опасно. Андрей с горя вышел во двор и велел Тимошке кидать щепки и все, что подвернется, в дощатый забор, сам же метал на звук нож. От удачных бросков на душе полегчало.
- Завтра - Вербное воскресенье, - сказала ему Маша. - Я в церковь поеду, хочешь ли со мной?
- Нет, - ответил Андрей. - Впрочем… да, - ему показалось, что во время литургии к его душе спустится с высот Катенькина душа. И будет, как тогда… Хотя нет, так уже ни с кем и никогда не будет…
Маша осторожно предложила Андрею приехать пораньше, чтобы исповедаться. Он сказал: "И что прикажешь рассказывать батюшке: то ли, что я готовлюсь убить злодеев и трачу на это деньги, которые, в сущности, украдены?" Но поехал с Машей, и отстоял всю службу в уголке, и поздравил ее с причастием.
- Маша, ты точно ли счастлива с мужем? - спросил он, когда она вела его к саням.
- Полагаю, что да, - ответила она, - и не желаю делать опытов, чтобы потом сравнивать. Хватит с меня глупостей.
- Давай покатаемся, - предложил Андрей. - Ты будешь мне рассказывать, что видишь на улицах.
На облучке красивых, с позолоченной резьбой, графских саней, обитых изнутри красным бархатом, сидел Тимошка, безмерно гордый - ему Авдей-кучер уступил красивую шапку. Рядом поместился Еремей. Узнав о прогулке, он попросил доехать до Казанского храма - в такой день все нищие на паперти сбирают дань, и безносая Фекла также. Вдруг у нее уже лежит письмецо?
Письмецо было, и Андрей с трудом дотерпел, пока отъехали подальше от церкви и встали в переулке, чтобы Маша смогла прочитать вслух:
"Господину Плутодору.
Люди сказывали, ты не врешь. Я не дура - сорвалась мастыра, стало быть, не судьба. Барин, что приказывал, а мы делали, - Рязанов. Жительство имеет в Большой Мещанской, противу съезжей, в Шемякинском доме, во втором жилье. Теперь же укажи, где забрать сожителя.
Покорная твоей милости слуга Василиса.
А писал аз многогрешный раб Божий Феофан".
- Вот и нашлась пропажа! - усмехнулся Андрей. - Видно, безграмотная баба его в секретари определила. Едем в Большую Мещанскую!
- Андрей Ильич, ты, право, не в своем уме! - воскликнула Маша. - Так прямо, открыто? В одиночку?
- Я и начал это дело в одиночку, Машенька. Ей-богу - ничего страшного. Еремей Павлович!
- Что, баринок разлюбезный?
- Нужно придумать, для чего ты ищешь этого барина Рязанова… Мы выпустим тебя за квартал от Шемякинского дома, и ты пойдешь прямо к дворнику. Сейчас в городе гулянье, все дворники на улицах с метлами и совками - навоз убирают. Скажешь дворнику - какой-то прощелыга дочку со двора свел, вроде бы Рязанов, вроде бы тут проживает. Пусть тебе его вид и все стати обрисует.
Дядька пропадал с полчаса, вернулся и доложил:
- Барину лет сорок пять, где-то служит, нанимает квартиру из трех комнат, держит лакея и кухарку, еще казачка на посылках. Имеет дочку, дочка давно замужем, привозит к нему внуков, но редко. Крепкий, дородный, вдовец, к нему две барыни приезжают, одна даже в мужском платье, дворник смеялся - ох, однажды они у него встретятся! Про то, что девку где-то со двора свел, дворник прямо сказал: "На что ему девка, корми ее и содержи, а тут - барыни сами ездят в сумерках".
Андрей задумался. Он представил себе этого бодрого крепкого вдовца, неторопливо делающего служебную карьеру, живущего в свое удовольствие. У Рязанова нет повода жаловаться на судьбу: дочь и внуки в старости о нем позаботятся, он нравится дамам, значит, на вид еще привлекателен. Может ли он быть вымогателем? Что там толковала незнакомка об уроде, мстящем молодым дурочкам? Этот - уж точно не урод! В чем же логика Василисы? В том, что они, взявшись следить за Рязановым, первым делом обнаружат загадочные визиты, начнут гоняться за дамой в мужском платье и понаделают нелепых ошибок. Но это косвенно подтверждает, что соблазнитель дурочек - переодетая женщина. Вот и прекрасно.
- Маша, мы сейчас едем к Валеру, - сказал Андрей.
- Для чего?
- Нам нужны бумага и перо.
Валера дома не случилось, но его камердинер Андрея знал и впустил. Письмо сочинилось такое: "Госпоже Василисе. Смешно читать твои враки. Ежели не назовешь подлинного имени, сожителя более не увидишь. Покорный твоей милости слуга Плутодор. А секретарь твой тебе скажет, сколь твердо я держу слово".
Тимошка с Еремеем повезли это лаконичное письмо Фекле. Андрей и Маша остались их ждать.
