- Помилуйте! - вскричал Ленэ, пока принцесса успокаивала маркизу улыбкой и взглядом. - Я стану разрушать ваш план, я, ваш искренний почитатель… О нет! Тысячу раз нет! Но я знаю, что из Бле приехал в Бордо офицер королевы по имени Дальвимар; ему поручено настроить умы против ее высочества. Знаю притом, что Мазарини кончит войну одним ударом, если к тому представится удобный случай. Вот почему я боюсь града пуль, о котором сейчас говорила маркиза де Турвиль, и особенно пуль, направленных специально, еще более, чем тех, которые поражают жестоко, но слепо.
Последние слова Ленэ заставили принцессу задуматься.
- Вы всегда все знаете, господин Ленэ, - сказала маркиза голосом, дрожавшим от гнева.
- Однако жаркая стычка была бы славным делом, - сказал, вставая и притопывая ногой, как будто он находился в фехтовальном зале, капитан телохранителей, старый воин, веривший в силу оружия и желавший придать себе больше веса в случае сражения.
Ленэ наступил ему на ногу, взглянув на него с самой приятной улыбкой.
- Точно так, капитан, - сказал он, - но вы, вероятно, тоже полагаете, что жизнь герцога Энгиенского необходима нашему делу, и если он будет взят в плен или убит, то таким образом будет взят в плен или убит истинный главнокомандующий армией принцев.
Капитан телохранителей понял, что пышный титул главнокомандующего, данный семилетнему ребенку, превращает его, старого служаку, в настоящего предводителя войска. Он сообразил, что сказал глупость, отказался от первой своей мысли и начал жарко поддерживать мнение Ленэ.
Между тем маркиза приблизилась к принцессе и стала разговаривать с ней вполголоса. Ленэ увидел, что ему придется выдержать еще одно нападение. Действительно, принцесса повернулась к нему и сказала с досадой:
- В самом деле, странно… с таким ожесточением расстроить все, что было так хорошо устроено.
- Вы изволите ошибаться, ваше высочество, - возразил Ленэ. - Никогда я не вкладываю ожесточения в советы, которые имею честь давать вам, и если я разрушаю, то лишь для того, чтобы исправить. Если, несмотря на доводы, которые я имел честь представить, вашему высочеству угодно подвергать опасности жизнь вашу и вашего сына, вы вольны умереть, и все мы умрем вместе с вами: ведь это самое легкое дело. Любой лакей вашей свиты и самый жалкий из горожан могут сделать то же. Но если мы хотим иметь успех, несмотря на усилия Мазарини, королевы, парламентов, мадемуазель Нанон де Лартиг, - словом, несмотря на все препятствия и слабость нашего положения, то нам остается…
- Сударь, - заносчиво вскричала маркиза, придравшись к последней фразе Ленэ, - слабости нет там, где есть имя Конде и две тысячи воинов, сражавшихся при Рокруа, Нёрдлингене и Лансе; а если уж мы слабее, то мы в любом случае погибли, и не ваш план, как бы он ни был превосходен, спасет нас!
- Я читал, - ответил Ленэ, заранее наслаждаясь впечатлением, которое он произведет на принцессу, слушавшую его внимательно, - я читал, что при Тиберии вдова одного из знаменитейших римлян, великодушная Агриппина, когда преследования отняли у нее супруга ее, Германика, принцесса, которая могла по своей воле собрать целую армию, воодушевленную памятью о ее погибшем муже-полководце, - что Агриппина предпочла одной войти в город Брундизий, прошла пешком через Апулию и Кампанию, одетая в траурную одежду и ведя за руку детей своих. Она шла бледная, с красными от слез глазами, опустив голову, а дети ее рыдали и молили взглядами… Тут все видевшие ее, а их было более двух миллионов от Брундизия до Рима, сами зарыдали, проклинали злодеев, угрожали им; и дело Агриппины было выиграно не только в Риме, но даже по всей Италии, не только у современников, но и в глазах потомства. Эта женщина не встретила сопротивления слезам и стонам своим, а мечи ее встретились бы с мечами, копья с копьями… Думаю, что есть большое сходство между ее высочеством и Агриппиной, между принцем Конде и Германиком и, наконец, между отравителем Пизоном и кардиналом Мазарини. Если есть сходство, если положение одинаково, то я прошу и поступить так, как поступила Агриппина. По мнению моему, то, что так превосходно удалось тогда, не может не иметь такого же успеха теперь…
Одобрительная улыбка появилась на устах принцессы и подтвердила успех речи Ленэ. Маркиза ушла в угол комнаты, драпируясь в покрывало подобно античной статуе. Виконтесса де Канб, нашедшая друга в советнике, поддержала его за то, что он поддерживал ее; капитан телохранителей - этот военный трибун - от обиды прослезился, а маленький герцог Энгиенский весело закричал:
- Маменька! Вы поведете меня за руку и оденете в траурное платье?
