- Погодите, погодите! - сказала Клер самым ласковым голосом, но беспокойно осматриваясь, потому что сопротивление Каноля и особенно принужденность его поведения казались ей очень странными. - Выслушайте теперь последнее предложение, с которого я хотела начать, зная заранее, что вы откажетесь от двух первых: материальные выгоды - я очень счастлива, что угадала это, - не могут соблазнять такого человека, как вы. Вам нужны другие надежды, а не деньги и почести. Благородному сердцу нужны благородные награды. Теперь слушайте же…
- Во имя Неба, сударыня, сжальтесь надо мной!
И он хотел уйти.
Клер думала, что он побежден, и в уверенности, что новое предложение довершит ее победу, остановила его и продолжала:
- Если бы вместо того, чтобы пытаться гнусно подкупить вас, вам пообещали бы награду чистую и благородную? Сейчас за просьбу об отставке вас никто не может порицать, так как военные действия еще не начались, сейчас эта отставка не бегство, не измена. Вы просто выбираете, к кому примкнуть. Так если бы вам предложили честный союз? Если бы женщина, которую вы уверяли в любви и клялись любить ее вечно, хотя она никогда открыто не отвечала на вашу страсть, несмотря на все эти клятвы, - если б она сказала вам: господин де Каноль, я свободна, богата, люблю вас… будьте моим мужем… Уедем вместе… Поедем куда вам угодно… дальше от раздоров, от Франции… Скажите, неужели вы не согласились бы?
Однако Каноль остался тверд. Он не поколебался в своем решении, несмотря на прелестную стыдливость Клер, на ее смущение, на воспоминание о маленьком замке де Канбов, который он мог бы видеть из окна, если б во время разговора ночь не спустилась на землю. Он видел во мраке бледное лицо Нанон, со страхом выглядывавшее из-за старинных занавесок.
- Но отвечайте же, ради Бога! - продолжала виконтесса. - Я не понимаю вашего молчания. Неужели я ошиблась? Неужели вы не барон де Каноль? Неужели вы не тот человек, который в Шантийи клялся мне, что любит меня? Не вы ли повторяли мне то же в Жольне? Не вы ли клялись, что любите меня одну в целом свете и готовы пожертвовать для меня всякой другой любовью. Говорите!.. Ради Бога! Говорите! Ответьте хоть что-нибудь!
Раздавшийся в это время стон, довольно громкий и явственный, помог виконтессе убедиться, что при переговорах присутствует еще кто-то. Ее испуганные глаза глянули в ту же сторону, что и Каноль. Как ни быстро он отвернулся, виконтесса успела увидеть бледное и неподвижное лицо, что-то похожее на привидение, подслушивающее разговор.
Обе женщины в темноте взглянули одна на другую огненными взглядами, и обе вскрикнули.
Нанон скрылась.
Виконтесса схватила шляпу и плащ и, быстро повернувшись к Канолю, сказала:
- Теперь понимаю, сударь, что вы называете долгом и благодарностью, понимаю, какую должность вы не хотите оставить или не хотите ей изменить. Понимаю, что есть привязанности, неразрушимые никакими соблазнами, и оставляю вас при этой привязанности, этой силе, этой благодарности. Прощайте, барон, прощайте!
Она хотела выйти, и Каноль не думал останавливать ее. Клер задержало лишь грустное воспоминание.
- Еще раз, - сказала она, - прошу вас во имя дружбы, которой я вам обязана за ваши услуги, именем дружбы, которой вы обязаны за услуги, которые я вам тоже оказала, именем всех, кого вы любите и кто вас любит, я никого не исключаю, именем их прошу вас: не вступайте в бой. Завтра, может быть, послезавтра на Сен-Жорж нападут. Не приносите мне нового горя: избавьте меня от известия, что вы побеждены или убиты.
При этих словах молодой человек вздрогнул и очнулся.