- Время идет, - сказал Андрей, - и день свадьбы все ближе. Она, хитрая баба, наверняка еще какого-нибудь невинного страдальца нам подсунет, чтобы время протянуть. Помяни мое слово - вокруг поздняковского дома караулы стоят, чтобы приметить, когда привезут невесту. Если они догадаются о затее графини Венецкой, то начнут действовать решительно и дадут нам возможность себя выследить… Может статься, Рязанова нам подсунули неспроста. Что, если одна из его красавиц уже платит дань вымогателям? И поэтому Василиса знает все подробности?
- Ну, значит, ты еще одной женщине поможешь избавиться от злодея… - Маша вздохнула. - Как же быть-то?
- Машенька, не горюй. Я знаю, как быть. Если уничтожить вымогателя - то и все беды кончатся, - твердо сказал Андрей. - Иного пути не вижу.
- Грех это - убивать.
- А оставить в живых - грех еще хуже.
- Как странно, мне кажется, я знала тебя совсем иным…
- Да и я знал тебя совсем иной…
Маша вдруг подошла и обняла его:
- Ты мне теперь брат, а я тебе сестра.
- Да, именно теперь, когда мы изменились. Хотя я в себе больших перемен не замечаю, разве что хвороба.
- Они есть, Андрей Ильич. Мы с тобой… - Маша задумалась. - Мы как две сливы! Мякоть кто-то съел, осталась одна твердая косточка. А я ведь считала себя сплошной мякотью.
- Неужели я тебе таким раньше казался?
- Не знаю, я ведь еще дитем была. Помню, Гриша смеялся: "Отдадим тебя за Соломина, коли будешь умна, Соломин - добрый, не обидит".
В сенях раздался голос камердинера - он встречал приехавшего Валера. Валер беспокоился - он давно не получал новостей о Гиацинте, беспокоилась и Элиза. Вот Андрей и преподнес ему новость.
- Свадьба? И жених - доктор? И она еще не разнесла весь дом Венецких на мелкие кусочки? - спросил потрясенный Валер.
- Черт возьми, нужно предупредить Гиацинту о графининой интриге! - воскликнул Андрей. - А то и впрямь чего-нибудь натворит. Да и Граве тоже - и пусть передаст ей записочку…
С двумя записками был отправлен камердинер Валера.
Полчаса спустя явился Еремей и доложил, что Фекла послание получила.
- День прошел не напрасно, - решил Андрей. - А завтра надо бы навестить рисовальщика.
- Вербочки! - забеспокоилась Маша. - Где мои вербочки? - она освятила два толстых пучка, чтобы раздарить всем домашним и оставить себе про запас: съесть девять вербных свяченых сережек - вернейшее средство от лихорадки, сказывали, что брошенная в огонь ветка усмиряет пожар, но не приведи Господь попробовать.
Андрей вздохнул - Маша разбудила воспоминание…
* * *
Они вернулись в Екатерингоф.
Андрей спать не пожелал, вызвал к себе Скапена-Лукашку, которого обучали грамоте, и тот ему при свете двух свечек читал журнал "Почта духов", причем письма философские Андрей велел пропускать, а смешные, о похождениях гномов Зора и Буристона в обществе, сильно напоминавшем столичное, слушал с удовольствием.
Был уж, поди, второй час ночи, когда к воротам дачи подкатили извозчичьи санки. Из санок поднялась долговязая фигура и стала трясти запертую изнутри калитку. Залаяли псы, выскочили караульные, началась суматоха. Калитку отворили, держа долговязую фигуру под прицелом. Оказалось - прибыл Граве.
К нему выскочил Венецкий - в шубе поверх шлафрока, взъерошенный и испуганный:
- Доктор, что стряслось?
- Ваша светлость, я не один, со мной дама! - отвечал Граве. - Дело спешное!
Дама, закутанная в мужскую черную медвежью шубу, а поверх нее закрытая полстью, по-французски обратилась к Венецкому:
- Ваша светлость, прикажите внести меня в дом! Этот господин, похищая меня, не позаботился взять хотя бы валяные сапоги своей кухарки!
- Вы - Гиацинта?
Венецкий холода не любил, но и не боялся. Скинув с плеч шубу, он сам, вытащив гостью из санок, понес ее в сени. Там она стала впопыхах рассказывать графу, что произошло. Попытки Граве внести уточнения решительно и стремительно отметались.
Доктор приехал к Венецкой, объявив, что желает повидаться с невестой. Венецкая была слишком озабочена своими делами, чтобы сразу учредить присмотр за Граве и Гиацинтой; беседовать наедине жениху и невесте неприлично, при их свидании должна присутствовать третья особа, пожилая и благонадежная. Но когда пришла посланная ею приживалка, не только Граве сунул Гиацинте записочку, но и она - ему. Они пять минут беседовали о наступающей весне, после чего приживалка стала торопить девушку.
