Сотворение мира - Крюкова Елена Николаевна "Благова" 12 стр.


Да, здесь остался нищ - и стар, и млад.
Россия - свищ. В нем потроха горят,
Просвечены рентгеном преисподним.
Мы кончены. Нас нет. Бьюсь об заклад:
Кто в белизне сгорит - уйдет свободным.

Глядите все: горят лабаз и мышь.
И, Башня до небес, - как страшно ты горишь
Среди серебряного града!
То Вавилон?!..

…А где-то спит малец Париж
В руках у минорита-брата.

А может, францисканца?.. Капюшон
Засыпан снегом; кашлем рот спален;
Слезу вберут сухие щеки;
И на руке, как на реке, малец -
Ситэ в снегу, начало и конец,
И синий небосвод высокий.

И нам в тебя, Париж мой, не сбежать.
Тебя нам на руках не подержать,
В Нотр-Дам не преклонить лбы наши бычьи.
Нам здесь осталось петь и умирать,
А в серафимском, волчьем ли обличье -

Равно.
Кури говно да пей вино
Из нефти, сулемы. Веретено
Крути с куделею метели:
Вперед, назад. Ты был живой - давно.
В гробницу ляг. Под алое рядно
Гранита. Кость царя, слуги - одно.
Найдут через века. Сочтут темно.
Об этом пой. Об этом мы - не спели.

КОРОЛЕВА МАРГО

1. СВАДЬБА

Обвожу застылыми очьми
Этот мир.
Кровью простыню ожгла, слезьми… -
Сколько дыр!..

С кем я, Боже, только ни спала
На пуху…
Перед свадьбой - как топаз, светла
На духу.

Изгибали ржавой кочергой.
Били в грудь.
Перед свадьбой - помолюсь нагой,
Как-нибудь.

Дзынь бокалов! Бом тимпанов! Сверк
Плеч и шей!
…Так любила: камеристку Смерть -
Вон - взашей.

В жизни - тела желтый жмут лимон
До костей.
Перед смертью - побрякушки вон,
Вон - гостей.

Вон - парчу и злато, солод вин,
Жемчуга.
Перед смертью - ты одна, один,
И снега.

Царские - богат куничий мех!.. -
Шубы - в пух…
Перед смертью помолюсь за всех
Я старух.

Ибо там, давно, они, как я,
Пили всласть
Лед, и мед, и холод бытия,
Стыдь и страсть.

И в последнем кубке мне несет
Мой король
Снова: ночь, мороз, и крик, и лед,
Снова - боль.

Ведь пока мне больно - значит, я
Не ушла!..
Гости, гости, - сирая семья
В ширь стола…

Ешьте, пейте, - до отвала вин!..
…Пьян и сыт,
На закраине стола - один -
Бог мой спит.

2. ЛА МОЛЬ

Я в глаза тебя бью!
…Я целую твои
Зубы - белой полоской прибоя…
Не упрятаться в мышью нору от любви.
Под широкими звездами - вою.

Ты колдун. Ты царапал мне крест на груди.
Ты летел сквозь меня вороненком.
Ты хрипел: "Королева!.." Вранье исследи
Да замеряй рулеткою тонкой.

Изучи жуткий огнь ненавидящих глаз,
Хохот хилых лопаток разрыва
И пойми, что все счастие - здесь и сейчас,
А что будет - угрюмо и лживо.

Помню узкие, стеблями, ноги; щеку -
Лунным кратером; щучию спину.
Ты танцуя вошел. Ты раздвинул тоску.
Будто нож, из себя тебя выну.

Помню - прозвищу выдохну в ухо: "Ла Моль!.."
"Хендрикье!.." - "Рафаэлло!.." - "Джорджина!.."
А на деле - разрезала русская боль
И подвздошье, и бабью брюшину.

Помню сине-зеленое море и хлад.
Зубы клацали. Шуба не грела
Ни душонку, что вечно глядится назад,
Ни корявое - коркою - тело.

Хлеб горячий телес!
Ешьте, птицы небес!
Чайки сыпались.
В губы клевали.
И ты падал с небес, будто коршун, отвес,
И по мне руки-крылья хлестали.

И меня пальцы-клювы кололи в уста,
Жернова локтевые мололи…
И смололи. И стала безвидна, пуста -
Я: землею безумья и боли.

