Какое гордое проклятье -
Дух снеди из сожженной сумки.
На штопанное наспех платье
Слетает снег вторые сутки.Кого растишь,
какое чадо?..
Кто вымахает - Ирод дюжий
Или родоначальник стада,
В пустыне павшего от стужи?Но знаешь (матери - всезнайки),
Какая дерева порода
Пойдет на Крест,
и что за байки
Пойдут средь темного народа,Когда Распятье мощно, грозно
Раскинется чертополохом
Над смогом полночи морозной,
Над нашим выдохом и вдохом.
ПРОРОК
Лицо порезано
ножами Времени.
Власы посыпаны
крутою солью.
Спина горбатая -
тяжеле бремени.
Не разрешиться
живою болью.Та боль - утробная.
Та боль - расейская.
Стоит старик
огромным заревом
Над забайкальскою,
над енисейскою,
Над вычегодскою
земною заметью.Стоит старик!
Спина горбатая.
Власы - серебряны.
Глаза - раскрытые.
А перед ним -
вся жизнь проклятая,
Вся упованная,
непозабытая.Все стуки заполночь.
Котомки рваные.
Репейник проволок.
Кирпич размолотый.
Глаза и волосы -
уже стеклянные -
Друзей, во рву ночном
лежащих - золотом.Раскинешь крылья ты -
а под лопатками -
Под старым ватником -
одно сияние…
В кармане - сахар:
собакам - сладкое.
Живому требуется
подаяние.И в чахлом ватнике,
через подъезда вонь,
Ты сторожить идешь
страну огромную -
Гудки фабричные
над белой головой,
Да речи тронные,
да мысли темные,Да магазинные
врата дурманные,
Да лица липкие -
сытее сытого,
Да хлебы ржавые
да деревянные,
Талоны, голодом
насквозь пробитые,Да бары, доверху
набиты молодью -
Как в бочке сельдяной!.. -
да в тряпках радужных,
Да гул очередей,
где потно - походя -
О наших мертвых,
о наших раненых,О наших храмах, где -
склады картофеля,
О наших залах, где -
кумач молитвенный!
О нашей правде, что -
давно растоптана,
Но все живет -
в петле,
в грязи,
под бритвою…И сам, пацан еще
с седыми нитями,
Горбатясь, он глядит -
глядит в суть самую…Пророк, восстань и виждь!
Тобой хранимые.
Перед вершиною
И перед ямою.
КУПАНЬЕ СУСАННЫ
Омоюсь, очищусь от скверны…
Холодная эта вода…
Я встану нагая - наверно,
Отныне и навсегда.Я вспыхну, как жадное пламя.
Ни плеч. Ни волос. Ни руки.
Лишь тела тяжелое знамя -
На мертвых миров сквозняки.Меня приравняли вы к блуду,
К корыту, к лохани, к печи…
А я приравню себя - к чуду.
К купанью в осенней ночи.Я выйду на берег песчаный.
Мне Волга стопу захлестнет.
Встречай же купанье Сусанны,
Катящийся с Севера лед!Вся в кашле от дезактиваций,
В пыли от пустого пути,
Хочу в Чистоте искупаться,
Хочу в Тишину низойти.Качает осеннюю пристань
Мазутная наша волна.
О тело, на холоде выстынь!
Душа, поднимися со дна!Из тьмы забубенных бараков.
Из плесени овощебаз.
Из ветхого зимнего мрака,
Где Космос целует лабаз.Из семечек в давке вокзальной.
Из мата на школьной стене.
Из жизни немой и печальной,
Как жемчуг на илистом дне.Вхожу в Чистоту! Очищаюсь!
Безродную дочерь прими,
Природа! Тобой причащаюсь,
Текущей в грязи меж людьми!Фабричная девка, Сусанна,
Красотка с тусовки да пьянь, -
Зачем тебе эта Осанна
Над Волгой в осеннюю рань?!Зачем тебе эта церквушка
И фреска, где ты себя зришь,
Где свечки, старухи и дущно,
И бедно, и счастливо лишь?!..Зачем тебе певчие звуки
Из мятной мерцающей мглы -
Тебе, чьи замараны руки
То зельем, то метой иглы?!Но я не хочу больше грязи.
