И тут Андрею стало несколько не по себе. Он подумал о незнакомке, которую Маша называла Аннетой. О незнакомке, которая являлась в мужском платье и называла себя Александром Дементьевым. А может, все-таки маркизом де Пурсоньяком - перед девицами, которые не читают французских пьес, а может, соответственно, и господином Бехером? …Отчего Маша ее покрывала - бог весть, но, сдается, настало время задать молодой графине Венецкой самые прямые вопросы и не деликатничать.
Что же означал тот ночной визит? Чего незнакомка добивалась? Для чего ей то легкое безумие, которое возникает, как светящееся облако, вокруг мужчины и женщины, когда они страстно целуются? И ночная исповедь - для чего она?
Однако Граве определенно утверждал, что незнакомка - не Евгения. Были ли у него основания выгораживать Евгению? Что вообще известно о фальшивом немце Граве не от него самого, а от иных лиц, не имеющих нужды лгать?
Андрей понимал, что теперь не время для смятения, сомнений и метаний. Он вошел в долгожданный бой с незримым противником - и обязан идти до конца. Как тогда - на приступ, с одной лишь шпагой в руке. Не озираясь…
Раньше он, обернувшись, увидел бы своих мушкетеров. Сейчас за спиной стояли люди, способные уклониться от боя. Граве - не имевший опыта сопротивления обстоятельствам, а только опыт монументального вранья. Валер - человек мирный, читатель книг и обожатель Элизы, даже в своих наследственных владениях препоручивший заботы о барщине, оброке и хозяйстве в меру вороватому управляющему. Венецкий - натура пылкая, одновременно лихая и пугливая, нуждающаяся в материнском руководстве. Скапен-Лукашка, Авдей-кучер, Савка, Спирька и прочие - все сделают то, что прикажет барин.
Остаются Еремей и Тимошка. Эти не выдадут. И Гиацинта - если у Валера не хватит сил взять ее в охапку и утащить подальше от опасности…
- Значит, Екатерингоф, - сказал Андрей. - Ну, попробуй еще что-либо вспомнить.
- Селифан кончается… - вдруг прошептал Скапен-Лукашка.
- Царствие ему небесное, - холодно ответил Андрей. - Может, соберешься псалмы по нему почитать?
- Да как-то ж проводить надо, - растерянно отозвался Еремей. - И его, иуду окаянного…
Отродясь не думал Андрей услышать в Пасхальную ночь такую молитву:
- Помяни, Господи Боже наш, в вере и надежди живота вечнаго преставльшегося раба Твоего Селифана, - начал Скапен-Лукашка, вставший в ногах у умирающего в чем был - в бабьей короткой шубе и в платке. - И яко Благ и Человеколюбец, отпущай грехи и… и…
- И потребляй неправды… - продолжал безымянный лакей, увидивший Селифашку впервые в жизни. - И даруй ему причастие…
- И наслаждение… - подсказал Еремей, - наслаждение вечных Твоих благих… - Ох… - вздох его был понятен: предательство - это явное отступничество, но произнести молитву, как научили много лет назад, необходимо.
Андрей опустил голову. Молитву он помнил, потому что еще под Очаковом заучил ее из упрямства: он должен был молиться за своих погибших солдат, должен - и все тут. Но сейчас не мог выговорить ни слова. Ему казалось, что, молясь за беспутного Селифашку, он предаст память Катеньки. И, когда отзвучали последние слова, Андрей мысленно сказал ей: "Ну вот, милая… хоть так, хоть так…"
- Он жив еще… - прошептал Скапен-Лукашка.
И четверо мужчин некоторое время стояли молча над умирающим - какая-то неизъяснимая сила не давала им уйти.
Это молчание вдруг разозлило Андрея:
- Ну, будет! - выкрикнул он. - Бехершу провороним! Ты, не знаю, как звать, поедешь с нами. Если явится, что обманул, - не поздоровится. Значит, говоришь, Екатерингоф?
* * *
Венецкий встретил и привел возок к тихому месту за домом, где жили священники Казанской. Сейчас те с семьями находились в храме, а возле дома собралась странная компания - щеголиха в голубой шубке, рыдающая у нее на плече мещанка, утешающая мещанку юная дама - красавица, дородный господин в бобровой шубе и шапке с преогромной алой кистью, какие-то подозрительные молодцы в тулупах, держащие в поводу коней…
Андрей вытолкнул из возка безымянного лакея и вылез сам.