Выступает по мне копьевидная соль.
Покрывает тюремная наледь.
Я глаза тебе вырву, слепая юдоль.
Я сама поражу тебя - насмерть.

А мнея не убьешь. Я ведь, бочка, пуста.
Я ведь, выдра бесщенная, лыса.

…Только с ребер Его канет птица креста
На залив мой грудной,
на объятье моста,
На прибой затонувшего мыса.

3. ВАРФОЛОМЕЕВСКАЯ НОЧЬ

Жизнь, ты кроха. Ты малая мышка.
Я так мало на свете жила.
А меня протыкают, как пышку,
Зубы холода. Когти стекла.

Я прислужка. Меня пощадите.
Копья в грязную тычут парчу.
Золотые кровавятся нити.
С гарпуном в чешуе - жить хочу.

Жить! - Лимон, помидоры кусала.
Белый пламень из кружки пила.
Близ иконы, рыдая, стояла.
Да молитва до звезд не дошла.

Порот зад мой соленою розгой.
Как, вспухая, алели рубцы!
Вы, солдаты высокого роста,
Пожалейте меня, подлецы…

Рыжий! Ражий! Зачем ты копьище
В грудь всадил мне, под ребра угнал…
Видишь - красная кровь! Видишь - нищей
Рождена, пока Бог не прибрал!

Королевишны, голубокровки, -
Вон они, по мышиным норам…
А бедняги, а прахом торговки -
С голой грудью, открытой ветрам!

Мы не прячемся: смерть - она рядом.
Знаем запах рубахи ее.
Поклянемся и златом и гадом.
Разорвем на повязки белье.

И, ужасные раны бинтуя,
И, губу прокусив до кости,
Знаю истину, знаю простую:
Эту жизнь, как огонь, пронести -

Пронести!.. - нежной свечкой по кругу,
По пустым анфиладам дворца,
Где тела громоздят друг на друга
Мертволикую тяжесть свинца,

Где пылающих, пламенных, пьяных
Остывает слоновья гора…
Жить хочу. Жить хочу. Без обмана.
И дожить. И дожить до утра.

Наврала вам в лицо! - не прислужка.
Я в крови королевской лежу.
Звон зубов - об солдатскую кружку.
Мрачный сок - по святому ножу.

"ЖИТЬ!" - морозом и кровью по коже
Грубо вышита древняя вязь.
Умираю - за то, что похожа
На судьбу: от нее родилась.

ЖАН-КРИСТОФ

Я вижу: молча, на мосту,
Два кулака сжав за спиною,
Стоит и глазом пустоту
Сверлит - и небо над стеною

Консьержери. Горит звезда
Лимонной коркой - в пьяном дегте.
И тишина. И никогда.
И музыка впускает когти

В глухую душу. В тяжкий плеск
Отравленной, дегтярной Сены.
Есть камни. Звезды. Лунный блеск.
Любовь. Оскал ножа измены.

Есть ненависть. Есть роды, где
Слепая судорга коленей
И дым кровей, и в борозде -
Плуг - головенкой поколений -

Взрезает землю поперек
И вдоль. Есть таинство зачатья,
Как стеаринный, слезный ток
Вдоль икр и голеней Распятья.

Есть старости белесый бред.
Крик похоронный - бархат алый.
И есть безумие - стилет! -
А с лезвия Луна стекала,

Когда входил он под ребро,
Где желтый жир и бабья слякоть,
Но так изогнуто бедро,
Что суждено, сжав зубы, плакать.

Вот это все - как рассказать?!
Бах выболтал. И Моцарт выдал.
И, Боже, музыку опять
На снег, босой, из храма, выгнал.

Святая мученица - и
Мучительша, каких не сыщешь,
Ты, музыка, взамен любви
В ушах, как голый ветер, свищешь.

Но мир - не музыка. Но мир -
Он Богом слеплен, не тобою,
Из грязи, из вонючих дыр,
Из бирюзы под злой стопою.

Из воплей рабьих и костей
Солдатских; из телес, что тестом
В котле зимы взойдут в людей,
Займут средь звезд на небе место.

Его ты не преобразишь.
Не выродишь - ты разве баба?!..
И смоляной петлей - Париж:
Голгофа, Мекка и Кааба.

Ты проклят музыкой. Ты раб.
И все звучит. И все немое.
И когти лунных львиных лап
Свисают с крыши над тобою.

