О государь, у меня нет сил описать его мольбы, убеждения и уговоры. Много раз он спускался в лодку и снова поднимался на балкон; наконец он схватил меня, поднял, решив увезти силой. Я закричала, позвала на помощь. Шум услышали, кто-то проснулся, кто-то спешил в мою комнату, нужно было бежать, чтобы не быть застигнутым.
Он прыгнул в лодку; я же, чувствуя, что его сердце отрывается от моего, замертво упала на пол.
Меня нашла Беатриса…
И сейчас Мерседес была почти так же взволнована, как в ту роковую ночь; рыдая, она ломала себе руки и, по-прежнему стоя на коленях, так обессилела, что прислонилась к креслу.
- Передохните, сеньора, - суровым, холодным тоном произнес дон Карлос, - я могу уделить вам всю ночь.
Наступило молчание, слышались лишь стенанья доньи Мерседес. Дон Карлос не шевелился; его можно было принять за изваяние, он так владел собою, что даже дыхания его не было слышно.
- И вот любимый уехал, - продолжала донья Мерседес; казалось, что с этими словами душа ее отлетела. - А через три дня к отцу пришел его друг - дон Франсиско де Торрильяс.
Он сказал, что ему нужно наедине поговорить с отцом о важном деле.
Старики уединились в кабинете.
Оказалось, дон Франсиско пришел к отцу просить моей руки от своего имени и от имени своего сына.
Его сын страстно любил меня и заявил, что не может без меня жить.
Ничто не могло так осчастливить отца, как это предложение, но одна мысль смущала его.
"А известны тебе, - спросил он своего друга, - мои денежные дела?"
"Нет. Но мне это безразлично".
"Я ведь разорен", - произнес отец.
"Ну так что же?"
"Разорен вконец!"
"Тем лучше", - ответил друг.
"Как же так - тем лучше?"
"Я богат, моего богатства хватит нам обоим, и как бы высоко ты ни оценил сокровище, которое ты отдаешь нам, я смогу заплатить за него".
Отец протянул руку дону Франсиско.
"Я разрешаю дону Руису сделать предложение моей дочери, - произнес он, - если Мерседес даст согласие, то будет его женой".
Я провела три ужасных дня. Отец, не подозревавший о причинах моего недуга, навещал меня каждый день.
Через десять минут после ухода дона Франсиско он уже был у меня и рассказал обо всем, что произошло.
Всего четверть часа тому назад я не могла себе представить, что стану еще несчастнее; оказалось, я ошиблась.
Отец ушел от меня, объявив, что завтра ко мне придет дон Руис.
У меня не хватило сил отвечать ему, когда же он ушел, я почувствовала невыносимую подавленность.
Однако мало-помалу оцепенение стало проходить, и я начала раздумывать о своем положении - мне чудилось, что передо мной не страшные тени прошлого, а призрак будущего.
Самым страшным было то, что я вынуждена была скрывать от всех роковую тайну. О! Если б я могла кому-нибудь довериться, я бы, право, не страдала так.
Наступила ночь. Беатриса хотела остаться около меня, но я отослала ее, чтобы выплакаться в уединении.
Слезы лились рекой, государь, и уже давно пора бы им иссякнуть, но Господь в доброте своей сделал их источники бездонными.
Постепенно все затихло, и я вышла на балкон, где была так счастлива и так несчастна.
Мне казалось, что любимый снова должен приехать.
О, я еще никогда не призывала его так горячо, от всего сердца.
Если б он вернулся, я бы, мысленно умоляя отца о прощении, не сопротивлялась больше: бежала бы и всюду следовала за ним, куда бы он ни пожелал.
Появилась лодка, кто-то плыл вверх по Гвадалквивиру и пел.
Нет, это был не его голос, да ведь он всегда плыл молча, но я поддалась игре воображения и, протягивая руки к рожденному мною призраку, стала звать:
- Приди, приди, приди!
Лодка проплыла мимо. Разумеется, рыбак не обратил внимания на слова, раздавшиеся в темноте, на женщину, склонившуюся к нему.
