- А теперь - вовремя? - спросил Андрей, вставая, потому что сидеть в присутствии дамы было неправильно.
- Теперь - да. Я получила известие, съездила в столицу… Это было роковое известие, капитан Соломин. Я дала слово, и настал час его сдержать… от меня требуют этого… И честь моя велит, слово дадено… Так вот. Я пришла сказать, что люблю вас! Да! Именно так - люблю, как никогда и никого еще не любила. Молчите, молчите… не надо любезностей… у вас не было возможности полюбить меня… а я - я никогда вас не позабуду!
- Как это странно… - произнес Андрей. - Вы меня вовсе не знаете, вы знаете только, что я - калека… Очень легко спутать жалость с любовью…
- Нет, это не жалость. Вы всегда знайте, что есть женщина, которая любит вас… но она связана словом… Погодите, я зажгу все же свечу. Я должна видеть вас - в последний раз, быть может…
- Свеча на столике у окна.
- Да, я заметила, а уголек возьму в печке. У меня полон карман бумажек… Боже мой, они-то меня и погубили, но кто мог знать?
Дальше незнакомка возилась со свечой молча.
- Даже ежели бы я был зряч, то не предложил бы вам руки и сердца, - хмуро сказал Андрей. - Может статься, разлука вас излечит…
- Нет, не излечит. А вы полагаете, что врачи бессильны и зрение к вам не вернется? Это - единственная причина?
- Не знаю. Вы для меня - лишь голос серой тени на черном поле…
- А вы для меня - ангел… Сейчас в комнате горит свеча, я вижу ваше лицо, волосы, пронизанные неземным светом, губы - и пытаюсь запомнить все это навеки… Еще немного… задую свечу - и все, и вас больше нет… Прощайте, любовь моя!
Андрей невольно шагнул вперед - удержать незнакомку хоть на мгновение, зачем - и сам не знал. Оказалось, шагнули разом. И обнялись. Она тихо засмеялась.
- Если и есть на свете счастье, то это - оно, - прошептала незнакомка. - У меня кружится голова от восторга…
- Кто вы? - спросил Андрей. - Аннета - ваше настоящее имя?
- Что вам в нем?
- Если Господь вернет мне зрение, я отыщу вас, где бы вы ни оказались.
- А если я дурна собой? Если у меня кривой нос, зубы, как у бабы-яги, и плешь во всю голову? Если я черней арапа? Ты светлее ангела - а я чернее черта, и ничего у нас не выйдет… Отчего все так нескладно?
Андрей поцеловал ее.
- Ах нет, нет, слово дадено… - прошептала она. - И искать меня - поздно… Любовь ты моя единственная…
Они целовались так, как это бывает перед вечной разлукой, долго, до помутнения рассудка, и незнакомка, распустив черную Андрееву повязку, гладила его лицо.
- Какие у тебя глаза? - спросила она.
- Карие, а у тебя?
- Тоже…
- А волосы у тебя какие? - Андрей прикоснулся пальцами к ее лбу, к щеке, пытаясь нарисовать мысленный портрет.
Пальцы сползли ниже - на сей раз она была в платье с открытой шеей, с низким вырезом, вокруг которого топорщились газовые рюши. Пальцы протянулись к затылку, взяли его, как чашу, придержали, чтобы поцелуй был сильным и глубоким, был обещанием иной ласки…
- Темные, почти черные… - прошептала она. - А у тебя - как у дитяти, такие светлые, я ни у кого больше таких не видела… Боже мой, что я делаю, пусти… Прощай! - незнакомка оттолкнула его и исчезла - только юбки прошуршали и каблучки простучали.
Несколько минут он приходил в себя.
- И отлично, - сказал он, - и прекрасно.
Он не смог бы жить с женщиной, чей голос порой так напоминал Катенькин. Пока он обречен любить лишь на слух и пальцами - нет, не смог бы. И то, что зарождавшееся чувство сбито на взлете - хорошо, очень хорошо. Оно слишком походило на безумие!
