- Вы слишком милостивы, ваше величество, - отвечал Ковиньяк, кланяясь.
- Так что говорили вы о Вере?
- Если вашему величеству, как я ясно заметил сегодня утром, непременно угодно быть в Вере, то я долгом почту ввести вас туда.
- Каким образом?
- В Вере полтораста человек принадлежат мне.
- Вам?
- Да, мне.
- Что это значит?
- Я уступаю их вашему величеству.
- А потом?
- Что будет потом?
- Да.
- Потом, мне кажется, только дьявол может помешать полутора сотням таких привратников открыть для вашего величества одни-единственные ворота.
Королева улыбнулась.
- Негодяй не глуп, - заметила она.
Ковиньяк, вероятно, угадал комплимент, потому что поклонился во второй раз.
- И сколько вы за них хотите, сударь? - спросила она.
- О, Боже мой, ваше величество! По пятьсот ливров за каждого привратника, я сам так платил им.
- Вы их получите.
- А мне что же?
- А, так вы еще просите что-то для себя?
- Я гордился бы чином, полученным от щедрот вашего величества.
- И какой чин вы желаете?
- Хоть коменданта в Броне. Мне всегда хотелось быть комендантом.
- Согласна.
- В таком случае дело улажено, кроме одной маленькой формальности.
- Какой?
- Не угодно ли вашему величеству подписать эту бумагу, которую я уже приготовил, надеясь, что услуги мои будут милостиво приняты моей великодушной повелительницей?
- А что это за бумага?
- Извольте прочитать, ваше величество.
Ловко округлив руку и почтительно преклонив колено, Ковиньяк подал бумагу.
Королева прочла:
"В день, когда я вступлю без выстрела в Вер, обязуюсь заплатить капитану Ковиньяку семьдесят пять тысяч ливров и назначить его комендантом крепости Брон".
- Это значит, - сказала королева, сдерживая гнев, - это значит, что капитан Ковиньяк не вполне доверяет нашему королевскому слову и хочет иметь письменный акт?
- В важных делах документы являются необходимостью, ваше величество, - сказал Ковиньяк с поклоном. - Старинная пословица гласит: "verba volant", а у меня уже и так, да извинит меня ваше величество, многое улетело.
- Дерзкий! - вскричала королева. - Ступайте!
- Уйду, ваше величество, - отвечал Ковиньяк, - но вы не возьмете Вера.
И в этот раз капитан повторил маневр, который так хорошо удался ему в первый раз, то есть повернулся и пошел к двери. Но королева очень рассердилась и уже не вернула его.
Ковиньяк вышел.
- Взять его! - сказала королева.
Гито сделал движение, чтобы исполнить приказание.
- Позвольте, ваше величество, - сказал Мазарини, - мне кажется, вы напрасно предаетесь первому порыву гнева.
- Почему вы так думаете? - спросила королева.
- Потому что, мне кажется, этот человек будет вам нужен, и если ваше величество обидите его теперь, то после надобно будет заплатить ему вдвое.
- Хорошо, - отвечала королева, - ему заплатят, сколько будет нужно, а теперь не выпускать его из виду.
- А, это совсем другое дело, и я первый готов одобрить вашу осторожность.
- Гито, посмотрите, где он, - сказала королева.
Гито вышел и через полчаса вернулся.
- Что же? - спросила Анна Австрийская. - Где он?
- Ваше величество может быть совершенно спокойны, - отвечал Гито, - капитан вовсе не думает уходить. Я навел справки: он живет очень близко отсюда, у трактирщика по имени Бискарро.
- Он туда и ушел?
- Никак нет, ваше величество, он стоит на горе и смотрит на приготовления маршала де Ла Мельере к штурму. Кажется, это очень занимает его.
- А наша армия?
- Она подходит, ваше величество; по мере появления войска строятся в боевой порядок.
- Так маршал теперь же атакует?