Сто поколений здесь пройдет:
Венеды, хлодвиги и франки.
Пребудут: ночь, и черный лед,
И визги пьяненькой шарманки.

И так же - над Консьержери -
По шляпку вбита в горло боли -
Звезда, твой фа-диез. Смотри
Ты ей в лицо со дна юдоли.

Плевать на то, что не сыграть.
Что зрячий хлеб - глухие съели.
Там, в пустоте, - рыдает мать
Над голопузкой в колыбели.

И это плачет Жизнь сама,
Меняя мокрые пеленки,
По Музыке сходя с ума,
Как по нероженом ребенке,

И эти слезы в пол-лица,
И эти волглые рыданья -
Твоя, мой гений, без конца
Кантата, без роду-названья.

ЧЕРНАЯ МОЛЬ. ПАМЯТИ ВЕРТИНСКОГО

…Я знаю: там бананы и лимоны.
Я знаю: слуг раскосых по щекам
Там бьют, когда неловко, ослепленно
Они укутывают в шубы важных дам.
Там реки фонарей текут, сияя,
В ночных, кроваво-мрачных, берегах…
О господа!.. Я девушка больная -
Чахоточный румянец на щеках!..

Подарят мне грошик - пойду я напьюсь,
А может, сгрызу и жаркое.
Я в танце с красивым юнцом покружусь,
До щиколки ножку открою.
Я знаю: там, где-то, волшебная жизнь!
Супы черепашьи, алмазы…
А ночью себе бормочу: продержись!..
А если не сдюжишь - так сразу…

* * *

…Вы за оконными решетками.
Вы за смешными жалюзи.
Вы в булошных стоите - кроткими,
И лишь - пардон, шарман, мерси.
Вы каблучишками - по гравию.
Вы шинами - по мостовой.
Вы парижанам всем потрафили:
Вы представляете живой
Страну, давно уже убитую,
Страну, что - скоро век - мертва.
…Ты! Над стиральными корытами
Клонись, Психеи голова.

И крестик со бечевки валится
В златую пену до небес…
В кафэ хозяин - дрянь и пьяница -
Намедни под юбчонку влез.
А пальцы толстые, дубовые,
А нет ни силы, ни тоски…
А ветки Рождества еловые -
Во сне: до гробовой доски.

* * *

…Я не знаю, зачем в этом мире прекрасном
Столько выстрелов - в плоть,
столько крови лилось?!
Сколько раз он делился на белых и красных.
Сколько черного угля в парчу запеклось…

И опять, и опять - вы в дубовых, сосновых
Или цинковых, Боже, железных гробах
Устаете вы плыть над толпою бредовой,
На чужих озверевших руках.

И какая-то дама с букетом фиалок -
Иль слепая от горя солдатская мать?! -
Резко сбросила в снег дорогой полушалок
Цвета крови, чтоб люди могли зарыдать.

И валили зеваки, и, не чувствуя боли,
Босиком по наждачным российским снегам
Шла и Богу шептала: "Родимый, доколе?!..
Дома плачет последыш. Его - не отдам.

Всех Ты взял, милый Господи, в гекатомбу святую.
Век до шеи связала. Рукоделью - конец.
Прямо в губы, Господь,
я Тебя поцелую,
Если Ты мне укажешь,
кто здесь царь, кто - подлец."

И земля была устлана темно-лапчатой хвоей,
И гремели в ночи фонари, ледяны.
И стояли за храмом, обнимаяся, двое,
Узкоглазы, косматы, страшны.

* * *

…Я себе затвердила: я черная моль.
Посходила я сладко с ума.
Это нищих изгнанников гулкий пароль,
Это с пряностью тайской сума.

Не вопи: обязательно скатишься вниз.
Магазинишки - пропасть и ад.
Голубь ходит, клюет ненавистный карниз.
Карусельные кони гремят.

Я шарманщице суну в ладонь - на стопарь:
На, старуха, согрейся в мороз.
А в Париже - декабрь,
а в Париже - январь,
И лицо все опухло от слез.

Жри каштан, эмигрантка!.. Не выйдет Ла Моль
Целовать твой немытый подол.
Я летучая мышь или черная моль?..
И сабо мои стоят - обол.

И подбит ветерком мой истоптанный плащ
С соболиным - у горла - кружком.
Чашку кофе, гарсон!..
Я замерзла, хоть плачь.
Я застыла гаменским снежком.