- Еремей Павлович! - крикнул он. - Куда ты там запропал?
Дядька явился не сразу и помогал ему молча, без всяких примечаний. Ясно было - он знал, что у Андрея побывала незнакомка. И, видно, связывал с этим визитом какие-то надежды.
- Давай укладываться спать, - велел ему Андрей. - Завтра нелегкий день. И надо придумать, куда определить Машу.
- Отчего бы не к господину Валеру? - спросил Еремей. - На две-три ночи? Он сумеет ее защитить.
- Я болван, - ответил питомец. - Сразу нужно было ее туда отвезти! Ложись, дяденька. И пусть тебе приснится способ выкрасть Фофаню.
* * *
Утром Еремей доложил - способ не приснился, зато примерещилось другое - можно дать знать Фофане, что за ним пришли, подрядивши какое-нибудь запойное лицо духовного звания слоняться по дворам с чтением акафиста блаженному Феофану. Тогда Фофаня услышит и найдет способ выскочить.
Два часа спустя оказалось, что сон в ночь с Великой среды на Великий четверг не обязательно вещий: дьякон Успенской церкви на Сенной площади сказал, что такого акафиста еще не написано.
Андрей, доставив Машу с Дуняшкой к Валеру, взял с того слово, что он никого к ним и близко не подпустит.
- Как там моя Гиацинта? - спросил Валер.
- Готовится к свадьбе. Являет полную покорность благодетельнице.
- А ну как впрямь повенчается?! Что я тогда Элизе скажу?
- Ох, сударь, не такова она, чтобы ее можно было силком обвенчать! - Андрей рассмеялся. - Но скоро это приключение кончится. Мы уже висим на плечах у неприятеля. И возьмем его в его же логове.
- Послушайте, Соломин. И я бы хотел в сей вылазке поучаствовать!
- Не ранее, чем мы отвезем жену Венецкого в другое безопасное место.
- А отчего бы не сказать наконец правду графине?
- Оттого, что наш враг еще жив. Репутацию и Маши, и Гиацинты можно очистить только его кровью. Не спорьте. Ядовитого гада уничтожают. А теперь простите великодушно - я должен ехать на охоту за гадом. В любую минуту могут быть важные известия…
Местом сбора назначен был трактир на Столярной. Приехав туда, Андрей узнал: Дедка собрался с духом и покинул Гринмана; сани к самому крыльцу Василисы подкатили; чтобы внести Дедку в дом, его зазноба вызвала оттуда двух парней, у одного - драные ноздри, другой - черен, как арап.
- Уже неплохо, - сказал Андрей. - Мы знаем ее избу, теперь нужно изучить все подступы к ней. Савка! Ты детина видный, потолкуй с кухарками, с горничными, разведай про чердаки. А что Евгения?
- Вернулась откуда-то в мужском платье, - доложил Скапен-Лукашка. Сам он был в коротковатой женской шубейке, в юбке, голова замотана платком, при себе - корзинки с клюквой.
Ванюшку, который исправно сопроводил Дедку от гринмановского дома до Рогачева переулка, тоже обрядили бабой по случаю безбородой физиономии - конфетницей: конфетницы с лотками и в пост по дворам ходят.
Военная операция по добыванию грешника Фофани заняла еще два дня. За это время убедились, что Евгения держит под присмотром особняк Копьева и дом Поздняковой. Кроме того, она отправила верхового куда-то в сторону Екатерингофа, догонять его было несподручно. Затем она поздно вечером посетила Василису и пробыла у нее с полчаса.
- Что-то затевается, - сказал Андрей Венецкому за ужином, который случился чуть ли не в полночь. - Фофаню из дому выпускают лишь на несколько минут - и с крыльца за ним следят. Еремей этого человека опознал - беглый Селифашка, черти б его побрали. Нужник стоит как раз у забора, за забором дровяной сарай. Твои молодцы ночью залезли в сарай и разобрали заднюю стенку, смеялись - поленницы пришлось перекладывать. И доски в заборе расшевелили. Так что явилась возможность потолковать с рабом Божьим. Там бабы держат кур и по ночам петухи орут, значит, есть примета…
- Какая примета?