- Да, сын мой, - отвечала принцесса. - Ленэ, вы знаете, что я всегда имела намерение показаться жителям Бордо в траурном платье…
- Тем более, - сказала Клер потихоньку, - что черный цвет удивительно идет вашему высочеству.
- Дорогая крошка, - заметила в ответ принцесса, - маркиза все равно скажет об этом громогласно, невзирая на то, что вы говорите вполголоса.
Итак, программа въезда в Бордо была принята на основании соображений осторожного Ленэ. Придворным дамам приказали приготовиться. Юного принца одели в белое атласное платье с черными и серебряными позументами, дали ему шляпу с белыми и черными перьями. Принцесса, подражая Агриппине, оделась с изысканной простотой в черное платье без драгоценностей.
Ленэ, главный распорядитель торжества, много хлопотал о его великолепии. Дом, где он жил, расположенный в маленьком городке за два льё от Бордо, постоянно был полон приверженцев принцессы, желавших знать, какого рода прием будет ей приятнее. Ленэ, как директор современного театра, посоветовал им употребить в дело цветы, крики восторга и колокола и для удовольствия воинственной маркизы де Турвиль предложил несколько пушечных салютов.
На другой день, 31 мая, по приглашению парламента принцесса отправилась в путь. Некто Лави, генеральный адвокат парламента и горячий приверженец Мазарини, велел еще накануне запереть ворота, чтобы принцесса не могла вступить в город; но против него действовали сторонники партии Конде, а утром собрался народ и при криках "Да здравствует принцесса! Да здравствует герцог Энгиенский!" разбил ворота топорами. Таким образом, не было больше препятствий для торжественного въезда, который начинал принимать характер триумфа. Наблюдатель мог видеть в этих двух событиях влияние предводителей двух партий, разделявших город: Лави получал приказания прямо от герцога д’Эпернона, а народ имел своих вождей, получавших советы от Ленэ.
Едва принцесса въехала в ворота, как на огромной арене разыгралась давно подготовленная сцена. Корабли, стоявшие в порту, встретили ее пушечной пальбой; тотчас загремели и городские пушки. Цветы летели из окон или протянулись через улицы гирляндами, мостовая была покрыта ими. Тридцать тысяч жителей и жительниц Бордо всех возрастов оглашали город приветственными криками. Воодушевление их возрастало ежеминутно, потому что они ненавидели Мазарини, а принцесса и сын ее внушали им живейшее участие.
Впрочем, маленький герцог Энгиенский лучше всех сыграл свою роль. Принцесса не решилась вести его за руку, боясь, что он устанет или упадет под грудой цветов. Поэтому принца нес один из его дворян. У мальчика руки были свободны, он посылал поцелуи направо и налево и грациозно снимал свою шляпу с перьями.
Жители Бордо легко приходят в восторг; женщины почувствовали беспредельную любовь к хорошенькому мальчику, который плакал так мило; старые судьи растрогались от слов маленького оратора, который говорил: "Господа, кардинал отнял у меня отца, замените же мне его".
Напрасно приверженцы Мазарини пытались сопротивляться. Кулаки, камни и даже алебарды принудили их к осторожности, они поневоле должны были уступить триумфаторам.
Виконтесса де Канб, бледная и серьезная, шла за принцессой и получала свою долю восхищенных взглядов. Она думала об этом торжестве с некоторой грустью: она боялась, что сегодняшний успех, может быть, заставит забыть принятое вчера решение. Она шла в толпе; ее толкали поклонники, толкал народ, на нее сыпались цветы и почтительные приветствия; она боялась, что ее с триумфом понесут на руках, а это уже грозило принцессе и ее сыну, и уже несколько голосов начинали кричать о том. Вдруг она увидела Ленэ, который заметил ее волнение, подал ей руку и довел до экипажа. Между тем она, отвечая собственным своим мыслям, сказала:
- Ах, как вы счастливы, господин Ленэ! Вы всегда умеете настоять на своем, и ваши советы всегда принимают. Правда, - прибавила она, - они всегда хороши, и полезно слушать их…
- Мне кажется, виконтесса, вы не можете жаловаться; вы дали только один совет, и его тотчас приняли.
- Как так?
- Ведь решено, что вы попытаетесь заполучить для нас остров Сен-Жорж.
- И когда мне будет разрешено начать кампанию?
- Хоть завтра, если обещаете мне неудачу.
- Будьте спокойны; я очень боюсь, что желание ваше исполнится.
- Тем лучше.
- Я вас не совсем понимаю.
- Нам нужно сопротивление крепости Сен-Жорж, чтобы убедить бордосцев принять наших герцогов и их армию, которые, должен сказать - и здесь я схожусь во мнении с госпожою де Турвиль, - кажутся мне более чем необходимыми при тех обстоятельствах, в которых мы находимся.
- Разумеется, - отвечала Клер, - но, хотя я не так знакома с военным делом, как маркиза де Турвиль, однако мне кажется, что не атакуют крепость, не попробовав прежде, чтобы она сдалась.
- Совершенно правильно.
- Стало быть, пошлют парламентера для переговоров на остров Сен-Жорж?
- Разумеется.
- Так я прошу, чтобы этим парламентером была я.
Ленэ вытаращил глаза от удивления.
- Вы, - вскрикнул он, - вы! Но, кажется, все наши дамы превратились в амазонок?
- Позвольте мне исполнить свою прихоть, дорогой господин Ленэ.
- Вы совершенно правы. Тут может быть только одно дурно для нас: вы, пожалуй, возьмете крепость.
- Стало быть, решено?
- Решено.
- Но еще одно обещание.
- Какое?
- Чтобы в случае неудачи никто не знал имени парламентера, которого вы пошлете.
- Извольте, - сказал Ленэ, подавая руку Клер.
- Когда же ехать?
- Когда вам угодно.
- Завтра?
- Пожалуй.
- Хорошо. Вот принцесса с сыном выходит на террасу президента де Лалана. Предоставляю мою долю триумфа маркизе де Турвиль. Извинитесь за меня перед ее высочеством, скажите, что я вдруг заболела. Велите довезти меня до квартиры, которую вы мне приготовили; я пойду готовиться к отъезду и думать о данном мне поручении, которое очень беспокоит меня: я ведь исполняю первое поручение в таком роде, а на этом свете, говорят, все зависит от первого дебюта.
- Черт возьми, - сказал Ленэ, - я не удивляюсь теперь, что герцог де Ларошфуко едва не изменил герцогине де Лонгвиль ради вас; вы равны с нею во многих отношениях, а в некоторых гораздо выше ее.
- Может быть, - отвечала Клер, - и я принимаю ваш комплимент; но, если вы имеете какое-нибудь влияние на герцога де Ларошфуко, утвердите его в первой его любви, потому что я боюсь второй.
- Извольте, постараюсь, - сказал Ленэ с улыбкой, - сегодня вечером я дам вам инструкции.
- Так вы соглашаетесь, чтоб я доставила вам остров Сен-Жорж?
- Поневоле согласишься, если вам так угодно.
- А герцоги и армия?
- У меня есть другое средство призвать их сюда.
Ленэ дал кучеру адрес дома виконтессы, ласково простился с Клер и пошел к принцессе.
II
На другой день после въезда принцессы в Бордо Каноль давал большой обед на острове Сен-Жорж. Он пригласил старших офицеров гарнизона и комендантов прочих крепостей провинции.
В два часа пополудни, в назначенное время, Каноль встретил у себя человек двенадцать дворян, которых он видел в первый раз. Они рассказывали о вчерашнем значительном событии, шутили насчет дам, сопровождавших принцессу, и весьма мало походили на людей, которые собираются сражаться и которым доверены самые важные государственные интересы.
Веселый Каноль в шитом золотом мундире оживлял общую радость своим примером.
Хотели садиться за стол.
- Господа, - сказал хозяин, - извините, недостает еще одного гостя.
- Кого же? - спросили молодые люди, глядя друг на друга.
- Верского коменданта; я писал ему, хотя и не знаю его. Но именно потому, что мы не знакомы, я обязан быть с ним особенно обходительным. Поэтому я прошу вас дать мне еще полчаса.
- Верский комендант! - заметил привыкший к военной аккуратности старый офицер, которого эта отсрочка заставила вздохнуть. - Позвольте, если я не ошибаюсь, теперь комендант в Вере маркиз де Берне, но он сам не управляет, у него есть лейтенант.
- Так он не приедет, - сказал Каноль, - а пришлет своего лейтенанта вместо себя. Сам он, наверно, при дворе, где добывают милости.