Мир ополоумел, зачах.
Не стать мне потиром для князя
И гривной на хрупких плечах.Молитвой единственной стало -
Отмыться от песи, парши,
Чтоб тело пречистым предстало
Пред лютым сверканьем души.Да жить нам осталось недолго.
Вон, вон они, старцы, идут.
С речами о будущем долге
И верою в праведный труд.И стрежень твой будет калечить
Цветной керосин и мазут.
И клены зажгут свои свечи!
Дымы к облакам поползут!И буду стоять я, нагая,
Над черной безумной рекой,
Себя, как свечу, возжигая
Над смоговой смертной тоской!И снег будет с неба валиться
На съеденный ржавчиной лед.
И малая чистая птица
В чаду над мною пройдет.
ПОРТРЕТ МОЛОДОГО ЧЕЛОВЕКА С КРЕСТИКОМ НА ШЕЕ
Рубаха распахнута. Крестик в ключице.
За верою модно поволочиться.За верою - ярко, за верою - громко…
Вместо цепочки - от сумки тесемка.В глазах синих - ясно и пусто.
Где-то - цитата из ЗлатоустаЗапомнена напрочь, повторена гордо…
Тесемка врезается в тощее горло…А снег его крестит, мороз его дарит,
А люди в автобусах ноги давят,А жизнь - неиспытанна, неизреченна -
Неверьем, неверьем гудит обреченно -И в лица в пустые в пустых магазинах,
И в брань площадную, и в сипы ьензина,В горелую снедь лилипутьих столовых,
В истертую решку печатного слова!Лишь в эти снега, что легли на века
На нищую землю подобьем платка,Да в то, как целуют любимых без меры -
Вся вольная вера.
Вся нищая вера.
ПОРТРЕТ ДОЧЕРИ В ПАРАДНОМ ПЛАТЬЕ
Тяжелые ладони - на розовом шелку.
Мокрая прядь прилипла к виску.
Из-под юбки - стоптанный каблук.
Вечного взгляда смертный ультразвук.Какие там наряды! - дощатая зима.
Какие там парады! - сибирская тьма,
Концерт в Ербогачене, где к минус сорока
Протянута сосновая колючая рука.Там дочка-пианистка играет певцам -
Мальчишкам голосистым, охрипшим отцам,
Влюбляется, рыдает - опухшее лицо…
В бане роняет дареное кольцо…И снова самолеты, и снова поезда,
И мыкается дочерь - незнамо, куда…
Ах ты, портрет негодный, парадный ты портрет!
Ни в памяти народной. Ни в замети лет…И вот лицо рисует суровая кисть.
Ивот рисует руки угрюмая жизнь.
И вот рисует сердце мое отец седой -
Посмертною морщиной, глубокой бороздой.И вот я на портрете - вся в золоте сижу!
На жизнь свою нынешнюю - из завтра гляжу!
Глазами, намалеванными резко - в пол-лица -
Гляжу на плач Начала.
И на звезду Конца.
РАСПЯТИЕ
"…и опять этот сон. Хватаю кисть и малюю -
Лоб в колючем венце, ребра, торчащие железно,
Ткань вокруг бедер и кровь настоящую, живую,
Струящуюся по запястьям и ступням бестелесным…Ох ты, человек мой, ох, тело мое родное, -
Как же тебя они мучают, как же тебя пытают!
Вот была бы я, милый,
твоею земной женою -
Перегрызла бы глотки мучителям,
даром что не святая!..""Тише, дочь, тише… Хорошо, что ты плакать можешь.
Погляди-ка, как я Его написал:
голого, худого, седого,
С изогнутой кочергой ключицей,
с гусиной кожей,
Зубы гнилые в слепой улыбке показывающим бредово…Вот Он жил-жил на свете, да всю жизнь и прожил.
И вроде бы Смерть сейчас для Него - благо!
А погляди-ка: в какой зимородковой, голубиной дрожи
Он на Кресте за жизнь хватается, бедолага…Ох, дочка! Он знает все!