- С третьими петухами Фофане приспичит в нужник. Он заорет - живот-де схватило. И побежит. Селифашка, что его стережет, будет заспанный, да и темно на дворе. А Фофаня мимо нужника - за него, а там его у дыры встретят. А за воротами ждет мой Тимошка с возком.
- Утащат, как солдаты - девку! - Венецкий засмеялся. - И куда потом?
- К Валеру. Валер очень хотел быть полезен - ну так пусть слушает Фофанины причитания. Я его уж предупредил: рыдать-то Фофаня от благодарности станет непременно, а ручонки-то блудливые. Теперь все зависит от того, какие новости расскажет Фофаня.
Утром Валер доложил приехавшему Андрею: сокровище привезли, оно доподлинно рыдало, ползало на коленях, жалось к теплой печке и возглашало благодарственные псалмы, которых, оказывается, помнило наизусть с десяток. Потом Фофаня угомонился на кухне у плиты, попросив приставить к себе караул.
Через минуту Фофаня уже стоял на коленях перед Андреем и взывал о прощении.
- Сволочь я последняя и сукин сын!.. А сбитенник на подоконник кто поставил? - риторически вопрошал он. - И они, нехристи, знают, что сволочь я и сущий иуда! Удавить грозились! А я-то сбитенник - хвать, и на подоконник!
- Да понял я уже, понял, что ты подвиг совершил, - прервал его Андрей. - Теперь утри нос и отвечай на вопросы.
Ответы были таковы, что Андрей крепко чесал в затылке.
Фофаня оказался прав - Аввакум Клушин, который на самом деле - Парамошка Гвоздь, был изгнан Дедкой с Сенного рынка за такие дела, что и среди мошенников числятся дурными, и исхитрился часть собираемой вымогателями дани перевести на себя, но воспользоваться золотом не успел. Ущерб же из-за него главный вымогатель понес немалый.
После того, как по приказу молодчики Дедки пытались уничтожить Андрея, но в итоге потеряли троих человек убитыми и самого Дедку в придачу, Василиса забеспокоилась не на шутку. Неведомый господин, через Евгению оплачивавший услуги мошенников с Сенного рынка, платил хорошо - терять такой кусок хлеба совершенно не хотелось. А у Василисы росли две дочери, она их прятала в Торжке, хотела со временем хорошо отдать замуж и копила деньги на покупку жилья. Дочерей содержи, денежки откладывай, квартальному надзирателю и частному приставу делай подарки… Молодцы тоже просто так служить не станут - миновали времена, когда Василиса могла одними обещаниями нежной страсти отделываться.
Василиса подумала-подумала да и подняла ночью в комнате, где жила с Дедкой, половицы. Там был припрятан ларчик с имуществом сомнительного происхождения. Мало какой скупщик краденого добра возьмет золотую фигурную цепь от ордена Андрея Первозванного, потому что понятно - хозяин с нею не по доброй воле расстался, и продавать ее в столице - значит накликать на свою голову большие беды; были и иные приметные вещицы. Василиса изготовила узелок, в который увязала ценные побрякушки, и этим узелком поклонилась Евгении. Та приняла - и уговорились, что все поручения будет исполнять Василиса, тем более что исполнять нужно срочно, а Дедку - считать жителем того света и более не ждать. Евгения к тому же озлилась на Дедку из-за истории с федосеевской богадельней.
- Значит, с Поздняковой будет разбираться Василиса… Тебе диктовали для нее послание? - спросил Андрей.
- Диктовали…
- Припомнить можешь?
- Последний срок - Великая суббота. В церквах будет полно народу, барыне велено с ларцом, увязанным в платок, быть у Казанской, возле канунника. К ней в толпе подойдут и узел заберут…
- Сама Василиса, что ли?
- Да господи, откуда мне знать?!
- А как ей письма вернут?
- Того я не понял…
- Может, Евгения узел заберет? Для того наконец дамой одевшись?.. А что в ларце?
