Вячеслав поднял над головой палец:
- …то есть Господа-Вседержителя.
- Да ты, я смотрю, верующий?
- Да, дядь Жень. Верующий глубоко и душевно, то есть всем сердцем и душой. Потому и храм самый древний на Дону восстанавливать приехал.
- Храм - дело нешуточное. Его в одиночку не поднимешь.
- Подниму, - пообещал Вячеслав. - Мне бы Господь дал здоровье, а всё остальное в моих руках. А там, глядишь, и в народе Божья благодать проснётся, чем ни на есть помогут. Я так думаю. Для начала восстановлю дом церковный, а там примусь и за храм.
Евгений знал этот старый дом, и тоже, как церковь, выложенный из крупных камней, - здесь, по рассказам стариков, староста церковный жил.
Зашли в дом, и тут под навесом, настеленным из старых досок, Вячеслав устроил себе нечто вроде верстака. На двух почерневших от времени досках уж был разложен инструмент: рубанки, пилы, молотки.
- Вас будто бы досрочно отпустили?
- После вашей отсидки мне ещё три года оставалось, но по чьему-то доносу меня неожиданно вызывает начальник лагеря и в лоб задаёт вопрос: "А чем вам новая власть не нравится?" Я тоже ему прямо в лоб: "А вам она нравится?" Он от ответа уходит и уже тихо говорит: "Чем будете заниматься на воле?" А я по-прежнему леплю в глаза: "Я всё время, которое мне отпущено судьбой, буду бороться за справедливое устройство жизни". - "А как вы понимаете это самое справедливое устройство?" - "А так, как и мои деды понимали, когда шли на штурм царизма. Социализм, монархия, православие и русская держава в прежних границах". - "Что-то я не очень понимаю: революцию против царя вы приветствуете, а сейчас и сами за царя-батюшку?" - "Да, за царя-батюшку, но только за русского, чтобы наш был, родной.
Выслушал меня начальник лагеря, помолчал в раздумье, а потом решительно поднялся из-за стола, сказал:
- Видно, не зря ты, Вячеслав, журналистом работал: много ты знаешь, а ещё больше понимаешь. А теперь вот о чём я тебя попрошу: иди-ка ты к себе в барак и никому о нашем разговоре ни слова. А я постараюсь раньше срока выпустить тебя на свободу.
И когда я, поблагодарив его, выходил, остановил меня и тихо проговорил:
- Будь осторожнее, Вячеслав. Кукиш против власти держи в кармане.
Спросил Евгений:
- У тебя еда есть?
- Есть, а вы что - есть хотите?
- Ну, ты же, все-таки, как бы гость у нас. Завтра ко мне в дом переходи. Он тут рядом.
- Да нет, дядя Жень, я тут буду жить. За лето обустрою себе вот этот дворец…
Евгений покачал головой.
- Ну, Вячеслав, и замахнулся ты. Храм… Да он, родимый, вон какой! Разве один-то осилишь?
- Осилю, - ещё раз пообещал Вячеслав. - Человек многое может сделать, если воля Божья на то будет.
- Вижу я, крепко ты поверил в Бога. Мне такой веры не хватает.
- Сейчас нельзя без Бога, - убеждённо говорил Вячеслав. - На землю нашу беда свалилась, а когда беда, то и нельзя без Бога. Нам оккупантов новых без Бога не одолеть. Есть ли он в небесах, нет ли его - не знаю, но в одном уверен: в душе каждого русского человека Бог теперь должен быть. Вера сплотит нас, другой силы нет.
- Ну, ладно, я пойду спать, - сказал Евгений, - а ты, Вячеслав, можешь рассчитывать на меня. Я-то, чем смогу, всегда тебе помогать буду, а там, может, и другие придут на подмогу. За казаков не ручаюсь, а вот дети непременно помогать будут. Опять же и верующих у нас много, они тебя своей заботой не оставят. Ну, бывай. До завтра.
Дома он застал мир и согласие. Татьяна мыла голову Василию, была весела, смеялась - значит, деток городских бездомных приняла. "Она и во всём такая, добрая", - подумал Евгений, и на душе его, радостно возбуждённой от встречи с Вячеславом, стало ещё теплее.