Только в нежной, горячей согрелась руке -
Страшно, больно швырнули меня
В чернь и сутемь, где Сена течет налегке,
Хохоча, от огня до огня…

Толстопузый рантье. Куртуазный Париж.
Часовщик - перламутров брелок.
Я одно поняла: я летучая мышь.
Я крылом подметаю порог.

И меня во полях не обнимет король,
Всю в букетах душицы, смеясь!..
На просвет - через рюмку - я черная моль.
Мир - башмак. Я - налипшая грязь.

Но душа, что с ней делать?!.. - взыскует Креста.
Шубка ветхая. Дрожь на ветру.
На, шарманщица, грош, пей во здравье Христа,
Валик свой заверти, как в жару.

И польется такая музыка в мороз,
Грудь ножами мою полоснет,
И польется по скулам мед яростных слез,
Горький, русский, невыпитый мед.

И шарманщица схватит меня за плечо,
Как когтями. Почувствую боль.
Эх, поплакать в мороз хорошо, горячо,
Сен-жерменская черная моль.

Я дырявый плащишко до дна распахну:
Видишь - реки, увалы, хребты?!..
Ты не сдюжишь, кабатчик, Простора жену.
Оттого мои губы тверды.

Оттого я иду, запахнувшись в кулак,
В обручальное сжавшись кольцо.
Оттого я в пивных продаюсь за пятак
И от ветра не прячу лицо,

А стою, а стою на великом ветру,
На восточном, на хлестком, крутом:
Я стою и не верю, что завтра умру -
О, когда-нибудь!.. Позже!..
Потом…

МИСТРАЛЬ

Цветные звезды ледяны.
Зенита чернота пустая.
Ветра из Божией страны
Идут - от края и до края.
Они плывут. Они несут
На крыльях - адский запах крови.
И мой курок наизготове,
И нож наточен. Страшный Суд
Пребудет. Я у изголовья
Огонь поставлю. Сколь минут
Горит простая плошка с жиром?..
Да, Господи, любовью живы.
А холод!.. - будто бы везут
В огромных розвальнях, в ночи,
Старуху, сходную с звездою.
Мир стылый и пустой. Молчи.
Молись и плачь. И Бог с тобою.
И он, зловещий, как февраль
В Москве, - гудением поземки -
Над сном морским, солено-ломким -
Над смертью корабля в обломках -
Над чашкой с тульскою каемкой:
Ее разбить душе не жаль -
Безумым, волчьим воем, громким,
Голодный Серафим: Мистраль.

Он надо всем. Он надо всеми.
В ладонь уронен мокрый лоб
И проклято земное время -
Родильный одр, метельный гроб.
Вся Франция - един сугроб,
И Русь моя - един сугроб,
Земного живота беремя,
Довременный Господень боб.
И Тот, кто живших не осудит, -
Живущих за руку возьмет
И по водам их поведет
Туда, где звезды сердце студят,
Струя над миром древний лед,
И где Мистраль один ревет,
И где Мистраль один пребудет.

ЮРОДИВАЯ БЛИЗ ЦЕРКВИ СЕН-ЖАН В ЛИОНЕ. ВИТРАЖ

Руку разрежу - и кровью тяжелой
Склею каждый осколок малый
Витража.
Это я - у Престола,
Это я - у Креста стояла.

Сводит ступни и ладони-крючья
Снег мой юродивый, снег блаженный.
Снег на чужбине - синий, священный!
Лоб окровавлен вьюгой колючей.

"ЖИЛ-БЫЛ ВО ХРАНЦЫИ КОРОЛЬ МОЛОДОЙ,
ИМЕЛ ЖАНУ-КРАСАВИЦУ ДА ДВОХ ДОЧЕРЕЙ.
ОДНА БЫЛА КРАСАВИЦА - ШТО ЦАРСКАЯ ДОЧЬ!
ДРУГАЯ - СМУГЛЯВИЦА: ШТО ТЕМНАЯ НОЧЬ".

Песня из горла на снег струится.
Сижу на снегу. Ноги поджала.
Крылья подбили залетной птице.
А горя мало. А неба мало!

Ширше крестись на храм Иоанна.
Бешеней руку вздымай, босячка!
Голой да русской да кошке драной
Грош да сухарь - Господня подачка.

Я - анфилад оснеженных житель.
Хлеб ем со снегом и со слезами.

…Жил-был во Хранцыи Иоанн-Креститель
С длинными волосами,
с голубыми глазами.