- Виконтесса, на коленях благодарю вас за вашу дружбу, которая для меня так драгоценна, как вы не можете и вообразить. О, Боже мой, пусть атакуют! Я жду врагов с таким жаром, с каким они никогда не пойдут на меня. Мне нужно сражение, нужна опасность, чтобы возвыситься в собственных глазах. Пусть приходят враги, пусть приходит опасность, пусть приходит хоть смерть! Я буду рад смерти, потому что умираю богатый вашей дружбой, сильный вашим состраданием и отличенный вашим уважением.
- Прощайте, сударь! - сказала Клер, направляясь к двери.
Каноль последовал за ней.
Когда они вышли в темный коридор, он схватил ее за руку и сказал так тихо, что сам едва мог слышать свои слова:
- Клер, я люблю вас больше, чем когда-либо. Но злой рок позволяет мне доказать любовь мою только тем, что я умру далеко от вас.
Вместо ответа виконтесса иронически засмеялась, но едва она выехала за ворота крепости, скорбь судорогой сжала ей горло, она стала ломать себе руки и вскричала:
- Он меня не любит, Боже мой! Он меня не любит… А я все еще люблю его, несчастная!
IV
Расставшись с виконтессой, Каноль возвратился в свою комнату. Нанон стояла посреди нее, бледная и неподвижная. Каноль подошел к ней с печальной улыбкой. Когда он подходил, Нанон преклонила колено. Он подал ей руку. Она упала к его ногам.
- Простите, - сказала она, - простите меня, Каноль! Я привела вас сюда, я доставила вам трудный и опасный пост. Если вас убьют, я буду причиной вашей смерти. Я эгоистка и думала только о своем счастье. Покиньте меня, спасайтесь!
Каноль ласково поднял ее.
- Оставить вас! Никогда! Нет, Нанон, я поклялся помогать вам, защищать вас, спасти вас, и я спасу вас или умру!
- Каноль, ты говоришь это от души, без колебаний, без сожалений?
- Да, - отвечал Каноль с улыбкой.
- Благодарю, добрый, благородный друг мой, благодарю! Видишь, жизнью, к которой я была так привязана, жизнью готова я без колебаний пожертвовать для тебя. Только сегодня я узнала, что сделал ты для меня. Тебе предлагают деньги, но разве мои сокровища не принадлежат тебе? Тебе предлагают любовь, но какая женщина в мире может любить тебя, как я люблю? Тебе предлагают чин, но выслушай меня… Скоро на тебя нападут - ну и что же! Навербуем солдат, запасемся оружием и боевыми припасами, удвоим наши силы и будем защищаться. Я буду сражаться за свою любовь, ты - за свою честь. Ты победишь, бесстрашный мой Каноль и заставишь королеву сказать, что ты у нее самый храбрый воин, а потом я уж берусь выхлопотать тебе чин. Когда ты будешь богат, знаменит и славен - можешь бросить меня, у меня останутся воспоминания, и они будут утешать меня…
Говоря это, Нанон смотрела на Каноля и ждала ответа, какого женщины всегда ждут на безумные, восторженные слова, то есть столь же безумного и восторженного. Но Каноль печально опустил голову.
- Нанон, - сказал он, - никто не нанесет вам никакого вреда, никогда никто не оскорбит вас, пока я буду жив в Сен-Жорже. Успокойтесь же, вам нечего бояться.
- Благодарю, - сказала она, - хотя прошу вовсе не об этом.
И потом прибавила тихо:
"Увы, я погибла! Он не любит меня!"
Каноль заметил этот огненный взгляд, который сверкает как молния, эту минутную страшную бледность, которая выказывает столько грусти, и подумал:
"Буду великодушен до конца… иначе стыд мне!"
Затем он прибавил вслух:
- Пойдемте, Нанон, пойдемте, друг мой, накиньте плащ на плечи и наденьте мужскую шляпу, ночной воздух освежит вас. Перед нападением я хочу провести ночной обход.
Нанон с радостью оделась, как приказал ее любовник, и пошла за ним.