Утром Татьяна пошла на работу, а Евгений - к Марии. Подметал двор, в сарае поправлял штабеля дров, забивал куском фанеры кем-то разбитое стекло. За спиной раздался голос Марии:
- Пап, а чегой-то этот генеральский племянничек за такой свой труд не захотел взять с нас плату?
Евгений положил на подоконник молоток, не сразу и неспешно заговорил:
- Я и сам не могу тебе объяснить такой замысловатый ребус. Труд он затратил вон какой! Да и мастер, по всему видно, не чета нашинским, а вот платы не взял. Да и умом он, видимо, человек какой-то необычный. Говорит мало, а если и скажет, так это уж к месту, и слова находит круглые, ко всему подходящие. Я уж на что человек бывалый, ко всякой компании привычный, а тут и сам стал робеть. Стеснялся его, значит. М-да-а… Пример для наших краёв и обычаев незнаемый. И как поступить с таким человеком - наш казачий люд тоже ума не приложит.
- А я так думаю, что в деньгах он нуждается, но гордый и показать свою нужду никому не хочет. Я вот завтра пойду к нему и скажу: работала на рынке и деньги у меня есть. А труд я такой от него задаром принять не могу. Одним словом, найду я, как поговорить с ним.
Счастливая своей такой придумкой, она легла спать. Отец лег в другой комнате на диване. Мария снов никаких не видела, а утром, наскоро позавтракав, пошла на другой край станицы к генеральскому дому.
Встретил её у калитки генерал. Он держал за ручки алюминиевую кастрюлю с только что сваренной картошкой.
- Куда это вы?
- К соседу моему, Васильку. Он из города привёз двух сироток. Вот - сварили для них картошку.
- А у него мама есть.
- Мама есть, да она на работе. По двое суток её не бывает дома.
- А можно, и я с вами?
- Конечно, ребята рады будут.
И она пошла за генералом посмотреть на ребят, про которых уж слышала разные рассказы.
- А это правда, что их родителей в Италию увезли?
- Будто правда, но только я их об этом не спрашиваю. Не хочу бередить больную рану.
Ребята встретили их криками радости:
- Нам завтрак несут. Завтрак!
Тимофей и Зоя сели на лавку под иконами, а Василёк доставал из холодильника постное масло, хлеб, нарезанный аккуратными ломтями, тарелку с белорусскими конфетами коровкой. Продукты он покупал на деньги, оставляемые мамой и выделяемые для беспризорных ребят генералом из своей "военной пенсии", а она у него, как говорили станичники, большая. Страшный человек Ельцин будто бы сильно боялся генералов и потому положил для них большую зарплату и большую пенсию.
Мария, как только вошла в дом, так сразу и заметила, что ребята только что проснулись и ещё не умывались. Склонилась над Зоей, ласково спросила:
- Ты сегодня не умывалась. Хочешь, я тебя умою.
Девочка замотала головой: нет, она не хочет умываться. И тогда Мария склонилась над ней ещё ниже, в ухо прошептала:
- Девочка должна быть аккуратной и чистенькой. Пойдём к умывальнику.
Девочка слезла с лавки и пошла за гостьей. Она уже успела разглядеть на руке красивой и ласковой тёти перстень со светящимся камнем, а в ушах большие, точно колёсики от игрушечного автомобиля, серьги. От тёти хорошо пахло, и вся она была большая, сильная и - добрая.
Потом девочка сидела в углу, а тётя раскладывала на тарелке дымящуюся картошку и поливала её маслом.
Неожиданно явился Борис. Он из окна дома увидел Марию и пришёл её поприветствовать. Борис сел на лавку и с каким-то радостным светлым чувством наблюдал за ребятами и за тем, как Мария их кормит. А когда они поели и пошли гулять, подошла к Борису, сказала:
- А я к вам пришла. Вы вчера так от нас улепетнули, я, право, и не знаю, что мне и думать. Вы, что же, полагаете: я могу так, ни за здорово живёшь, принять от вас такой щедрый подарок? Но, может быть, вы миллионер и вам за труд не нужна плата? Тогда бы вы в самом начале, ещё не приступая к делу, сказали бы: платы никакой не надо, я вам и так готов превратить вашу лачугу в хрустальный дворец.