Знает, что воскреснет!
Что Его именем будут сжигать и вешать!
Что о Нем под куполами будут петь лучистые песни,
Что Ему будут молиться все -
и кто чист, и кто грешен…Но сейчас-то, сейчас!
Больно рукам распятым!
Больно ногам пробитым!
Больно пронзенным ребрам!
И последние секунды живет Он
в этом мире проклятом,
И молится, чтоб еще секунду пожить
в этом мире недобром!И жилы вздуваются:
это реки ломают льды.
И глаза закатываются:
это гаснут двойные звезды.
И солдат в заржавелом шлеме тянет на копье Ему губку -
глоток воды!
Это Божья милость!
А Он умирает, как человек -
мучительно, грозно и просто."
ЖЕНА ЛОТА
И пламя черное! И гром!
Наш мир обрушился! И кровли
Стекали жидким серебром,
Потоками орущей крови!Поняв, что драгоценна жизнь,
Забыв все золото - во Имя… -
Бежали все, чтобы спастись!
И я бежала вместе с ними.Таща корзины и детей,
Крестясь, безумствуя и плача,
Бежала вдаль толпа людей
По тверди высохшей, горячей.И в этом колыханье душ,
Что смерть и ночь огнем хлестала, -
"… наш дом горит!.." - мне крикнул муж…
Я бросила бежать. Я стала.И, в потный маленький кулак
Зажав навеки ожерелье,
Я оглянулась! Посмотрела!
Да, это в самом деле так!Я больше чуда не ждала.
Я просто знала: нету чуда.
И обняла меня остуда
И прямо к сердцу подошла.И, каменея от любви,
И, ничего уже не слыша,
Я подняла глаза свои
От гибели - туда, превыше.
РЕВОЛЮЦИЯ
Это тысячу раз приходило во сне.
Площадь. Черная грязь костоломных снегов.
Лязги выстрелов. Рваное небо в огне.
И костры наподобье кровавых стогов.
На снегу, близко лавки, где надпись: "МЪХА",
В кровянистых сполохах голодных костров,
В мире, вывернувшем все свои потроха
Под ножами планет, под штыками ветров, -В дольнем мире, где пахнет карболкой и вшой,
И засохшим бинтом, и ружейною ржой, -
Тело тощей Старухи прощалось с душой,
Навзничь кинуто за баррикадной межой.Поддергайчик залатан. Рубаха горит
Рваной раной - в иссохшей груди земляной.
Ангел снега, над нею рыдая, парит.
Над костром - мат солдатский, посконный, хмельной.И рубахи поверх ярко выбился крест.
И по снегу - звенящие пряди волос.
Кашель, ругань и хохот, и холод окрест.
Это прошлое с будущим вдруг обнялось.А Старуха лежала - чугунна, мертва.
Так огромна, как только огромна земля.
Так права - только смерть так бесцельно права.
И снега проходили над нею, пыля.И под пулями, меж заревой солдатни,
Меж гуденья косматых площадных огней
К ней метнулась Девчонка:
- Спаси! Сохрани… -
И, рыданьем давясь, наклонилась над ней.А Девчонка та - в лагерной робе была.
Выживала на клейком блокадном пайке.
И косынка ей красная лоб обвила.
И трофейный наган бился в нежной руке.А у Девочки той стыл высокий живот
На густом, будто мед, сквозняке мировом…
И шептала Девчонка:
- Робенок помрет… -
И мечтала о нем - о живом! О живом!Через звездную кожу ее живота -
В пулевом - бронебойном - прицельном кольцен -
В мир глядела замученная Красота -
Царским высверком на пролетарском лице.В мир глядели забитые насмерть глаза
Голодух, выселений, сожженных церквей, -
А Девчонка шептала:
- Ох, плакать нельзя…
А не то он родится… да с жалью моей!..И себе зажимала искусанный рот
Обмороженной, белой, худою рукой!