Каноль был истинно военный человек. Он начал службу почти ребенком и хорошо изучил свое трудное ремесло. Поэтому он осмотрел крепость не только как комендант, но и как инженер. Офицеры, видевшие в нем фаворита и считавшие его придворным, который заслужил свой пост на парадах, получили один за другим от начальника дельные вопросы о всех средствах нападения и защиты. Тут они поневоле признали опытного служаку в молодом и веселом бароне; даже самые старшие говорили с ним с уважением. Они упрекали его только за одно: за ласковый голос, которым он раздавал приказания, и за его чрезвычайную учтивость. Они боялись, что эта учтивость прикрывает слабость. Однако ж все чувствовали, что опасность велика, и поэтому солдаты исполняли приказания коменданта в точности и столь быстро, что у Каноля появилось такое же хорошее мнение о подчиненных, какое они составили о нем.
В этот же день прибыла рота саперов. Каноль распорядился о работах, которые тотчас начались. Нанон хотела избавить его от утомительной бессонной ночи, но комендант продолжал осмотр и ласково потребовал, чтобы она ушла к себе. Затем, отправив в дозор трех или четырех солдат, которых лейтенант рекомендовал как самых смышленых из всего гарнизона, он лег на камень и стал наблюдать за работами.
Пока глаза Каноля бессознательно следили за движением тачек и лопат, он, оторвавшись от материальных предметов, остановился на происшествиях этого дня и вообще на всех странных событиях, героем которых он стал с тех пор, как познакомился с виконтессой де Канб. Но странное дело - мысль его не шла далее; Канолю казалось, что он начал жить с этой минуты, что до тех пор он жил в другом мире, с низкими страстями, с неполноценными ощущениями. С этой минуты в его жизни явился новый свет, дававший другое представление о каждом предмете; и при этом новом свете бедная Нанон была безжалостно принесена в жертву другой любви, с самого начала чрезвычайно сильной, как и всякая любовь, которая наполняет всю душу.
Зато после самых горьких размышлений, соединенных с неземным наслаждением от мысли, что виконтесса любит его, Каноль сознался, что только чувство долга принуждает его быть честным человеком и что к этому его дружба с Нанон не имеет никакого отношения.
Бедная Нанон! Каноль называл чувства свои к ней дружбой, а дружба в любви очень похожа на обыкновенное равнодушие.
Нанон тоже не спала, потому что не могла решиться лечь в постель. Закутавшись в черную мантилью, чтоб ее не могли заметить, она смотрела из окна не на печальную луну, что скользила между облаками; не на высокие тополя, что грациозно качались от ночного ветра; не на великолепную Гаронну, что более походила на мятежного вассала, начавшего войну против своего повелителя, чем на исправную рабыню, покорно несущую свою дань океану. Нет, Нанон наблюдала, как медленно и тяжело размышлял о ней ее друг. Она видела в черном силуэте, обрисовывавшемся на голом камне, в этой неподвижной тени, сидевшей возле фонаря, живой призрак своего минувшего счастья. Нанон, прежде столь энергичная, гордая и хитрая, лишилась теперь всей своей энергии, гордости и хитрости. Мы сказали бы, что ее чувства, возбужденные ощущением несчастья, стали вдвое проницательнее и тоньше; она догадывалась: в глубине сердца ее возлюбленного растет новая любовь. Так Бог, склоняясь на огромный небесный купол, чувствует прорастание былинки во чреве земли.
Занялась заря, и только тогда Каноль пришел домой. Нанон ушла в свою комнату, поэтому он не знал, что она не спала всю ночь. Он тщательно оделся, велел собрать весь гарнизон, при дневном свете осмотрел все батареи и особенно те, которые господствовали над левым берегом Гаронны; велел перекрыть маленький порт цепями, разместил на лодках солдат с фальконетами и мушкетонами, произвел смотр гарнизону, воодушевил его своим красноречивым, живым словом и ушел не ранее десяти часов.
Нанон ждала его с улыбкой на устах. Но то не была уже прежняя гордая повелительница, капризы которой заставляли трепетать самого герцога д’Эпернона. Она казалась застенчивой подругой, послушной рабой, которая не требовала любви, но просила только, чтобы ей самой позволили любить.