- Ну, что? - спросил он.
- Она у Екатерининской канавы в санях сидит, - сообщил Граве. - За ней Ванюшка и Никодимка смотрят, любовников изображают, стоят в обнимку на берегу, - Венецкий засмеялся. - Сказывали - отправила человека в сторону Рогачева переулка. И ждет.
- Вот этот человек, - сказал Андрей. - А скажи-ка, граф, как вы в лесу перекликаетесь?
- В рожки дуем, а на что тебе?
- Другие сигналы есть?
- Выпью разве взвыть? - предложил Скапен-Лукашка.
- Какая тебе выпь в апреле? А по-волчьи можно, коли что, - сказал Савка.
- Волчий вой за городом - как раз то, что нужно, - и Андрей быстро распределил силы: которому ехать вперед и ждать Евгению на Екатерингофской дороге, которому следовать за ней от Казанской церкви. - Но сперва я бы хотел знать, где госпожа Позднякова все эти дни пропадала, - строго сказал Андрей.
- Я к мужу ездила, на коленях стояла… - заговорила заплаканная Позднякова. - Твое ж, говорю, детище! Спасай! А он мне - сама спасай! Худо, говорит, за дочкой смотрела, теперь вертись, как знаешь! И так излаял… Думала, поможет, а он, как бирюк, засел в своей Сычевке! Девки у него там, охота… Сама, говорит, виновна! Ахти мне, пропала я… Насилу на службу успела… Иду и плачу, иду и плачу…
- Ничего не понимаю, - Андрей повернулся туда, где, по его разумению, должен был быть Венецкий.
- Эти супруги, как принято теперь в свете, разъехались, - объяснил граф. - Жили раздельно, годами не встречались. В свете, поди, все решили, что господин Поздняков помер, а он, вишь, в деревне сидит, пьет и безобразничает. И о дочке думать позабыл - ему там дворовые девки других детей понарожали.
- Вот что. Машенька, мы тебя с госпожой Поздняковой и с Гиацинтой оставим тут, в церкви, - сказал Андрей. - Будете друг за дружку держаться и за нас, грешных, молиться. А мы - в погоню. Сейчас Бехерша поймет, что ее прислужница уже не вернется, и отправится докладывать о беде господину Анониму. Тут мы его и выследим…
- Нет, нет! Я с вами! У меня с ней свои счеты! - перебила его Гиацинта.
- И я - с вами, - добавила Маша. - Хочу посмотреть в глаза этой интриганке. Из-за нее Гришенька погиб, из-за нее господин Акиньшин погиб… Нет, нет, не отговаривайте! Я имею право!
- Маша, садись ко мне в возок! - сразу пригласил Андрей. - А ты, сударыня…
- Коли не пустите, я извозчика найму - и за вами!
- Может, возьмем госпожу Гиацинту? Если ее не пустить она и впрямь поедет за нами на извозчике. А так - она хоть под нашей защитой будет, - вдруг предложил Граве.
- Господин доктор! Я знала, что найду в вас опору и покровителя! - совсем по-театральному воскликнула девушка.
- Госпожа Позднякова, ступайте в церковь и молитесь за нас. Те алмазы, что вы отдали, статочно, пропали, да больше никто не станет вас с дочерью пугать и в угол загонять. Господи, как тяжко растить дочерей… - непонятно кому пожаловался Валер.
- Вперед, - тихо приказал Андрей. - Или - этой ночью, или - никогда! - и ему доподлинно казалось, что так оно и есть.
- Вперед! - крикнул Граве. Ему нужно было выглядеть перед Гиацинтой отважным бойцом.
- По коням, бездельники!.. Господа, прошу в сани! - приказал Венецкий.
Погоня началась.