Но, видимо, он почувствовал, что крик в ночи исполнен страдания, и, проплывая мимо, умолк, а запел снова, когда лодка была уже далеко.
Вот она исчезла из вида; я осталась одна; наступила тишина, когда словно слышится дыхание природы.
Звездное небо отражалось в воде; я будто повисла в воздухе; пустота притягивала меня, хотя от нее кружилась голова. Я была так несчастна, что мне хотелось умереть. От мысли о смерти до нее самой был всего один шаг… Сделать его было совсем просто: внизу, в трех футах от меня, могила открывала мне объятия.
Я чувствовала, что голова моя склоняется, тело перевешивается через перила балкона, а ноги вот-вот оторвутся от пола.
И вдруг я вспомнила о ребенке.
Ведь, кончая с собой, я совершала не только самоубийство, но и убийство.
Я отпрянула от перил, закрыла решетку, а ключ швырнула в воду, чтобы не поддаваться горькому искушению, пятясь, вошла в комнату и бросилась на постель.
Время текло медленно, на душе было тоскливо.
Но вот разгорелась заря, послышался шум дня. Беатриса отворила дверь и вошла ко мне.
Начиналась обычная жизнь.
В одиннадцать часов пополудни Беатриса сказала, что пришел дон Руис: его прислал мой отец.
Я уже приняла решение и велела дону Руису войти.
Он держался робко, но сиял от счастья, так как отец сказал ему, что нисколько не сомневается в моем согласии.
Но, бросив взгляд на меня и увидев, что я бледна и холодна, он вздрогнул и тоже побледнел.
Я подняла на него глаза и стала ждать.
Голос изменил ему, раз десять он пытался сказать о том, что его привело ко мне…
Он говорил, и ему, должно быть, казалось, что его слова разбиваются о непроницаемую стену, заслонившую мое сердце.
Вот наконец он признался, что уже давно любит меня, что наша свадьба - это дело решенное, ибо так договорились наши отцы, и что недостает лишь моего согласия, чтобы он стал самым счастливым человеком на свете.
"Сеньор, - ответила я твердым голосом, поскольку ответ я обдумала заранее, - я не могу принять предложение, оказывающее мне честь".
Мертвенная бледность покрыла его и без того бледное лицо.
"Боже мой! Да почему же?" - спросил он.
"Потому что я люблю другого и через семь месяцев стану матерью".
Он пошатнулся и чуть не упал.
Это признание, сделанное человеку, которого я видела до того не больше пяти-шести раз, говорило о моем безнадежном отчаянии, ведь я даже не просила сохранить тайну, доверившись его благородству; настаивать он уже не мог.
Он склонился передо мной, поцеловал подол моего платья и вышел, проговорив лишь такие слова:
"Да хранит вас Господь!"
Я осталась одна.
Я все ждала, что вот-вот явится отец, и дрожала, думая о том, что надо будет во всем признаться; но, к моему великому изумлению, он не заговорил об этом.
Перед обедом я попросила передать, что мне нездоровится и я прошу разрешения не выходить к столу.
Отец согласился без возражений и расспросов.
Пролетело три дня.
На третий день Беатриса, как и в прошлый раз, объявила о приходе дона Руиса.
Как и тогда, я велела его принять. Он так держал себя при расставании, что несказанно тронул меня: было что-то возвышенное в том уважении, какое он проявил к бедной погибшей девушке.
Он вошел и остановился близ двери.
"Подойдите, сеньор дон Руис", - сказала я.
"Мой приход вас удивляет и стесняет, не правда ли?" - спросил он.
"Удивляет, но не стесняет, - ответила я, - ибо я чувствую в вас друга".
"И вы не ошибаетесь, - проговорил он. - Однако я не стал бы надоедать вам, если б это не было необходимо для вашего спокойствия".
"Объясните же мне все, сеньор дон Руис".