Борис смотрел на Машу и думал о том, что раньше не находил в ней столько обаяния, и ума, и такта, и какой-то ещё не раскрывшейся моральной и физической силы. Вспомнил, как она, облачившись в широкие штаны, лазила с ним по крыше, ловко выполняла любые его задания и как остроумно шутила, звонко смеялась. Он не знал, где её родители, как она живёт, - удивлялся наличию у неё денег, которыми она расплачивалась за железо и строительные материалы.
Ласково улыбнулся, сказал:
- А вы можете говорить со мной о чём-нибудь другом, не только о плате, о деньгах?
Маша взмахнула ресницами, сказала просто, убеждённо:
- Если у вас есть миллион долларов - тогда ладно, забудем о деньгах. А если нет…
- Миллиона у меня нет. И даже ста долларов нет. Я вынужден не работать, зарплаты не получаю.
- Вы будете жить у генерала?
- Хотел бы у него пожить годик-другой, да вот беда: не могу хлеб чужой есть. Поеду в город, буду бомжевать.
- Ну уж дудки! Так я вас и пустила в город. Поначалу добьюсь от вас ответа: почему вы не хотите взять плату за свой труд?
- Ответ простой: у девочки-сиротки, почти у ребёнка - вам ведь ещё и шестнадцати нет - и я, здоровый мужик, буду брать деньги? Да за кого же вы меня принимаете?..
- Ага, вот оно что! Мне теперь всё ясно. Буду говорить с вами начистоту. И, надеюсь, вы не станете звонить о моих секретах.
- Как звонить?
- Ну, болтать! Я вам расскажу свою тайну, а вы тогда всё поймёте, и у вас отпадет охота куда-то ехать, жить с бомжами. Они такие грязные, волосатые… Фу, противно!..
Взяла его за руку, и они пошли по тропинке, которая вела к оврагу, а там и к реке Быстрой. Борис покорно шёл за ней. И ни о чём не думал. Он вверился обстоятельствам, оглядывал жёлтые откосы оврага и почти не чувствовал под ногами земли. Испытывал состояние легкости, почти невесомости; прохладный воздух со дна оврага ласково овевал лицо, и он пытался вспомнить, где и когда вот так же ощутимо он слышал движение освежающей прохлады, и так же, как теперь, прохлада эта проникала ему в душу, вздымала изнутри силы, с которыми приходили покой, благость, умиротворение. И вспомнил: Псково-Печерский Свято-Успенский монастырь, архимандрит Адриан, игумен Мефодий, Хрисанф и другие, которых он там встретил. Отец Мефодий водил его по пещерам, - в них селились первые монахи. Вот там шёл на него этот живительный, ободряющий дух, который потом, при трудной его работе, дал ему новые силы, помог довершить расчёты так нужного для человечества открытия.
Метров двести шли по дну оврага, вышли к берегу Быстрой, и здесь Мария вновь подала ему руку, предложила войти в лодку, прислоненную к стволу старой березы.
- Вы удивляетесь, зачем я вас сюда привела? А тут у меня святое место, тут я в трудные минуты жизни творила молитвы, и Бог посылал мне всё, что я у него просила. И даже больше посылал, а однажды послал мне такую благость, которая помогала и мне, и моим близким.
- А ты веришь в Бога?
- А как же? Разве есть люди, которые не верят в Бога? У нас даже пьяницы, эти падшие ангелы, не смеют отрицать наличие Бога. Но он от них отвернулся и не посылает благодати.
- Это великолепно! Это очень хорошо, что ты такая молодая и не прельстилась соблазнам сатанинского телевидения.
- Я знаю, что там орудуют бесы; у нас все старые люди так говорят. Ну, ладно, а теперь перейдём к делу. Вот здесь, на этом месте, я хочу дать деньги за вашу работу и помолиться Богу, чтобы эти деньги принесли вам счастье.