Безымянный лакей, будучи отпущен, побежал докладывать: в Василисином доме одни покойники, и где сама хозяйка с добычей - неведомо. Как и рассчитывал Андрей, Евгения отправилась с этим известием к мусью Анониму. На Екатерингофской дороге ее уж ждали прискакавшие кружным путем охотники во главе с Венецким, а сзади за ней, выдерживая расстояние в полверсты, катили возок и сани. Андрей просил Венецкого сдержать благие порывы, которыми вымощена дорога в ад, не нападать на Евгению, а дождаться, пока она въедет в ворота какой-либо из дач, и тогда уж устраивать правильную осаду.
Но сани Евгении миновали Екатерингоф и покатили далее - к Петергофу. Это стало большой докукой, потому что Петергофская дорога, когда-то пролегавшая по пустынной местности, обросла богатыми дачами, и было их чуть ли не полтораста. А чего ж не строиться - местность красивая, уже благоустроенная, и почта заведена, соседи - люди почтенные и знатные, даже образованные…
Сама княгиня Дашкова, директорша Императорской Российской академии наук, построила себе здесь дом и развела цветы. Правда, надо ж тому случиться, что ее сосед, действительный статский советник, сенатор и обер-шенк Нарышкин, принялся разводить свиней, - его это развлекало. Минувшим летом свиньи пробрались в княгинин цветник и разрыли его, возмущенная Дашкова приказала загнать двух злодеек в сарай и убить, так началась судебная тяжба, которая каждый день обрастала новыми смешными подробностями и стала ежедневной комедией и для государыни со всем двором, и для Санкт-Петербурга…
Петергофскую дорогу уже стали сравнивать с дорогой от Парижа до Версаля, она и на вид была совершенно не российской - верстовые столбы почти всюду заменили мраморными пирамидами, кони могли скакать резво, не боясь опасных ухабов. Кучер Евгении разогнал коней, и сани неслись сквозь весеннюю метель. Следом, скрытые снежной пеленой, скакали охотники, за ними - возок и сани Венецкого. Время от времени Савка подавал голос - волчьим воем сообщал, что все в порядке, погоня продолжается.
Андрей испытал некоторое облегчение - чем дальше от Екатерингофа уносился возок, тем веселее становилось на душе: он ошибся, он зря подозревал незнакомку, ее словам можно было верить!
Издалека донесся колокольный звон.
- Крестный ход начинается, - сказала Маша, - а мы здесь, мы невесть кого преследуем…
- Вот это и есть наш с тобой крестный ход, - огрызнулся Андрей. - Крестный бег! Ты думаешь, мы только за Гришу хотим посчитаться? Мы хотим город от гадины избавить. Вот как этот "царь на коне", - Соломин показал монету. - Маша, пойми - нельзя на полпути останавливаться!
- Ты убьешь Евгению?
- Я ее Шешковскому сдам. Она, чай, во многих знатных домах наследила.
Машино молчание означало сомнение.
Возок слегка занесло на повороте, но Тимошка справился. Андрей представил себе, как парень сейчас доволен: и езда не хуже ямской гоньбы, и Венецкий обещал, когда все дела уладятся, отдать ему Дуняшку. У Тимошки был свой полег сквозь весеннюю метель, только у него-то это был полет к счастью…
- Который час? - спросил Андрей.
Дорогие часы, подарок мужа, были приколоты к Машиному корсажу на цепочке-шатлене. Она расстегнула шубку, достала их - но не смогла рассмотреть циферблат.
- Да уж за полночь, поди, - сказала она. - Тогда - что же? Христос воскресе?
- Воистину воскресе, - подтвердил Андрей и поцеловал Машу в щеку. - Жаль, крашеного яичка нет.
- Завтра на торгу корзину яичек тебе купим - христосоваться…
- И куличей, и пасху нарядную…
- И за стол… как семья…
У них сейчас было на двоих одно воспоминание - о том, чего наяву с ними не случилось: маленький Андрей, в нарядном кафтанчике, причесанный по-взрослому, с тонкой белой косицей и букольками, и маленькая Маша, одетая тоже по-взрослому, в длинное платьице со шнурованьем, нарумяненная, как большая, но с прической детской, с обычной косой, стояли, взявшись за руки, в дверях большой столовой, и из туманной глубины им улыбались отец и мать, общие отец и мать, причем и Андрей не мог разобрать толком их лиц, и Маша - тоже.