- Думаю, ваше величество, что лучше не рисковать и дать войскам отдохнуть одну ночь, а потом уже идти на приступ.
- Целую ночь! - вскричала Анна Австрийская. Так дрянная крепость остановит королевскую армию на целый день и на целую ночь! Невозможно! Гито, ступайте и скажите маршалу, что он должен идти на приступ сейчас же. Король желает ночевать в Вере.
- Но, ваше величество, - начал Мазарини, - кажется, что осторожность маршала…
- А мне кажется, - возразила королева, - что надо тотчас же наказать за оскорбление, нанесенное нам. Ступайте, Гито, и скажите маршалу, что королева смотрит на него.
Отпустив Гито величественным жестом, она взяла короля за руку, вышла и, не заботясь, идут ли за ней, начала подниматься по лестнице, которая вела на террасу.
С террасы, перед которой были вырублены в лесу просеки с величайшим искусством, можно было видеть все окрестности.
Королева быстро осмотрела местность. В двухстах шагах тянулась дорога в Либурн, на которой сверкал белизной домик нашего друга Бискарро. У самой террасы протекала Дордонь, спокойная, быстрая и величественная, на правом ее берегу возвышалась крепость Вер, безмолвная, как развалины; около крепости тянулись вновь построенные ретраншементы. Несколько часовых прохаживались по галерее, пять орудий вытягивали свои бронзовые шеи и показывали из амбразур открытые пасти; на левом берегу расположился лагерем маршал де Ла Мельере. Вся армия, как уже сказал Гито, прибыла на место.
На возвышении стоял человек и внимательно следил глазами за движением осаждающих и осажденных; то был Ковиньяк.
Гито переправлялся через реку на пароме изонского рыбака.
Королева стояла на террасе неподвижно, нахмурив брови, и держала за руку юного Людовика XIV. Он смотрел на это зрелище с явным любопытством и время от времени говорил своей матери:
- Позвольте мне сесть на мою боевую лошадь и пустите меня, прошу ваше величество, к господину де Ла Мельере, который собирается наказать этих наглецов.
Рядом с королевой стоял Мазарини. Лицо его, обыкновенно лукавое и насмешливое, казалось теперь серьезно-задумчивым, что случалось только в важные минуты. За королевой и министром стояли придворные дамы; поскольку Анна Австрийская молчала, они едва смели разговаривать украдкой и вполголоса.
Все на первый взгляд казалось тихим и спокойным; но это было спокойствие ожидающей своего часа мины: одна искра может вызвать взрыв и разрушение.
Все присутствующие с особенным вниманием следили за Гито, который должен был сыграть роль искры для взрыва, ожидаемого с такими различными чувствами.
Армия тоже ждала Гито с большим нетерпением; едва вышел он на левый берег Дордони, едва его узнали, как все взгляды устремились на него. Маршал де Ла Мельере, увидев его, оставил кружок офицеров, с которыми разговаривал, и пошел к нему навстречу.
Маршал и Гито поговорили несколько минут. Хотя река довольно широка в этом месте и хотя офицеры стояли довольно далеко от вестника, однако все заметили, что лицо маршала выражало изумление. Было очевидно, что полученное приказание казалось ему несвоевременным; поэтому он с сомнением взглянул на террасу, где стояла королева со своей свитой. Но Анна Австрийская, поняв его мысль, повелительно кивнула ему головой и махнула рукой. Маршал, давно знавший непреклонность королевы, опустил голову в знак если не согласия, то повиновения.
В ту же минуту по его приказанию три или четыре капитана, занимавшие при нем те должности, которые в наше время исполняют адъютанты, вскочили на коней и поскакали по разным направлениям.