А Старуха лежала. И мимо народ
Тек великой и нищей, родною рекой.Тек снегами и трупами, криком речей,
Кумачом, что под вьюгою - хоть отжимай,
Тек торчащими ребрами тонких свечей
И командами, чито походили на лай,Самокруткою, что драгоценней любви,
И любовью, стыдом поджигавшей барак,
И бараком, что плыл, будто храм на Крови,
Полон детскими воплями, светел и наг!Тек проселками, знаменем, снегом - опять,
Что песком - на зубах, что огнем - по врагу!И стояла Девчонка -
Великая Мать.
И лежала Старуха
на красном снегу.
АССУР, АМАН И ЭСФИРЬ
Тьма комнаты - разливом устья.
Узоры скатертной парчи.
В чугунных пальцах чаша хрустнет.
И сталактиты - две свечи.Мужик вино ко рту подносит.
Небриты щеки. Сед висок.
Копье морщины в переносье.
А в мочке золота кусок.А рядом с ним в тугих браслетах -
Царица выжженной земли.
Холодным именем планеты
Ее когда-то нарекли.И третий - за столом накрытым.
И оба ей в глаза глядят.
Лицо - предсмертием изрыто.
И только жить глаза - хотят.Уже не встать! Посуду локтем
Не опрокинуть со стола!
Лишь ревности стальные когти
Вонзились в мир, где яжила!И два мужицких тяжких взора,
Два жадно брошенных копья,
Вошли. И брызнула позором
Поверх виссона - жизнь моя.
ВИДЕНИЕ ПРОРОКА ИЕЗЕКИИЛЯ
Гола была пустыня и суха.
И черный ветер с севера катился.
И тучи поднимались, как меха.
И холод из небесной чаши лился.
Я мерз. Я в шкуру завернулся весь.
Обветренный свой лик я вскинул в небо.
Пока не умер я. Пока я здесь.
Под тяжестью одежд - лепешка хлеба.
А черный ветер шкуры туч метал.
Над сохлой коркой выжженной пустыни
Блеснул во тьме пылающий металл!
Такого я не видывал доныне.Я испугался. Поднялись власы.
Спина полкрылась вся зернистым потом.
Земля качалась, словно бы весы.
А я следил за варварским полетом.
Дрожал. Во тьме ветров узрел едва -
На диске металлическом, кострами
В ночи горя, живые существа
Смеялись или плакали над нами!
Огромный человек глядел в меня.
А справа - лев лучами выгнул гриву.
А там сидел орел - язык огня.
А слева - бык, безумный и красивый.
Они глядели молча. Я узрел,
Что, как колеса, крылья их ходили.
И ветер в тех колесах засвистел!
И свет пошел от облученной пыли!
Ободья были высоки, страшны
И были полны глаз! Я помолился -
Не помогло. Круглее живота Луны,
Горячий диск из туч ко мне катился!
Глаза мигали! Усмехался рот!
Гудел и рвался воздух раскаленный!
И я стоял и мыслил, ослепленный:
Что, если он сейчас меня возьмет?И он спустился - глыбою огня.
Меня сиянье радугой схватило.
И голос был:
- Зри и услышь меня -
Чтоб не на жизнь, а на века хватило.
Я буду гордо говорить с тобой.
Запоминай - слова, как та лепешка,
В какую ты вцепился под полой,
Какую съешь, губами все до крошки
С ладони подобрав… Но съешь сперва,
Что дам тебе.Допрежь смертей и пыток
Рука простерлась, яростна, жива,
А в ней - сухой пергамент, мертвый свиток.
Исписан был с изнанки и с лица.
И прочитал я: "ПЛАЧ, И СТОН, И ГОРЕ."
Что, Мертвое опять увижу море?!
Я не избегну своего конца,
То знаю! Но зачем опять о муке?
Избави мя от страха и стыда.
Я поцелуями украсить руки
Возлюбленной хочу! Ее уста -
Устами заклеймить! Я помню, Боже,
Что смертен я, что смертна и она.
Зачем ты начертал на бычьей коже
О скорби человечьей письмена?!Гром загремел. В округлом медном шлеме
Пришелец тяжко на песок ступил.
"Ты зверь еще. Ты проклинаешь Время.
Ты счастье в лавке за обол купил.
Вы, люди, убиваете друг друга.