Он сходил с витража. Весь искрился.
Совал мне кусок зачерствелой пиццы.
Он на снег крестился. Снегом умылся.
Сел на снег рядом со мною, птицей.

- Клюй ты, клюй, ты моя родная!
Склюй все крохи огня, все свечи.
Я во Хранцыи молитву рыдаю
За твои лебединые плечи.

Весь я разбился в осколки, Креститель.
Хлеб свой доем да пойду далече.
Я для тебя, чухонка, - родитель.
Я для людей - Иоанн Предтеча.

Прости, богат храм мой!..

* * *

…Рука в снегу.
Кроху - губами взять не могу.
Была я - красавица, что царская дочь.
Да оловом плавится
Последняя ночь.

МАТЬ ИОАННА РЕЙТЛИНГЕР

Грачи вопят. Мне росписи кусок
Закончить. Закурить. Заплакать.
Я знаю: мир неслыханно жесток.
Сожжет, как в печке ветхий лапоть.

Чужбины звон. Он уши застит мне.
Я с красками имею дело,
А чудится: палитра вся в огне,
А гарью сердце пропотело.

Худые ребра - гусли всех ветров -
Обуглясь под юродской плащаницей,
Вдохнули век. Парижа дикий кров
Над теменем - бескрылой голубицей.

Ковчег плывет от мира до войны.
Потуже запахну монашью тряпку.
Мне, малеванке, кисточки нужны
Да беличьи хвосты и лапки.

Середь Парижа распишу я дом -
Водой разливной да землей мерзлотной.
Я суриком сожгу Гоморру и Содом,
В три дня воздвгну храм бесплотный.

Мой гордый храм, в котором кровь отца,
Крик матери, кострище синей вьюги
Да ледоход застылого лица -
В избеленном известкой, бедном круге.

Пускай сей храм взорвут, убьют стократ.
Истлеет костяная кладка.
Воскресну - и вернусь назад
В палькто на нищенской подкладке.

Монахиня, - а кем была в миру?..
Художница, - гордыню победиши!..
Худая баба - пот со лба сотру,
А дух где хочет, там и дышит.

Ему Россия вся - сей потный лоб!..
Вся Франция - каштан на сковородке!..
Разверзлись ложесна. Распахнут гроб.
На камне - стопка чистой водки,

Сребро селедки, ситного кусок,
Головка золотого луку.

Я знаю твердо: Божий мир жесток.
Я кисти мою - бьет меж пальцев ток.
Встаю лицом ко тверди, на Восток.
Крещу еду. Благословляю муку.

И, воздымая длани, обнажась
Всей тощей шеей, всей душой кровавой,
Рожаю фреску, плача и смеясь,
Огромную, всю в облаках и славе.

МОЛОДАЯ МАРИЯ СТЮАРТ НА МОСТУ СЕН-МИШЕЛЬ

…Смерть позовет потом тебя на ужин.
А нынче - твой подол в росе,
И платье цвета утра, и жемчужин -
Рой белых пчел! - в косе.

Идешь. Чуть каблуки стучат. Парижу
Проснуться утром лень.
И масленый, тягучий - ближе, ближе -
С коровьих колоколен деревень -

Звон… А зеленщики везут, гремя, корзины.
И королева зрит
Пучки редиса, турмалин малины
Средь фляг, телег, корыт.

Собаки метят зубом ухватиться
За колесо, за прут…
Да, не на троне сумрачно пылиться,
А по утрам в Нотр-Дам бежать молиться,
Ждать Страшный Суд!

Калека тянет костылек культяшки.
И судорожно жмет
Мари тугой кошель… - держи, бедняжка.
Всяк под Луной умрет.

Пятнадцать - мне! Горит на лбу корона!
А счастье - вот оно:
Листы зеленщицы, телега краше трона,
Парижа белое вино

В тяжелых кружках каменных соборов,
В бокале Сент-Шапель, -
И пью, и пью, - а время мчится скоро,
Как площадная, в тряпках, карусель…

Цок, каблуки! Стремись по ветру, платье!
Беги, Мари, держись!
В созвездьях над тобой - топор, проклятье,
А здесь, в Париже, - жизнь!

Жизнь - грубая, великая, цветная:
Капуста на возах,
И Сена яркая, зелено-ледяная,
Под черным облаком тускнеет на глазах,

Назад Дальше