Из кармашка платья она вынула пачку долларов и протянула Борису. Тот взял пачку и повертел её в руках. Сказал:
- Здесь десять тысяч долларов. Я работал у вас полтора месяца. Ну, пятьсот, шестьсот, может быть, восемьсот долларов я заработал, а вы мне даёте десять тысяч.
- Да, десять тысяч. Вы помогли мне с домом, а я хочу помочь вам закрепиться в нашей станице, жить у вашего дяди - и так, чтобы вы жили с достоинством, не терзали себе душу, чтобы никто не корил вас куском хлеба.
Борис внимательно, проникновенно смотрел в глаза Маши, - здесь, в отражениях тёмной, говорливо плескавшейся у берега воды, её глаза казались тёмно-серыми и очень красивыми. Шальная мысль вскочила Борису в голову: "Женой бы хорошей была!" Но он эту мысль быстро отогнал, она показалась ему кощунственной. "Ведь ей и шестнадцати нет". Нахмурив брови, спросил:
- Откуда у вас такие деньги?
- А вот это моя тайна. Побожитесь, что никому не скажете, и тогда я её вам открою.
- Вот те крест - никому не скажу.
И Борис перекрестился.
- Тогда слушайте. Я работала в районе на рынке. И там старшим у азиков был толстый противный Захир. Он давал мне деньги и говорил: "Ходи за меня замуж, будешь жить, как английская королева". Я смеялась, а однажды сказала: "Вы старый, а я молодая. К тому же русская и жених у меня должен быть русский". Он ругался по-своему и грозил кулаком. А потом полетел в Турцию и там женился на дочери какого-то шаха. От него приезжал человек и вручил мне сто тысяч долларов. Будто бы Захир ему сказал: "Я хочу, чтобы эта девочка была счастливой".
Такая история была и в самом деле, был и такой человек - Захир. Но только прислал он не сто тысяч, а всего лишь десять тысяч. Однако сказку такую Маша придумала на ходу, - Борис поверит в неё и возьмёт деньги.
Нельзя сказать, что Борис поверил Марии, но одно ему было ясно: Мария работала на рынке, а там крутятся большие деньги. Он спросил:
- Знает ли кто-нибудь о том, что ты мне рассказала?
- Никто! - вскричала Маша. - Никто не знает, а вам я доверилась.
Борис снова вертел в руках пачку банкнот и потом сказал:
- Я могу взять у тебя эти деньги, но взаймы. Как только я заработаю, так и отдам.
- Берите на здоровье, а у меня ещё осталось довольно. Мне хватит. К тому же я работаю.
- Да, я знаю. Денис мне рассказывал. Он хорошо тебе платит.
Борис положил в карман деньги, и они пошли домой.
В тот же день за ужином Борис Простаков решил начистоту поговорить с генералом. Сказал ему:
- В Москве я скопил немного денег и хотел бы обговорить условия нашего с вами совместного проживания. У меня есть десять тысяч долларов, что мы будем с ними делать?
Генерал приятно изумился.
- Десять тысяч! Это же целое состояние. Я тоже кое-что скопил на чёрный день, и мы с вами можем купить автомобиль, а на остальные жить-поживать и добра наживать. Если к моей пенсии будем прибавлять по сто долларов в месяц, да плюс к этому продукты с нашего сада и огорода - полагаю, нам надолго хватит.
На следующий день поехали в город и там купили подержанную, но ещё хорошую "Волгу". Водительские права у обоих были, и они возвращались домой своим ходом.
Тем временем Шапирошвили вёл переговоры с Денисом и Машей. Им он предлагал создать семейный детский приют на сто детей и для этого отводил недавно отстроенный дворец.
Денис возразил:
- Мы с Марией пока ещё не являемся мужем и женой, как же мы будем оформлять семейный приют?
Шапирошвили вскинулся:
- А-а, какие пустяки!.. У вас есть деньги, да?.. А у меня дети и верный хороший человек, - он уже такой хороший, что каждый день стоит за плечом губернатора. Он выберет момент и сунет бумагу. И вам будет подпись. Такая уже подпись, что дальше некуда. Вы только покажите пачку доллар.
- У нас нет пачки денег.