Возок летел за всадниками, и время летело. Откуда-то опять донесся колокольный звон, предваряющий литургию, и близилось утро - апрель, светать начинает в половине седьмого. Андрею казалось, что он непременно в это утро увидит свет…
Вдруг восторженный хор волчьих голосов долетел сквозь метель.
- Это что? - встревожилась Маша.
- Они ее куда-то загнали. Потерпи, немного уж осталось. - Андрей, высунувшись в окошко, закричал кучеру: - Скорее, скорее, скорее!
Однако Тимошка уже видел, где стоят на дороге всадники, и, не желая проскочить мимо них, стал унимать коней.
Возок остановился. Еремей, соскочив с запяток, распахнул дверцу:
- Ну, кажись, поймали пташку! Выходи, сударик мой.
Подъехал и Венецкий.
- Соломин, с тебя причитается! Спирьку благодари - он первый углядел, что сани поворачивать собрались.
- Куда поворачивать?
- Там дача в глубине двора стоит, и ворота - не сразу на дороге, к ним ведет аллея. В нее с разбегу не нырнешь, придержать коней надобно. Ну, ее кучер придержал, а я крикнул молодцам, мы как метнулись вперед - ух! Отрезали, перехватили! - Венецкий был совершенно счастлив, но не тем, что удалось изловить врагиню, - он радовался, что жена видит, как он лихо вел в погоне своих молодцов, как прекрасно справился с делом.
- Где она? - спросил Андрей.
- Вон там. К воротам мы ее не пустили, так она из саней выскочила, обратно повернула, мимо Савки проскочила… Вон, вон бежит…
- Куда еще бежит?
- А по дороге, в Петергоф. Соломин, не бойся, далеко по грязи не уйдет. Там, повернись направо чуток.
Андрей медленно пошел следом за Евгенией. Кое-где было скользко, но он удерживался на ногах. Дядька бросился следом - подставить плечо, но Андрей легонько оттолкнул его. Он должен был идти сам. Это была его погоня.
Тимошка по знаку Венецкого поехал следом. Охотники пустили коней шагом. Сани потащились за возком. Образовалась процессия, на манер траурной. Андрей возглавлял ее, рядом на хорошем коне ехал Венецкий.
- Она может куда-нибо свернуть? - спросил Андрей.
- В соседнюю усадьбу забежать может. А если вправо повернет - к морю выйдет. Тут дорога довольно близко к берегу подходит, - сказал Венецкий.
- Так она и свернула вправо для чего-то! - воскликнул Скапен-Лукашка.
- Так и мы свернем, - спокойно ответил Андрей. - Там, поди, снега по колено?
- Кабы не выше. Да прикажи ты, Андрей Ильич, молодцам взять ее! - крикнул изнывавший от полного непонимания Еремей.
- Успеется. Где она повернула?
Евгения в тяжелой мужской шубе продвигалась по глубокому снегу, широко расставляя ноги, чтобы не свалиться. В правой руке у нее была огромная соболья муфта-манька, принадлежность столичного щеголя. Она не имела фонаря, но ей в какой-то мере освещали дорогу фонари погони. Если бы за ней шел зрячий - ступал бы в ее следы. Но Андрей не видел черных ям на снегу и протаптывал свою тропу - тоже широко расставляя ноги и взмахивая руками.
- Левее, левее чуток… - подсказывал Венецкий, не решаясь помочь.
Пустое пространство между усадьбами было невелико: с одной стороны - забор, с другой - строй декоративных стриженых кустов, меж ними - с десяток шагов; видимо, хозяин кустов еще только собирался поставить сразу за ними изгородь. Венецкий дал знак охотникам, и они, заехав в заснеженный двор, по дуге обогнали Евгению и заступили ей путь к берегу.
Евгения, выбиваясь из сил, шла все медленнее и наконец остановилась. Повернувшись к Андрею, она подняла к груди муфту и предупредила:
- Подойдешь - буду стрелять.
Судя по всему, пистолет был спрятан в муфте. Андрей сделал еще два шага и встал.
- Доктор, ты ее видишь? - спросил он. - Точно - Евгения?
- Думаю, да.
- Гиацинта?
- Она, мерзавка!
Спрашивать Машу Андрей не стал.