- Это я знаю! Велено камни из парюр выковырять, а перстни - с камнями класть, места займет мало, а стоит - как целый дворец… У Василисы список был - какие у барыни есть богатые украшения. А камушки-то продать нетрудно, любой ювелир возьмет и родословия не спросит…
- Казанская, выходит… И все события - на дамской стороне храма… Черт возьми!
Женщин у Андрея в распоряжении почитай что и не было. Маша, при всей неожиданной силе характера, - хрупка, мала ростом, нечего ей делать в толпе. Дуняшка - крепостная, ее легко испугать. Оставалась Гиацинта. Ну, этой только дай волю! Статная, голосистая, норовистая - и к тому же какая замечательная роль!
- Господин Валер! - позвал он.
Валер явился на зов, и Андрей вкратце передал ему суть дела.
- Есть вероятность, что Позднякова откажется платить, - сказал Соломин. - Но Василиса не дура и может сказать Поздняковой, что все знает о готовящейся свадьбе… Я полагаю, у нас есть один шанс действительно выследить и изловить злодеев, и это - Пасхальная ночь. Судите сами - бегство Фофани только дурака не наведет на мысль, что похитил его я. До Пасхальной ночи - считанные часы. Василиса может послать Поздняковой записку и назначить другое место, хотя и другим местом, скорее всего, будет храм. Только там можно забрать узел с ларцом без риска. А Василиса обещала Евгении, что сама справится с поручением, и как раз в Пасхальную ночь… Может ли Гиацинта прийти в храм, быть рядом с Поздняковой и потом проследить за Василисой?
- Вам угодно, чтобы я отправил в эту опасную экспедицию свою единственную дочь? - спросил Валер. - Зная, что в ней нет ни золотника осторожности, зато три с половиной пуда упрямства и азарта?
- Вы вправе отказаться.
- И я отказываюсь.
- Пусть так.
Больше Андрей не сказал Валеру ни слова. Он уже продумывал, как обезопасить Машу. Но знать бы точно, куда ее отправлять!
- Еремей Павлович! - позвал он. - Одеваться! И вели Тимошке закладывать лошадей.
В трактире Андрея уже ждал Скапен-Лукашка. Был он угрюм и недоволен собой - охотники упустили Позднякову. Она скрылась из своего дома, переодетая в шубу какой-то из приживалок, уехала на извозчике.
- У Венецкой не появлялась? У Копьева?
- Сдается, нет.
- Не хнычь. Продолжайте следить и дальше. Я же съезжу на Гончарную и вскоре вернусь…
Граве, узнав, что в Пасхальную ночь может потребоваться его помощь, внезапно обрадовался.
- Выходит, я в такую ночь буду в церкви? Соломин, это знак!
- Ты веришь в знаки?
- Поверишь тут… Может, Господь простил меня, если так все получилось? И можно будет… - Граве прислушался. - Эрнест идет, будь он неладен! - и доктор, перейдя на немецкий, заговорил о необходимости постельного режима.
Вернувшись в трактир, Андрей узнал такую новость: Василиса с Дедкой переругались насмерть, сквозь двойные оконные рамы слышно было, как она на него орет.
- Вот и замечательно! Вовремя мы ей пропажу вернули, - сказал Андрей. - Сейчас, после того как она Евгении побрякушками поклонилась, ей уступать бразды правления Дедке вовсе не с руки. Теперь слушайте меня, молодцы. Больше по дворам возле Василисина дома не болтаться, следить с чердака, быть наготове. Недоставало только ее в последний миг спугнуть. Я поеду к господину Венецкому, уговорюсь с ним - статочно, потребуются верховые лошади.
- А с госпожой Поздняковой как быть? - спросил Скапен-Лукашка. - И с той, в мужском платье?