- Но, барон, - сказал один из гостей, - мне кажется, не нужно жить при дворе, чтобы продвигаться по службе. Я знаю среди моих знакомых одного коменданта, который не может на это пожаловаться. Черт возьми! За три месяца он произведен в капитаны, в подполковники и назначен комендантом острова Сен-Жорж. Славный скачок по службе, признайтесь сами!
- Да, признаюсь, - отвечал Каноль, покраснев, - и, не зная, чему приписать такие милости, должен сказать, что у меня есть какой-то добрый гений, раз мне так везет…
- Мы знаем вашего доброго гения, - возразил лейтенант, показывавший Канолю крепость. - Ваш добрый гений - ваши заслуги.
- Я не оспариваю его заслуг, - сказал другой офицер, - напротив, первый признаю их. Но к этим достоинствам прибавлю еще рекомендацию одной дамы… самой умной, самой добродетельной, самой любезной из всех французских дам, разумеется не считая королевы.
- Без намеков, граф, - отвечал Каноль, улыбаясь. - Если у вас есть тайны, так берегите их для себя; если вы знаете тайны ваших друзей, так берегите их для друзей.
- Признаюсь, - сказал один офицер, - когда у нас просили отсрочки на полчаса, я думал, что дело идет о каком-нибудь ослепительном наряде. Теперь вижу, что я ошибся.
- Неужели мы обедаем без женщин? - спросил другой.
- Проклятие! Что же делать? Разве пригласить принцессу с ее свитой? А больше нам не с кем обедать, - отвечал Каноль. - Притом же не забудем, господа, что наш обед деловой. И если мы захотим говорить о службе, так, по крайней мере, наскучим только самим себе.
- Хорошо сказано, комендант, хотя следует признаться, что теперь женщины предприняли настоящий крестовый поход против нашей власти, а в доказательство приведу слова, которые при мне кардинал сказал дону Луису де Гаро.
- И какие же? - осведомился Каноль.
- "Вы, испанцы, очень счастливы! Испанские женщины занимаются только деньгами, кокетством и поклонниками, а у нас во Франции женщины теперь выбирают себе любовников, соображаясь с политикой; так что, - прибавил кардинал с отчаянием, - так что любовные свидания проходят в деловом обсуждении деяний министерства".
- Зато, - сказал Каноль, - война, которую мы теперь ведем, называется женской. Это очень для нас лестно.
В эту минуту, так как полчаса, испрошенные Канолем, уже прошли, дверь отворилась и лакей доложил, что к столу подано.
Каноль пригласил гостей в столовую, но, когда они пошли, из передней раздался голос другого лакея:
- Господин комендант Вера!
- Ага, - сказал Каноль, - это очень мило с его стороны.
И он пошел навстречу товарищу, которого еще не знал, но вдруг удивленно попятился:
- Ришон!.. Ришон - комендант Вера!
- Да, это я, дорогой барон, - отвечал Ришон, сохраняя свой обычный важный вид.
- Тем лучше! Тысячу раз тем лучше! - воскликнул Каноль, сердечно пожимая ему руку. - Господа, - прибавил он, обращаясь к гостям, - вы не знаете моего друга, но я знаю его и громко говорю, что нельзя было поручить важную должность более честному человеку.
Ришон осмотрелся гордо, как орел, и, увидя во всех взглядах только благожелательное удивление, сказал Канолю:
- Любезный барон, если вы уж так лестно отзываетесь обо мне, то сделайте милость, познакомьте меня с этими господами, которых я не имею части знать.
И Ришон указал глазами на трех или четырех дворян, которых он видел в первый раз.
После этого произошел обмен светскими любезностями, которые придавали столько учтивости и дружелюбия всем взаимоотношениям в то время. Через четверть часа Ришон стал другом молодых офицеров и мог бы уже попросить у каждого и его шпагу, и его кошелек. Ручательством за него служили его известная храбрость, его безукоризненная репутация и благородство, отражавшееся даже в его глазах.
- Черт возьми! - сказал комендант крепости Брон. - Надобно признаться, что, хотя он и духовное лицо, кардинал Мазарини хорошо разбирается в офицерах и с некоторого времени умело находит им применение. Он чует войну и хорошо выбирает комендантов: Каноль здесь, Ришон в Вере!
- А будут ли драться? - спросил Ришон небрежно.
- Будут ли драться? - повторил молодой человек, приехавший прямо от двора. - Вы спрашиваете, будут ли драться, Ришон?
- Да.
- Тогда я спрошу у вас, в каком состоянии ваши бастионы?