- И у меня с собой пистолет, - негромко сказал он Евгении. - Я стреляю на звук, так что мы на равных. Вот и встретились… - Соломин не видел женщины в мужском платье, но ощущал присутствие беды.
- Чего вы от меня хотите? Убить меня? Засадить в тюрьму? Опозорить? Высечь на Сенной? Сгноить в Сибири? Ну? Что вы для меня припасли?
- Не для вас, - ответил на злые выкрики Андрей. - Я вас ни в чем не виню.
- Это ложь.
- Мне другой человек нужен. Вы знаете, кто. Этот человек вас использовал - использовал вашу беду и обратил ее в средство делать деньга. Вы привели меня к нему. Если хотите - можете что-нибудь сказать на прощание.
- Ложь. Вы хотите, чтобы я доверилась вам, - не выйдет!
- Как угодно.
- Вам нужно, чтобы я предала его!
- Как угодно. Эти верность и предательство - ваши… А мне и своей верности с лихвой хватает… - это была чистая правда. Только сейчас Андрей ощутил, как устал быть сильным и верным. А деваться было некуда.
- Я не предам. Меня… меня сто раз предавали!..
- Я это знаю. За что-то же вы мстите людям.
- Людям?.. Нет, вам не понять! Хотите - стреляйте, я более ни слова не скажу.
- Это было бы слишком просто, - сказал Андрей. - Вы уже привели нас к логову злодея, вот все, что требовалось. А ежели вы поймете, что и он вас предал… Вы ему доверились - а что он из вас сотворил? Маша Беклешова - не жертва, у нее есть друзья, они пришли на помощь, она обвенчалась с Венецким, и письма, ею к вам писанные, уничтожены. И та девица, которую вы сманили обещаниями актерской карьеры, тоже не жертва, и никогда жертвою не станет - не тот нрав, да и я не допущу. И Аграфена Позднякова вам уже не по зубам - мы не дадим ее в обиду. Жертва-то всей этой интриги - вы. Потому что вам никто на помощь не придет.
- Вы сдадите меня в полицию?
- Незачем. Ступайте себе с богом. Да выбирайте покровителей осмотрительнее.
Андрей понимал - хорошо бы сейчас перечислить все зло, которое причинила эта странная особа, которую он по голосу ни за что бы не принял за женщину, у нее был и впрямь высокий юношеский голос. Но он всего зла не знал - и не желал знать. Другой голос ожил и зазвенел в ушах невнятно: Андрей не помнил слов, какими незнакомка рассказывала о своем нежелании быть женщиной и о том, как пыталась спрятать маленького брата; слов не помнил, а ощущение присутствия правды возникло.
Он отпускал Евгению - потому что не знал, как с ней быть. Выспросить обо всех, к кому ее подсылали, как охотничью собаку, для добычи ценных писем? И что же делать дальше со всеми этими сведениями, на что их употребить? Какой в них теперь смысл? Не наносить же визиты людям, которые избавились от вымогателя и желают поскорее забыть весь этот ужас? Он хотел уничтожить вымогателя, а что будет потом - как-то не задумывался.
- Вам не понять, - сказала Евгения и сделала два шага к нему.
Тут же шевельнулись карабины в руках у охотников, нацеленные в ее грудь.
- Вам не понять, - повторила она. - Вы этого страха, этой боли не знали! Когда отчим… чуть не каждую ночь… а тебе всего-то одиннадцать минуло… и родная мать не верит, бьет по щекам!.. И потом, когда открылось - "Сама виновата, сама подманила!" И когда родня с рук на руки передает!.. И когда одно слышишь: "Замуж бы сучку сблагостить!"… Замуж?! Да лучше живой в гроб лечь, чем опять - эта мерзость!
- Что-то такое я подозревал, - сказал Андрей. - Вы имели право мстить - да только обидчики ваши, поди, уже на том свете. А месть - такая гадюка, что ежели не укусит - от избытка своего же яда помрет… Ну, ступайте.
- Отпускаете? Милосердие в Пасхальную ночь?
- Просто вы мне более не нужны.
- Я убью вас, - ответила она. - Вы все поняли, вы все знаете - и вы мне ненавистны. Я сильнее, чем вам кажется!
Грянули два выстрела.