- У вас нет доллар, но он есть в банке. Там сидит Дергачевский. Он тоже хороший человек. Такой хороший, что если я скажу, то будет кредит. Вам надо десять тысяч? Они у вас будут. А если двадцать - тоже будут. Вам надо делать согласие, и я буду знать, кому и где надо нажимать кнопки.
Денис смекнул, что в создании приюта заинтересован и банкир Дергачевский. А раз так, то и деньги можно получить серьёзные.
- Двадцать тысяч для такого дела - это не деньги. Тридцать тысяч - тоже не деньги. Наше условие: сто тысяч. Детям нужно хорошее питание, одежда, а к тому же штат воспитателей и уборщиц.
- О-о-о!.. Такой гешефт не пойдёт. Это такая куча, как делают сена на поле. Банкир такую кучу не даст. А если даст, как отдавать будешь?.. Дети гешефт не делают, прибыль от них нету. Сто тысяч плюс процент - где возьмёшь?
- А если двадцать тысяч даст - тоже отдавать надо?.. Кроличьи шкурки ему дам. Возьмёт Дергачевский кроличьи шкурки?.. Жене на воротник, а себе на шапку.
Денис понимал, что дети банкиру нужны для сбыта за границу. Деньги он под них даст - и сто тысяч не пожалеет, но решил дальше пытать Шапиркина, выудить у него побольше информации о планах, связанных с детским приютом.
- Мальчики, девочки тогда хороши, когда они накормлены, веселы, красиво одеты. Таких любая заграница возьмёт.
Шапиркин всполошился:
- Зачем заграница?.. Кто тебе сказал, что детей пошлём за границу?..
- Я сказал. Кто же больше?.. Десять продадим, а за вырученные деньги ещё сто бездомных наберём. Так и будем выполнять план правительства. Москва теперь вроде бы тоже взялась за бездомных ребят. Дума к выборам готовится. Вашим ребятам надо показывать свой патриотизм. Вот пролезут они снова в Думу и опять забудут про бездомных. Так я понимаю высшую политику?
Шапиркин таращил на Дениса глаза и не понимал, о чём он говорит и какая Дума. Для Шапиркина весь его жизненный интерес лежал в кармане олигарха, которому он служит. Он знал: сейчас за хороших упитанных и веселых детей много дают. Но, конечно, он об этих своих мыслях никому на свете не скажет. Заработать доллары и махнуть с ними на Гавайские острова - тут и вся стратегия жизни этого человека.
- Ну, если сто тысяч не даст, - решительно парировал Денис, - то и приюта не будет. Пусть его создают другие. А кроме того, от банкира деньги возьму с условием: приют создам и детей поставлю на ноги, а через год никакого процента и самого кредита возвращать не стану. Деньги-то я на детей потрачу, а не на кроликов.
Шапиркин испугался. Деньги банкир может дать только под ферму Дениса. Ни у кого другого в станице такой недвижимости не было. И сумма его напугала. Сто тысяч!.. И Шапиркин залепетал несвязно:
- Дергачевский - человек разумный, а сто тысяч - это фантазия. Это такой гешефт, - я знаю, какой это гешефт?.. И какой это прибыль, и кому прибыль?.. Мне такая прибыль?.. Тебе?.. Или банку?.. И кому уже нужен такой ваучер?..
- Ваучер ищите у Ельцина и у Чубайса. Это они за фантики все заводы и целые города русские жулью в карман сунули. А тут дети бездомные. Они что - кролики, которых можно резать и сдирать с них шкурку?.. Спросите у Дергачевского, чего он хочет и зачем делает приют. А я вам свои условия сказал. И всё! Дебаты кончены. Мне надо работать.
Шапирошвили, озадаченный таким афронтом, нехотя поднялся и попятился к двери, но как раз в этот момент к ним вошёл Борис Простаков. Вежливо поздоровался с Шапиркиным, подал руку Денису. Весело спросил:
- Слышал я, детский дом в станице будет. Может, на работу меня возьмёте?
Шапиркин оживился:
- Электрик нужен, слесарь по трубам, по кранам нужен. Делать такую работу умеешь?
- Как не уметь? Я, можно сказать, родился сантехником, а что до электричества, так я с малых лет до него горазд.
Шапиркин протянул руку: