Шум все нарастал, становясь совершенно невыносимым. Это был голос охваченной гневом горы – она облегчала свой распираемый ветрами каменный желудок. Эти ветры-газы и испражнения - лава исторгались ею из собственного чрева на высоту, достигавшую многих тысяч футов. Я застыл на месте, потрясенный разворачивающимся на моих глазах зрелищем. Перед моим мысленным взором возникли Помпеи, погребенные под миллионами тонн пепла, и его жители, застигнутые врасплох за своими обыденными делами и спустя 2000 лет представшие взору вездесущих туристов. Интересно, тогда происходило нечто похожее? И был такой же грохот? Суждено ли нам быть погребенными здесь на радость будущим археологам? Все эти мысли, перемежающиеся картинами моей личной жизни, проносились у меня в голове, пока я взирал на это чудовищное зрелище. А в ушах у меня стоял такой звон, что казалось, он никогда не кончится и никаких иных звуков отныне в природе существовать не будет.
Потом вдруг все прекратилось так же неожиданно, как и началось. Наступившая тишина показалась еще более страшной, чем грохот, растворившийся в глубине черного неба. Казалось, все живое погибло. Между тем и виноградники, и апельсиновые плантации никуда не исчезли и не были засыпаны пеплом. Только все вокруг приобрело красный цвет. Все было залито красным заревом Везувия. Как в преисподней.
А потом огонь потух, и свет сменился сумерками. Как при закате солнца, когда оно опускается за горизонт. Я взглянул на Везувий. Красные полоски лавы постепенно тускнели. Гору окутывала завеса, она сделалась непроницаемо-черной. И как только исчезли отсветы пламени, все вокруг погрузилось во тьму. Невозможно было увидеть ни виноградники, ни апельсиновые плантации, ни даже окно на фоне кромешной темноты.
А потом что-то застучало по черепице, как бывает во время града, но это был не град. Повеяло запахом серы и я понял, что с вершины вулкана на нас обрушился пепел.
Я знал, что это означает. Вот она – пепельная лавина, под которой погребены Помпеи. История повторяется. И вдруг мною овладело спокойствие и абсолютное безразличие ко всему происходящему. После сильного нервного потрясения от испытанного страха воспринимаешь смерть как нечто неизбежное, логическое завершение событий. Именно такие чувства владели мною, когда я вглядывался в беспросветную ночь за окном, пронизанную запахом серы и шумом сыпавшейся на землю золы. Я смирился со своей судьбой, а коль скоро смирился, то ничто меня уже не могло испугать.
Но теперь я способен был воспринимать и другие звуки. Хлопнула дверь, и я услышал, как кто-то бежит по коридору на втором этаже. Вилла, казалось, очнулась от оцепенения. Ее обитатели вздохнули с облегчением. Вот так же оживают джунгли, когда замирает грозный рык тигра, вышедшего на очередную охоту. Сансевино тоже пришел в себя. Он помчался по коридору. Пробегая мимо меня, он крикнул:
– Быстро! Быстро! В машину.
Я последовал за ним вниз по лестнице. На улице в свете фонарика была отчетливо видна густая завеса пепла, сыпавшегося с неба. Мелкие его частички блестели, кружась в воздухе. Свет фонаря высветил мое лицо, и я услышал голос Джины:
– Мы уезжаем отсюда? Уезжаем?
Во дворе Сансевино давал Роберто какие-то указания.
– Они пошли за машинами, – сказал я ей.
– Надо уезжать отсюда как можно скорее. Где Роберто? Роберто! – Голос ее срывался на крик. – Нужно успеть выбраться отсюда, прежде чем дорогу завалит пеплом.
Я подумал о брезентовых крышах машин, Горячий пепел прожжет их насквозь. Разве можно ехать под ливнем из горячего пепла? Это будет похуже песчаной бури. И кроме того, зола будет, как стена, отражать свет передних фар.
– Лучше остаться здесь, – сказал я.
– Остаться здесь! И быть погребенными заживо! Разве вы не видели, что сталось с Помпеями? О Боже! Зачем только я приехала сюда! Но я вынуждена была это сделать. Да, вынуждена. Албанец из обсерватории ведь говорил же мне, что нечто подобное произойдет. Но я вынуждена была сюда приехать. Вынуждена! – твердила она, заламывая руки.
Я слышал о таких импульсивных людях, но мне никогда не доводилось их видеть. Она была на грани истерики. Я взял ее за плечи и потряс:
– Возьмите себя в руки. Мы как-нибудь выберемся отсюда.
Она стряхнула мои руки:
– Оставьте меня в покое, идиот! Вы думаете, я крестьянка и собираюсь завопить? Единственное, что мне нужно…
Она не закончила фразу, но в свете фонарика я увидел ее глаза, горящие лихорадочным блеском. В ее лице было что-то пугающее. Словно она была не в себе.
– Что вам нужно? – спросил я.
– Ничего, мы должны сесть в машину. Поторопитесь!
Она оттолкнула меня и ринулась к парадной двери, но, обнаружив, что та заперта, заметалась, как зверек в ловушке. Потом метнулась к другой двери. В коридоре замерцало пламя свечи.
– Агостиньо! – послышался голос Сансевино. Свеча замерла на месте.
– Да, синьор.
– Идите наверх и закройте все окна, – приказал Сансевино, проходя через холл, и добавил: – Это бесполезно. Слишком много насыпало пепла.
– Надо срочно уезжать! – Джина устремилась к двери, но Сансевино схватил се за руку.
– Я же говорю, это бесполезно. Вы погибнете, если пойдете. Я велел Роберто запустить электродинамо. Мы останемся здесь, пока весь этот кошмар не прекратится.
Джина беспомощно приникла к стене, будто силы покинули ее. К нам подошла жена Агостиньо; в одной руке она держала свечу, другой перебирала четки, без конца повторяя "О Боже!", как будто это могло принести спасение. Маленькая девчушка цеплялась за юбку матери. В ее огромных глазах был дикий страх.
Люстра робко мигнула раз-другой, потом засияла на полную мощь. Мы смотрели друг на друга, шуруясь от яркого света. Сансевино был просто неузнаваем, с ног до головы засыпанный пеплом. Воздух тоже был густо насыщен пеплом. Толстый слой его покрывал также все имеющиеся в доме предметы. Можно было подумать, что мы находимся в районе, только что подвергшемся бомбардировке.
С черного хода появился Роберто. Его лицо и волосы были покрыты серым пеплом. Джина бросилась к нему:
– Нам необходимо уехать, Роберто. Если мы не доберемся до шоссе, мы…
Он отстранил се рукой:
– Это невозможно.
– Это должно быть возможно! Должно! – Она схватила его за руку и стала неистово ее трясти. – Неужели ты останешься здесь и позволишь всем нам оказаться погребенными заживо? Иди и приготовь машину! – приказала она.
Он стоял, глядя на нее.
– Иди и приготовь машину, – крикнула Джина. – Слышишь! Я хочу уехать. Ты трус! Ты боишься!..
– Если вы хотите уехать, то идите за ней сами, – сказал Роберто.
Она посмотрела на него так, будто он ударил ее, потом повернулась к Сансевино, стоявшему у стола, водя пальцами по верхней губе.
– Допустим, нельзя уехать на машине, но на самолете-то можно улететь! Где Эрколь?
– Он уехал на джипе в Неаполь. Поэтому ничего не выйдет, Джина. Нам придется остаться здесь.
Я подумал, что сейчас-то уж точно она впадет в истерику, но вместо этого она подошла к Сансевино и быстро шепнула:
– Тогда дай мне морфий.
– Потом, – быстро сказал он. – Потом, – сверкнув глазами в мою сторону.
Она начала жалобно скулить, и теперь мне стало ясно, что означал ее лихорадочный, алчный взгляд. Он пошел к лестнице, но в этот момент раздался резкий стук в дверь. Кто-то требовал, чтобы его пустили в дом. Сансевино открыл дверь, и вместе с пеплом, с жарким воздухом и пылью в прихожую ввалился человек. Он отряхнулся, как собака, и, обращаясь к Сансевино, сказал:
– Я страшно рад, что мне удалось найти этот дом. Я сразу же узнал незваного гостя.
– Рад приветствовать вас, мистер Хэкет, – произнес я.
Он посмотрел на меня, и его лицо расплылось в улыбке.
– Черт возьми, да никак это мистер Фаррел? Ну, мы просто нс можем друг без друга. И графиня? Потрясающе!
Я представил его Сансевино.
– Ваш соотечественник, – добавил я, изо всех сил стараясь скрыть сарказм.
– Рад приветствовать вас, сэр. – Он пожал руку Сансевино. – Я отправился в Санто-Франциско. Мне сказали, что оттуда лучше любоваться ночным Везувием. Да, Я все видел. Дома ни за что не поверят моим рассказам. Я был в Санто-Франциско, когда началось извержение. Я никогда не видел ничего подобного. А ведь я немало повидал вулканов в Мексике.
– Можно проехать на машине? – спросила Джина. Он отрицательно покачал головой:
– Ни единого шанса, леди. Когда это началось, все крестьяне выскочили на улицу. Сначала я думал, что ими, как и мной, движет любопытство, но ошибся. Не успел я оглянуться, как дорогу заполонили повозки, лошади, люди. У меня мелькнула мысль, что извержение может оказаться опасным, и я начал прорываться к автостраде. Потом посыпался этот пепел, и прорваться уже было невозможно. Проклятье! – Он повернулся ко мне. – Помните тех двоих, мужчину и девушку?
Я кивнул.
– Они были там. Я ехал непосредственно за ними. Джина, глядя на Сансевино, спросила Хэкета:
– Что они там делали?
– Полагаю, просто смотрели на вулкан. Они запарковались у ворот вашей виллы. Они-то и сказали мне о ее существовании. Моя маленькая машина не могла проехать по пеплу.
– Кто эти люди, Джина?
– Помните Джона Максвелла? – спросил я Сансевино.
Его глаза скользнули по моему лицу. В их прищуре я уловил настороженность. Он ничего не ответил, а только кивнул.
– Если это те двое, которых мы встретили в Помпеях, тогда это Джон Максвелл и Хильда Тучек.
– Хильда Тучек! – не без удивления воскликнул он, но сразу спохватился. – Нет… думаю, я не знаю ее. А вот Максвелла помню отлично.
Быстрота его реакции была поразительна.
– Ну что ж, коль скоро мы обречены на бездействие, предлагаю выпить!
Он распахнул дверь комнаты, где несколько минут назад мы встретились с ним один на один, но Джина вцепилась в его руку:
– Вальтер, ты что, собираешься сидеть сложа руки? Хочешь, чтобы нас засыпало? – В ее голосе звучал панический страх.
Сансевино пожал плечами:
– Скажи мне, что я должен сделать, и я сделаю. Сейчас тебе лучше всего выпить и успокоиться.
Он взял ее за руку, но она вырвалась:
– Ты хочешь, чтобы я умерла. Вот и все! – Ее глаза лихорадочно блестели. – Ты считаешь, что я знаю слишком…
– Замолчи! – И он снова покосился в мою сторону.
– Я не хочу умирать. Ты не можешь так поступить со мной. Мне нужно….
Он снова взял ее за руку и, видно, крепко ее стиснул, потому что она громко вскрикнула.
– Замолчи, слышишь? Тебе необходимо сделать, как обычно, укол. – Он поспешил налить ей коньяку. – Выпей и возьми себя в руки. А вам что предложить, мистер Хэкет? Коньяк?
Тот кивнул:
– Вы американец, мистер Ширер?
– Итальянец по рождению, американец по национальной принадлежности, – ответил Сансевино, протягивая ему бокал. – После войны я купил эту землю и занимаюсь виноделием. Выпьете коньяку, Фаррел?
– Да.
– А где вы жили в Штатах? – не унимался Хэкет.
– В Питтсбурге.
– Удивительно. Я ведь тоже из Питтсбурга. Вы помните забегаловку на Драво-стрит, более известную среди завсегдатаев как "У Морелли"?
– Не могу сказать с уверенностью.
– Обязательна сходите к "Морелли", когда в следующий раз будете в Питтсбурге. Потрясающие рубленые бифштексы. Я думал, все итальянцы непременно знают -"Морелли". И еще одно место. Как же оно называется? Вспомнил, "У Паглиани". Оно как раз внутри треугольника около Галф-Билдинг. Вы помните "Паглиани"?
– Содовой хотите?
– Да, налейте, пожалуйста. Так "Паглиани"… Там сейчас новый хозяин. Он переоборудовал помещение под танцы и…
– Скажите, мистер Хэкет, какой толщины был слой пепла возле виллы, когда вы сюда приехали?
– Пепел? О, думаю, в три или четыре дюйма, потому что я начерпал его в ботинки. – Он сделал большой глоток. – Как вы полагаете, это похоже на то, что случилось в Помпеях? Ведь там сначала выпало три дюйма пепла, после чего наступила пауза. А если извержение золы вдруг прекратится, я думаю, нам надо немедленно отсюда убираться. Трудно себе представить, как поведет себя вулкан.
Внезапно раздался стук в дверь.
– Это, наверное, они. – сказал Хэкет. – Они решили, раз я не вернулся, значит, добрался до виллы. Они предупредили меня, что тоже придут, если обстановка ухудшится.
Сансевино послал Роберто открыть дверь. Минутой позже две засыпанные пеплом фигуры переступили порог виллы. Это были Джон Максвелл и Хильда Тучек. Какое-то время они стояли молча, вглядываясь в лица присутствующих. Контраст между Джиной и Хильдой был поразителен. Джина не была обсыпана пеплом, но ее трясло, а глаза бегали, как у загнанного кролика. Хильда же была совершенно спокойна.
Сансевино направился к Максвеллу и, протягивая ему руку, сказал:
– Джон Максвелл, не так ли? Я – Вальтер Ширер. Максвелл кивнул и глянул в мою сторону. Он выглядел постаревшим и усталым.
– Вы помните, мы встречались в Фоггии, до того как Фаррел сбросил меня над Таццолой?
Максвелл кивнул.
– Проходите и выпейте чего-нибудь. Я бы вас не узнал в таком виде, если бы Хэкет не предупредил, что вы придете. – Вам коньяк?
– Спасибо.
Максвелл представил Хильду, а Сансевино повернулся ко мне:
– Может быть, вы приготовите им выпивку?
Было ясно, что он не даст мне возможности поговорить с Максвеллом наедине. Я колебался и уже склонялся к тому, чтобы выпалить: так, мол, и так, это вовсе не Ширер, а Сансевино, а то, за чем они охотятся, спрятано у меня в протезе. Сансевино стоял в сторонке, но так, что мог видеть всех находящихся в комнате. Одну руку он держал в кармане пиджака, и я знал, что там револьвер, который он взял с подставки для нот. Атмосфера в комнате раскалилась до предела и была чревата самыми тяжелыми последствиями. Я пошел к бару и испытал облегчение, услышав начавшийся разговор.
– Знаете, на днях ко мне приходил Алек Рис. Помните Риса, Максвелл? Он был с нами…
Сансевино заговорил, чтобы снять напряжение. Говорил он слишком быстро, причем называл Максвелла по фамилии, в то время как в Фоггии все звали его просто Мак.
Я наполнил бокалы, и тут опять заговорил Хэкет – конечно же о вулкане.
– Страшно подумать, что способна натворить эта гора. Во время извержения в 1631 году громадные камни летели на расстояние до пятнадцати миль, а один двадцатипятитонный упал на деревню Сомма. А всего за сто лет до этого вулкан считался потухшим. Его склоны были обильно покрыты растительностью, а скот пасся практически в кратере. Проснулся вулкан в начале XVIII века – тогда извержение длилось с мая по август и ощущалось даже в Милане.
Хэкет все говорил и говорил. Он был напичкан информацией о Везувии, почерпнутой из путеводителя, и это действовало мне на нервы. Все молчали, и вдруг Джина взорвалась:
– Боже, неужели вы не можете говорить ни о чем, кроме этой проклятой горы!
Хэкет обалдело посмотрел на нее.
– Извините, – сказал он. – Я не оценил должным образом ситуацию.