Весь день прошел без особенных происшествий, если не считать различных перипетий драмы, которая разыгрывалась в душах Каноля и Нанон. Разведчики, отправленные Канолем, возвратились один за другим. Ни один из них не принес определенного известия. Узнали только, что в Бордо царит сильное волнение и, по-видимому, там к чему-то готовятся.
Виконтесса де Канб, возвратившись в город, скрыла в сердце своем подробности свидания с Канолем, но должна была передать его ответ советнику Ленэ. Жители Бордо громогласно требовали, чтобы остров Сен-Жорж был взят. Народ предлагал свое участие в этой экспедиции. Предводители удерживали его, говоря, что у них нет генерала, кто руководил бы ею, и обученных солдат, которые смогли бы с успехом в ней участвовать. Ленэ воспользовался этой благоприятной минутой, заговорил о герцогах и предложил помощь их армии. Его предложение было принято с восторгом, и те, кто накануне еще требовал запереть перед ними ворота, первые начали их призывать.
Ленэ поспешил сообщить эту приятную новость принцессе, она тотчас созвала совет.
Клер отговорилась усталостью, чтобы не участвовать в приготовлениях против Каноля, и ушла в свою комнату поплакать на свободе.
Оттуда она слышала крики и угрозы черни. Все эти крики, все эти угрозы были направлены против Каноля.
Скоро послышались звуки барабана, роты собрались, народу раздали требуемые пики и аркебузы, из арсеналов вывезли пушки и снабдили их порохом. Двести лодок готовы были под покровом ночи двинуться по Гаронне, в то время как три тысячи человек отправятся по левому берегу реки для атаки крепости с суши.
Морской частью экспедиции командовал советник парламента Эспанье, человек храбрый и умный, а сухопутной - герцог де Ларошфуко, который только что вступил в город с двумя тысячами дворян. Герцог Буйонский должен был подойти на третий день с тысячью человек. Зная это, герцог де Ларошфуко старался сколько мог поспешить с атакою, чтобы товарищ его не присутствовал при ней.
V
Через день после того, как виконтесса де Канб приезжала в качестве парламентера на остров Сен-Жорж, в два часа пополудни Каноль осматривал укрепления. Ему доложили, что явился человек с письмом и хочет говорить с ним.
Его тотчас ввели, и он отдал Канолю депешу.
Послание вовсе не походило на официальное. Письмо, сложенное в продолговатой форме, было писано мелким и слегка дрожащим почерком на синеватой бумаге, гладкой и надушенной.
Увидев письмо, Каноль почувствовал невольное сердцебиение.
- Кто дал тебе его? - спросил он у посланного.
- Человек лет пятидесяти пяти - шестидесяти.
- С седыми усами и бородкой?
- Да.
- Немножко сутуловатый?
- Точно так.
- Похож на военного?
- Да.
Каноль дал ему луидор и велел тотчас же уйти.
Потом он отошел в сторону, спрятался за угол бастиона и с трепетом распечатал письмо.
В нем заключались только следующие строки:
"Вас атакуют. Если Вы уж недостойны меня, так покажите, по крайней мере, что достойны себя".
Письмо не было подписано, но Каноль догадался, что оно от виконтессы, как прежде узнал Помпея. Он осторожно осмотрелся, не подглядывает кто-нибудь за ним, и, покраснев как мальчик, влюбленный в первый раз, поднес письмо к губам, горячо поцеловал и спрятал на груди.
Потом он взобрался на бастион, откуда мог видеть и течение Гаронны на целую милю, и всю окрестную равнину.
Ни на равнине, ни на реке никто не показывался.
- Так пройдет все утро, - прошептал он. - Они не нападут на меня днем. Они, вероятно, отдыхают на дороге и явятся ночью.
Услышав за собой шум, Каноль обернулся. Он увидел своего лейтенанта.
- Что, господин де Вибрак? - спросил он. - Что нового?
- Говорят, господин комендант, что знамя принцев завтра будет развеваться на острове Сен-Жорж.
- А кто говорит?
- Наши дозорные, которые вернулись; они видели приготовления городских жителей.
- А что отвечали вы тем, кто уверял вас, что знамя принцев будет развеваться завтра над крепостью Сен-Жорж?