На улице, отъехав, Граве прочитал призыв: ему предлагалось сразу после полуночи ждать у ворот заднего двора с теплой одеждой и лошадью. Поскольку он нанимал извозчика помесячно, с лошадью все было ясно, старая медвежья шуба у него имелась, но в записке отсутствовало слово "обувь"…
Гиацинта к нему перелезла через забор, и это ее очень веселило, пока не обнаружилось, что ноги застыли и согреть их нечем. Была она в домашнем платье, поверх него - в ночной теплой кофте, но на ногах имела легкие комнатные туфли на каблучках. Граве закутал ее, и всю дорогу до Екатерингофа они ссорились: одна упрекала в непонятливости, другой - в ветрености.
Андрей вышел из своей комнаты, зевая во весь рот.
- Еремей Павлович, спроворь кофею, - сказал он. - Сударыня, рад вас слышать. Добро пожаловать, доктор. Немецких разносолов не держим, а русские заедки найдутся.
- О, мне горячего кофею! - обрадовалась Гиацинта. - И побольше! И к печке меня! И позовите горничную девку, пусть мне ноги растирает!
Андрей невольно улыбнулся - бойкость будущей актерки ему нравилась.
- Как славно, что сейчас нет нужды наряжаться перед вами, господин Соломин. Вот исцелит вас этот эскулап - и придется мне, бедненькой, наряжаться, белиться и румяниться. А сейчас я в самом простом платье, сиротском, и чувствую себя превосходно.
- Вам не по душе модные наряды? - удивился Андрей.
- Мне не по душе, что я обязана покупать и носить модные наряды, иначе я для всех буду смешна. А что многие наши щеголихи в модных шляпах смешны - того никто не замечает. Я видела летом на одной даме целую оранжерею с пальмами, ей-богу! Ох, что я говорю?! Я же не ради модных шляпок приехала чуть ли не босиком - по милости вот этого господина.
- Я истинно вам рад, - сказал Андрей, и это было правдой - Гиацинта с ним кокетничала, возможно, сама того толком не осознавая, и ему было приятно ощущать себя кавалером, который понравился молоденькой и причудливой девице.
Если бы он видел в этот миг физиономию Граве, то, скорее всего, расхохотался бы: доктор ревновал, и эта ревность была у него на лице написана самыми огромными буквами из типографской наборной кассы.
- Тогда слушайте. Я так старалась понравиться графине, что она держит меня при себе целыми днями. Вся столица знает, что графиня Венецкая выдает замуж провинциальную сироту и не скупится. Но вчера она меня сурово выставила из своей спальни, как нашкодившую кошку, а знаете, почему? К ней приехала госпожа Позднякова - в платье и шубе какой-то своей дворовой девки, с черного хода. Я услышала фамилию и сказала себе: нужно подслушать их разговор, нужно проскочить в уборную комнату! Мне это удалось, и вот вам экстракт!..
Экстракт был таков: вымогатели адресовались к князю Копьеву.
Агафья Позднякова душу вложила в подготовку брака между дочкой Аграфеной и князем Копьевым. Она рыла подкопы и наводила мосты довольно долго, дочери меж тем исполнилось двадцать два, а спелая девица в таком возрасте способна понаделать глупостей. Как, где и когда дочь познакомилась со стройным и галантным кавалером, отменно говорящим по-французски, осталось тайной. Госпожа Позднякова, особа суеверная, чтобы не сглазить, почти никому не говорила о своих маневрах и демаршах вокруг князя. Поэтому для Грунюшки речь о возможном сватовстве оказалась как гром среди ясного неба. Теперь молодые несколько раз поговорили, вместе побывали в театре и на гуляньях; князь, прекрасный собеседник, сумел увлечь девушку, да и мать ей объяснила, каково хорошо стать княгиней Копьевой, принятой при дворе.
Галантный кавалер был отправлен в отставку, но вскоре выяснилось, что Грунюшка писала ему опрометчивые письма и позволяла вольности, совершенно лишние для будущей княгини. Девушка рыдала, стоя на коленях перед матерью и утирая глаза жестким бархатом юбки. Однако кавалер, оказавшийся злобным вымогателем, запросил за письма несообразную сумму. Госпожа Позднякова надеялась, что его можно как-то уломать, писала ему слезные послания, наконец сдуру пригрозила, что обратится в полицию. Некоторое время спустя она получила записку без подписи: "То же, что произошло с девицей Беклешовой, собравшейся замуж за графа Венецкого, будет и с вашей дочерью".
Тогда Позднякова, посовещавшись с Венецкой, решила отправить Грунюшку в Москву под достоверным предлогом, а князю ничего о вымогательстве не говорить. Зная его чудаковатый нрав, она предположила, что, если в одно прекрасное утро лакей принесет к его постели серебряный поднос с приглашением на его собственную свадьбу, князь просто придет в безумный восторг. В сущности, она была права - затейливые сюрпризы князь любил. Вместе с Венецкой она продумала всю интригу.