– Вы и не можете ее оценить, поскольку находитесь в помещении и не знаете, что делается снаружи. – Джипа была в ярости, главным образом потому, что не могла побороть собственный страх. – Теперь; прошу вас, помолчите. Все, что вы сейчас так ярко живописали, может произойти в любой момент. – Она повернулась к Роберто. – Иди и посмотри, что делается на улице, пожалуйста. Как только перестанет сыпаться пепел, мы должны немедленно убраться отсюда.
Роберто ушел и буквально через минуту вернулся, вытирая лицо грязной тряпкой, кашляя и чихая.
– Ну? – спросила Джина. Он покачал головой:
– Все так же.
Сансевино, все время наблюдавший за ней, сказал:
– Джина, пожалуйста, поиграй нам. Сыграй что-нибудь веселое… Например, из "Севильского цирюльника". С минуту она пребывала в нерешительности, потом подошла к роялю и заиграла арию Дона Базилио. Сансевино посмотрел на Максвелла:
– Вам нравится Россини?
Максвелл неопределенно пожал пленами. Хэкет подошел к Сансевино:
– Вы, наверное, с детства любите оперу?
– Боюсь, у меня было не очень много возможностей слушать оперу, – ответил Сансевино.
– Почему?
– Господи, я же до 1936 года был шахтером. Потом я уехал в Нью-Йорк и работал в штабе профсоюза.
– Но ведь у шахтеров есть собственный оперный коллектив, – недоумевал Хэкет. – Они дают бесплатные представления.
– Ну, я их не видел. Я был слишком занят. Сансевино взял мой пустой бокал и пошел к бару.
Я видел, что Хэкет наблюдает за ним.
– Странно, – пробормотал он.
– Что вы имеете в виду? – спросил Максвелл.
– Профсоюз субсидирует этот оперный коллектив. – Он пожал плечами. – Смешно, когда люди не знают, что делается в их собственном доме.
Максвелл не сводил с Сансевино глаз и, когда тот вернулся с моим бокалом, спросил:
– Кстати, Ширер, вы помните поручение, которое я передал через вас Феррарио в Таццоле?
Сансевино покачал головой:
– Я очень многого не помню. К тому времени, когда я добрался до швейцарской границы, у меня возникли серьезные проблемы с памятью. Я помню лишь отдельные эпизоды.
– Но меня же вы помните?
– Я говорю, что моя память фрагментарна. Еще коньяку?
– У меня пока есть, спасибо. – Максвелл повертел в руках свой бокал и, не глядя на Сансевино, как бы невзначай спросил: – Помните того парня, который был с вами, когда нас схватили в Полинаго?
– Мантани?
– Да. Я еще тогда подумал: надо будет обязательно спросить у вас об этом, если доведется снова встретиться. Так кто кого привел в тратторию Ригалло: он вас или вы его? Когда я допрашивал его, он клялся, что предупредил вас, мол, Ригалло – фашист, а вы над ним посмеялись. Так он предупредил вас?
– Нет. Мне кажется, наоборот, я предупредил его об опасности. Мисс Тучек, вам налить?
Она кивнула, и он взял се бокал. Максвелл, стоявший рядом со мной, чуть слышно шепнул:
– Ты был прав. Дик.
– Что ты имеешь в виду?
– Хозяина той траттории звали Базани, а не Ригалло, – сказал он.
Я промолчал, но Везувий вдруг был забыт. Вулкан находился здесь, в этой комнате. Достаточно маленькой искры, чтобы последовал мощный взрыв. Моя рука скользнула в карман, ощупывая холодную сталь Джининого пистолета. Только Хэкет был здесь человеком случайным – туристом, зациклившимся на Везувии. Все остальные были связаны невидимыми нитями.
Хильда и Максвелл, искавшие Тучека; Сансевино, жаждущий найти то, что хранится в моем протезе… А Джина все играла и играла Россини, играла механически, без души, так что веселая музыка звучала тускло, чуть ли не трагически. А стоявший у двери Роберто смотрел на нее. Нервы мои были напряжены до предела, и я готов был крикнуть: да у меня же то, что жаждет заполучить Сансевино, лишь бы разрядить обстановку. Но мне ничего не оставалось, как ждать, когда напряжение достигнет критической точки и произойдет взрыв.