- Я отвечал, что мне это все равно, потому что я этого не увижу.
- В таком случае вы похитили у меня мой ответ, сударь, - сказал Каноль.
- Браво, комендант! Мы только этого и хотим, и солдаты будут драться, как львы, когда узнают ваш ответ.
- Пусть дерутся, как люди, я больше ничего не требую от них… А какая будет атака?
- Нас хотят застать врасплох, - сказал де Вибрак с улыбкой.
- Как бы не так, черт побери! - отвечал Каноль. - Мы сегодня получаем уже второе известие об атаке… А кто у них главный начальник?
- Герцог де Ларошфуко командует сухопутными войсками, советник парламента Эспанье - отрядом на лодках.
- Ну, - сказал Каноль, - я дал бы ему совет.
- Кому?
- Этому советнику.
- Какой?
- Подкрепить городскую гвардию хорошим полком, знающим дисциплину: солдаты научат горожан, как выдерживать порядочный огонь.
- Он предупредил ваш совет, господин комендант, потому что до того, как вступил в судейское звание, был на военной службе. Он в эту экспедицию берет с собой полк де Навайля.
- Как! Полк де Навайля?
- Точно так.
- Мой старый полк?
- Да. Кажется, весь полк со всем оружием и снаряжением перешел на сторону принцев.
- А кто там полковник?
- Барон де Равайи.
- О!..
- Вы его знаете?
- Как же! Очаровательный малый, смел, как его шпага! В таком случае дело будет жарче, чем я думал, и мы порядочно повеселимся.
- Какие прикажете принять меры, господин комендант?
- Сегодня вечером везде удвоить караулы, солдатам ложиться спать одетыми, ружья иметь заряженные и под рукой. Одна половина солдат пусть спит, пока другая будет настороже. Да, вот еще что.
- Слушаюсь.
- Говорили вы кому-нибудь о том, что ко мне являлся посланный?
- Нет, никому.
- Хорошо. Держите это дело в тайне до некоторого времени. Выберите дюжину самых дрянных солдат: у вас здесь, верно, есть браконьеры, рыбаки?
- Их даже чересчур много, господин комендант.
- Так выберите из них дюжину и отпустите до завтрашнего утра; они отправятся ловить рыбу в Гаронне или охотиться в окрестности. Ночью господа Эспанье и Ларошфуко захватят их и станут расспрашивать.
- Не понимаю…
- Сейчас поймете: надо, чтобы осаждающие вообразили, что мы совершенно спокойны. Люди, которых они возьмут и которые ничего не знают в самом деле, поклянутся им, что мы беспечно спим, и невольно введут их в заблуждение.
- Превосходно!
- Допустите врагов до самой крепости, пусть высадятся на берег и приставят лестницы.
- Так когда же стрелять?
- Когда я прикажу. Если хоть один выстрел раздастся в наших рядах прежде приказания, я прикажу расстрелять того, кто выстрелит.
- А, черт!
- Гражданская война - это дважды война. Ее надобно вести не так, как охоту. Пусть господа бордосцы смеются, смейтесь сами, если вам это приятно, но не иначе как с моего позволения.
Лейтенант ушел и передал приказания Каноля другим офицерам, которые посмотрели друг на друга с удивлением.
В коменданте уживались два человека: утонченный дворянин и неумолимый воин.
Каноль пришел ужинать с Нанон, но двумя часами ранее обычного; он решил, что проведет всю ночь до зари на крепостном валу. Он застал Нанон за чтением огромной кучи писем.
- Вы смело можете защищаться, дорогой Каноль, - сказала она. - Уж теперь вам недолго ждать помощи: король едет сюда, маршал де Ла Мельере ведет армию, а герцог д’Эпернон скоро будет с пятнадцатью тысячами человек.
- Между тем все-таки пройдет дней восемь-десять, Нанон, - отвечал Каноль с улыбкой, - а ведь остров Сен-Жорж нельзя считать неприступной крепостью.
- О, пока вы здесь комендантом, я за все отвечаю.