"Я не мог сказать вашему отцу, что вы отказались быть моей супругой, поскольку он велел бы все объяснить, а ведь вы не посмели бы признаться ему во всем, как признались мне, не правда ли?"
"Предпочла бы умереть!"
"Видите, я поступил правильно".
"А что вы сказали?"
"Я сказал, что вы просите несколько дней для размышления и хотите провести эти дни в одиночестве".
"Так, значит, вам я обязана своим спокойствием?"
Он поклонился.
"Теперь, - продолжал он, - всей душой поверьте мне, что я ваш друг, это очень важно".
Я протянула ему руку.
"О да! Друг, искренний друг, я верю", - произнесла я.
"Тогда ответьте мне прямо, без колебаний, как вы сделали в первый раз".
"Спрашивайте!"
"Надеетесь ли вы выйти замуж за человека, которого вы любите?"
"Нет, это невозможно".
"Разве он умер?" - воскликнул дон Руис.
"Он жив".
Искра радости, блеснувшая в его глазах, погасла.
"Вот и все, что я хотел узнать", - поклонившись мне снова, он вышел со вздохом.
Прошло еще три дня.
Я не покидала свою комнату, и, кроме Беатрисы, никто ко мне не входил, даже отец.
На четвертый день дон Руис появился снова.
Я почти ждала его и перестала дичиться; это был мой единственный поверенный, и я понимала, что он сказал правду: он был настоящий друг.
Как всегда, он вошел очень почтительно и только по поданному мной знаку приблизился ко мне.
Я протянула ему руку, он взял ее и слегка коснулся губами. После недолгого молчания, глядя на меня с глубоким сочувствием, он произнес:
"Я все время размышлял о вашем положении - оно ужасно".
Я вздохнула.
"Несмотря на все мои старания, нельзя вечно откладывать ваш ответ".
"Увы, это так", - согласилась я.
"Я бы мог сказать, что отказываюсь от своего предложения; я готов был бы, как это не постыдно, сказать, что разорение вашего отца охладило мои чувства. Но что даст вам мой отказ? Отсрочку - в два-три месяца".
Я залилась слезами, ведь он был прав.
"Не сегодня-завтра ваш отец все узнает, узнают люди, и тогда… тогда вы будете обесчещены", - добавил он, понизив голос.
"Как же мне быть?" - воскликнула я.
"Выйти замуж за человека, преданного вам, готового стать вашим супругом перед светом, а для вас только братом".
Я покачала головой и прошептала:
"Да, но где найти такого человека?"
"Вот он - представляю его вам, Мерседес, ведь я говорил, что давно люблю вас".
"Вы любите, но…"
"Люблю страстно, всем сердцем, всей душой, и преданность - одно из тех чувств, что я питаю к вам".
Я подняла голову, почти испуганная его словами.
Я не думала, что преданность всесильна!
"Я буду вашим братом, - повторил он, - а ваше дитя станет и моим, и клянусь честью дворянина, никогда, ни единым словом мы не обмолвимся об этом".
Я смотрела на него, полная сомнений и колебаний.
"Пожалуй, поступить так все же лучше, чем броситься из окна в реку, протекающую под окнами вашего дома…"
Я промолчала, а потом упала к его ногам.
"Брат мой, - сказала я, - сжальтесь над своей супругой и пощадите честь моего отца".
Он поднял меня, поцеловал мне руку и удалился.
Через две недели я вышла за него замуж.
Как подобает человеку благородному, дон Руис выполнил обещание, но сама природа восстала против обмана, и хотя дон Руис всегда по-отцовски заботился о моем сыне, Фернандо не питал к нему сыновних чувств.
Вот, государь, теперь вы знаете все!..
- Кроме имени отца, - возразил король, - но вы сейчас его назовете.
Опустив глаза, Мерседес прошептала:
- Дон Иньиго Веласко.
- Хорошо, - сказал король. - Я узнал все, что хотел.
И он вышел с важным и мрачным видом, а она так и осталась стоять на коленях.
Перед уходом он негромко произнес:
- Я так и думал: не может быть, чтобы сын дал пощечину родному отцу.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
На рассвете несметная толпа заполнила площадь Лос-Альхибес, теснясь около эшафота, воздвигнутого посреди площади.
У подножия стоял палач со скрещенными руками.
Все, что предстояло, держали в строгой тайне, но люди говорили, что будет приведен в исполнение первый приговор, вынесенный королем доном Карлосом.
В многолюдной толпе попадались мавры. Их сразу можно было узнать даже не по восточному одеянию, а по горящим глазам. Глаза эти блестели от радости, ведь им доведется увидеть казнь дворянина, rico hombre и христианина.
На башне Вела пробило девять часов утра, и в тот же миг ворота Альгамбры распахнулись, стража построилась двойным рядом, потеснила толпу, образовавшую огромный круг; в центре его возвышался эшафот.
Немного позже появился король дон Карлос; он щурился и с тревожным нетерпением поглядывал по сторонам. Казалось, он, по обыкновению, ищет глазами гонца, которого ждет уже давным-давно.
Но гонца не было, и взгляд короля снова стал как всегда бесстрастным.
Рядом с королем шла девушка, ее лица не было видно под покрывалом, но судя по богатому и вместе с тем строгому наряду, легко было догадаться, что она принадлежит к знатному роду.
Дон Карлос прошел через расступившуюся толпу и встал около эшафота.
Вслед за ним появился верховный судья с доньей Флор.
Она опиралась на руку отца. Увидев эшафот, они остановились, и трудно было сказать, кто из них - отец или дочь - был бледнее.
Король обернулся, чтобы удостовериться, идет ли за ним верховный судья; увидев, что тот рядом, что он поддерживает дочь, чуть не потерявшую сознание, и сам вот-вот упадет без чувств, он послал за ним офицера.
В тот же время с противоположной стороны появились еще двое - то были дон Руис и донья Мерседес.
Как различны были выражения лиц у каждого из них, когда они взглянули на эшафот!
Через пять минут, в сопровождении стражи, показались соперники - дон Фернандо и дон Рамиро. Дон Фернандо, как мы уже говорили, был взят под стражу накануне, дон Рамиро пришел в тюрьму по повелению короля.
Собрались все действующие лица драмы, четыре акта которой уже завершились, оставалась только заключительная сцена. Наступила тишина: ждали неизвестной развязки, которую присутствие палача делало еще более таинственной и зловещей.
Король дон Карлос поднял голову, взглянул в сторону ворот Правосудия и, по-прежнему не обнаружив гонца, посмотрел на дона Иньиго - тот вздрогнул всем телом под его леденящим взглядом.
- Дон Иньиго Веласко де Гаро, - произнес король каким-то звенящим голосом, и хотя он был негромок, все его услышали. - Дважды, не приводя никаких доводов, вы просили меня помиловать человека, дважды заслужившего смертный приговор. Отныне вы больше не верховный судья Андалусии.
Ропот пробежал по толпе, дон Иньиго хотел было приблизиться к королю, как видно, чтобы оправдаться. Но король не дал ему заговорить:
- Итак, отныне вы больше не верховный судья Андалусии. Назначаю вас коннетаблем королевства. Человек, не совладавший с весами правосудия, может доблестно держать в руках меч войны.
- Государь!.. - негромко сказал дон Иньиго.
- Молчите, сеньор коннетабль, - прервал его дон Карлос. - Я еще не кончил.
И он продолжал:
- Дон Руис, мне было известно, что вы один из самых знатных дворян в моем испанском королевстве, а со вчерашнего дня я узнал, что вы обладаете одним из самых благородных сердец на свете.
Дон Руис поклонился.
- Отныне вы - верховный судья Андалусии вместо дона Иньиго. Вчера вы просили у меня возмездия за оскорбление, нанесенное вам, сейчас вы совершите правосудие сами.
Дон Руис вздрогнул.
Лицо доньи Мерседес покрылось смертельной бледностью.
- Дон Фернандо, - продолжал король. - Вы виновны дважды. В первый раз вы восстали против законов общества, и я простил вас. Во второй раз вы восстали против закона природы, и на этот раз я понял, что не в силах судить за такое великое преступление, и поэтому предоставляю право тому, кого вы оскорбили, покарать или помиловать вас.
Так или иначе я исключаю вас из числа дворян, лишаю вас звания rico hombre и делаю вас, к сожалению, не таким чистым, но таким же бедным, одиноким и нагим, каким вы явились на свет Божий.
А вы, Хинеста, - обратился король к девушке, - отныне больше не цыганка из харчевни "У мавританского короля". Вы не монахиня из монастыря Пресвятой Девы. Вы герцогиня де Кармона, маркиза де Монтефрио, графиня де Пулхар. Вы имеете звание гранда первого класса и можете передать его вместе с вашим именем супругу, даже если он будет простолюдином, мавром или будет стоять у подножия эшафота.
Затем король обернулся к дону Рамиро:
- Дон Рамиро, вы свободны. Вас вызвали на дуэль, и вы не могли не ответить на вызов, но, и сражаясь, вы сохранили уважение к старости, а старость после Господа Бога должно почитать больше всего на свете. Я не сделаю вас богаче, ибо вы в этом не нуждаетесь, но в память обо мне вы добавите к своему имени имя Карлоса, а во главу своего герба - бургундского льва.
Ну а теперь пусть всем воздастся по заслугам; начинайте, дон Руис, верховный судья королевства.
Воцарилась мертвая тишина. Все не сводили глаз с дона Руиса, все напряженно слушали.
И вот донья Мерседес, до сих пор остававшаяся неподвижной как изваяние, сделала шаг вперед и медленной, торжественной походкой, словно с усилием отрывая ноги от земли, подошла к мужу, который по-прежнему стоял, скрестив руки, и произнесла:
- Сеньор, ради всего святого на земле и в небесах, мать заклинает вас помиловать ее сына.
Казалось, в сердце дона Руиса шла молчаливая борьба, отразившаяся на его лице.
Но он протянул руку, возложив ее на голову Мерседес, и произнес, причем и во взгляде его, и в голосе чувствовалась бесконечная нежность:
- Я прощаю его.
Толпа заволновалась, зашумела.
Дон Фернандо побледнел. Он стал искать оружие, и если бы обнаружил свой баскский кинжал, то, вероятно, пронзил бы себе сердце, так тяготила его милость дона Руиса.
Но дон Фернандо был безоружен и окружен стражей.
- Теперь ваш черед, герцогиня де Кармона, - проговорил король.
Хинеста подошла к Фернандо, опустилась перед ним на колени, откинула покрывало и громко сказала:
- Дон Фернандо, я люблю тебя.
Молодой человек вскрикнул, оцепенев на мгновение; потом, бросив долгий взгляд на донью Флор, простер руки к Хинесте, а она, охваченная несказанной радостью, бросилась к нему на грудь.
- Герцогиня де Кармона, маркиза де Монтефрио, графиня де Пулхар, значит, вы берете в мужья осужденного Фернандо, лишенного всего - имени, титула, состояния? - спросил дон Карлос.
- Я люблю его, государь, я люблю его! - твердила Хинеста.
И, заставив Фернандо склонить колена, она опустилась рядом с ним перед королем.
- Ну что ж, - отвечал дон Карлос. - Долг короля держать свое слово. Поднимитесь же, герцог де Кармона, маркиз де Монтефрио, граф де Пулхар, гранд Испании первого класса по своей супруге, сестре короля и дочери короля.
Затем, не давая действующим лицам и зрителям опомниться от удивления, он обратился к дону Рамиро:
- Теперь ваш черед.
Дон Рамиро неверной походкой подошел к донье Флор. Ему казалось, что в глазах его стоит какая-то пурпурно-золотистая дымка, а в ушах звенит пение всех небесных ангелов.
Он преклонил колено перед доньей Флор.