- Есть у меня подозрение, что до Пасхи Позднякова не покажется. Может, сбежала вообще с перепугу в какой-нибудь Иркутск, - подумав, ответил Андрей. - Может, получила известие от дочери и выехала ей навстречу. Смотреть же надо за Копьевым. И тщательно! Что же касается Евгении - наблюдать издали, и ежели она куда поедет - то по возможности преследовать незаметно. Я уговорюсь с господином Валером - его извозчик будет у нас на подхвате…
И безмолвно Андрей выругал себя за то, что даже во время армейской службы, когда развлечений мало или вовсе никаких, не выучился порядочно играть в шахматы. Многие офицеры ими баловались, а он все новые книжки норовил раздобыть. А теперь вот и держи в голове все эти ниточки, веревочки и взаимосвязи! Шахматист-то таким умственным играм навычен.
* * *
Субботний вечер наступил.
В церкви перед службой было полно народа - прихожане святили крашеные яйца, куличи, пасхи, даже яблоки. Припасы несли в корзинках, укрытые салфетками и полотенцами, в самом храме, выставив их на скамейки, женщины безмолвно выхвалялись одна пред другой красотой своего кулинарного рукоделия, сочным цветом яиц. Соседки, в иное время потчевавшие друг дружку яростной бранью, благостно помогали теперь друг дружке зажечь высокие тонкие свечи и воткнуть их в куличи. Тут же были и дети - совсем маленьких принесли, чтобы они хоть так приобщились к празднику, брать их на ночную службу было просто невозможно, а тем, что постарше, очень нравилась теснота и суета вокруг припасов.
Андрей, сидя в возке, еще раз перебирал в памяти, все ли сделано, всюду ли расставлены часовые. Но при этом он испытывал неловкость - в этот вечер следовало помышлять не о дурном и гадком. Андрей знал дивную особенность вечера - казалось бы, и Великий пост, и каша на воде, и думай о Страстях Господних, и плачь о своих грехах, но уже просыпается в душе радость, и ничего ты с ней не поделаешь. Так бывало всегда, только не сегодня. Отменная встреча Пасхальной ночи, Святой ночи - с заряженным пистолетом в руке и готовностью в душе - стрелять и убивать! Он не исповедался и не причастился - не до того было, чтобы вдумчиво готовиться к исповеди, и мало хорошего мог он на ней сказать.
Так что, сидя в возке, Андрей думал, что все справедливо - недостоин он того, чтобы в этом году быть вместе со всеми в храме Божьем. Охотники - достойны, потому что за их дела он, Андрей, перед Богом в ответе. Граве - достоин, потому что возвращается, словно блудный сын из долгого странствия, блудного сына Господь не отвергнет. А капитан Соломин? Соломин отгородился от небес крышей старого, чуть живого возка. Думает - если не смотрят на него в церкви святые образа, так и никто его не видит, как он сам никого не видит. Однако есть крест на груди. И еще кое-что есть! Святой Георгий Победоносец, "царь на коне"! Надо же, пришел на память…
Барахтаясь в тесном возке, Андрей обшарил все настенные суконные карманы, в которых какого только добра не нашлось - нестираные полотенца, пустые бутылки, кружки, старая щетка для одежды, сломанные гребешки… И сквозь все это нужно было прокопаться до дна, чтобы нашарить мелкую монетку. Но Андрей и тут показал свое упрямство. Уложив монетку на левую ладонь, он гладил ее пальцем, пытаясь определить контуры конной фигуры и змея.
Дверца возка приоткрылась.
- Ты тут? - спросил Граве по-русски.
- А где мне еще быть? Сказано ж - в Зимином переулке.
- Он тут… - горестно произнес Граве. - Принимай гостью.
- Подвиньтесь, сударь!
Как и следовало ожидать, это была Гиацинта. Граве ей намекнул, что скоро надоевшая роль сиротки завершится, и Гиацинта выпытала у него все подробности, а потом объявила, что и у нее свои счеты с вымогателями. Это было чистой правдой, и Андрей испугался - встретив Евгению, Гиацинта могла устроить переполох прямо в церкви, испортив и праздник, и охоту на главного вымогателя. Она, Гиацинта, ведь не станет смиренно выполнять распоряжения, она всюду нос сунет…