Земля сухая впитывает кровь.
От тулова единого мне руки
Протянуты - насилье и любовь.
Хрипишь, врага ломая, нож - под ребра.
И потным животом рабыню мнешь.
На злые звезды щуришься недобро.
На кремне точишь - снова! - ржавый нож…
Се человек! Я думал, вы другие.
Там, в небесах, когда сюда летел…
А вы лежите здесь в крови, нагие,
Хоть генофонд один у наших тел!
Я вычислял прогноз: планета гнева,
Планета горя, боли и тоски.
О, где, равновеликие, о, где вы?
Сжимаю шлемом гулкие виски.
Язычники, отребье, обезьяны,
Я так люблю, беспомощные, вас,
Дерущихся, слупых, поющих, пьяных,
Глядящих морем просоленных глаз,
Орущих в родах, кротких перед смертью,
С улыбками посмертных чистых лиц,
И тянущих из моря рыбу - сетью,
И пред кумиром падающих ниц…В вас - в каждом - есть такая зверья сила -
Ни ядом, ни мечом ни истребить.
Хоть мать меня небесная носила -
Хочу жену земную полюбить.
Хочу войти в горячечное лоно,
Исторгнув свет, во тьме звезду зачать,
Допрежь рыданий, прежде воплей, стонов
Поставить яркой Радости печать!
Воздам сполна за ваши злодеянья,
Огнем Содомы ваш поражу, -
Но посреди звериного страданья
От самой светлой радости дрожу:
Мужчиной - бить;
и женщиной - томиться;
Плодом - буравить клещи жарких чресл;
Ребенком - от усталости валиться
Среди игры; быть старцем, что воскрес
От летаргии; и старухой в черном,
С чахоткою меж высохших грудей,
Что в пальцах мелет костяные четки,
Считая, сколько лет осталось ей;
И ветошью обвязанным солдатом,
Чья ругань запеклась в проеме уст;
И прокаженным нищим; и богатым,
Чей дом назавтра будет гол и пуст… -
И выбежит на ветер он палящий,
Под ливни разрушенья и огня,
И закричит, что мир ненастоящий,
И проклянет небесного меня…Но я люблю вас! Я люблю вас, люди!
Тебя, о человек Езекииль!
Я улечу.
Меня уже не будет.
А только обо мне пребудет быль.
Еще хлебнете мерзости и мрака.
Еще летит по ветру мертвый пух.
Но волком станет дикая собака,
И арфу будет обнимать пастух.
И к звездной красоте лицо поднимешь,
По жизни плача странной и чужой,
И камень, как любимую, обнимешь,
Поскольку камень наделен душой,
И бабье имя дашь звезде лиловой,
Поскольку в мире все оживлено
Сверкающим,
веселым,
горьким Словом -
Да будет от меня тебе оно
Не даром - а лепешкой подгорелой,
Тем штопанным, застиранным тряпьем,
Которым укрывал нагое тело
В пожизненном страдании своем…"
* * *
…И встал огонь - ночь до краев наполнил!
И полетел с небес горячий град!
Я, голову задрав, себя не помнил.
Меж мной и небом не было преград.
Жужжали звезды в волосах жуками.
Планеты сладким молоком текли.
Но дальше, дальше уходило пламя
Спиралодиска - с высохшей земли.И я упал! Сухой живот пустыни
Живот ожег мне твердой пустотой.
Звенела ночь. Я был один отныне -
Сам себе царь
и сам себе святой.
Самсебе Бог
и сам себе держава.
Сам себе счастье.
Сам себе беда.И я заплакал ненасытно,
жадно,
О том, чего не будет
никогда.
БАРЖА С КАРТОШКОЙ. 1946 ГОД
Нет для писания войны
Ни масла, ни глотка, ни крошки…По дегтю северной волны -
Баржа с прогнившею картошкой.Клешнями уцепив штурвал,
Следя огни на стылой суше,
Отец не плакал - он давал
Слезам затечь обратно в душу.Моряцкий стаж, не подкачай!
Художник, он глядит угрюмо.
И горек невский черный чай
У рта задраенного трюма.