Везде, где они проезжали, только что начатые лагерные работы тотчас прекращались; при звуках барабанов и труб солдаты бросали солому, которую несли, и молотки, которыми вбивали колья для палаток. Все бежали к оружию: гренадеры брались за ружья, простые солдаты - за пики, артиллеристы бросались к пушкам. Произошла невообразимая суматоха от столкновения всех этих людей, бежавших в различных направлениях; однако мало-помалу положение на огромной шахматной доске прояснилось, порядок сменил суматоху, каждый солдат стал на свое место в ряду и под свое знамя: гренадеры - в центре, королевская гвардия - на правом крыле, артиллерия - на левом. Барабаны и трубы замолчали.
Один барабан слышался за ретраншементами и потом замолк. На равнине воцарилось мертвое молчание.
Тут раздалась команда, громкая, твердая и ясная. Находясь довольно далеко, королева не могла расслышать слов, но увидела, что войска тотчас построились в колонны; она достала платок и стала махать им, а маленький король закричал лихорадочным голосом, топая ногами:
- Вперед! Вперед!
Армия отвечала единым криком: "Да здравствует король!" Потом артиллерия пустилась в галоп и заняла позицию на небольшом возвышении; при звуках барабанов, выбивавших сигнал атаки, двинулись и колонны.
То была не правильная осада, а только приступ. Ретраншементы, построенные Ришоном наскоро, представляли собой просто земляные валы. Стало быть, не было необходимости подходить к ним под прикрытием траншей, следовало просто атаковать их. Однако искусный верский комендант принял все возможные меры предосторожности и удачно воспользовался всеми особенностями местности.
Вероятно, Ришон взял себе за правило не стрелять прежде врагов, потому что и на этот раз ждал первого выстрела королевских войск. Только потом, как и во время первого нападения, из-за укреплений показался страшный ряд мушкетов, которые уже нанесли так много вреда королевской гвардии.
Затем загремели шесть орудий маршала, и полетела земля с парапетов и палисадов, венчавших валы.
Ответ крепостных орудий не заставил себя ждать. Они тоже заговорили и многих положили в королевских войсках. Но по команде начальников эти кровавые борозды исчезли; края раны, на миг открывшись, вновь закрылись, и главная колонна, на минуту расстроенная, опять сомкнулась и пошла вперед.
Пока заряжали орудия, с обеих сторон началась стрельба из мушкетов.
А через пять минут залпы с двух сторон раздались в одно и то же время, как два удара грома, прогремевшие вместе.
Погода была тихая, безветренная, и дым оставался висеть над полем битвы. Скоро осажденные и осаждавшие исчезли в его облаках, которые изредка прорезывались огненными молниями артиллерийских выстрелов.
Время от времени из этих облаков, из последних рядов королевского войска, выходили люди, шатаясь, и через несколько шагов падали, оставляя за собой кровавый след.
Скоро число раненых увеличилось, а гром пушек и свист пуль продолжался. Между тем королевская артиллерия начинала палить не целясь, наудачу, потому что в густом дыму не могла отличить своих от неприятеля.
Напротив того, крепостная артиллерия видела перед собой только врагов и потому действовала все быстрее и сильнее.
Вдруг королевская артиллерия замолчала: очевидно было, что начался приступ и что наступающие и осажденные вступили в рукопашный бой. Зрители смотрели на поле боя со страхом.
Между тем дым, который уже не прибавлялся после того, как смолкли орудия и мушкеты, медленно поднялся вверх. Стало видно, что королевская армия в беспорядке отброшена, что подножия стен покрыты трупами. В укреплении был сделан пролом, но его заполняли люди, пики, мушкеты. Среди них стоял Ришон, залитый кровью, однако спокойный и хладнокровный, как будто он присутствовал только в качестве зрителя при страшной трагедии, в которой только что сыграл такую важную роль. Он держал в руках топор, притупившийся от ударов.
Казалось, какое-то колдовство хранило этого человека, который беспрестанно находился в огне, всегда впереди - во весь рост, без всякого прикрытия. Но ни одна пуля не попала в него, ни одна пика не ранила: он был столь же неуязвим, сколь и бесстрашен.
Три раза маршал де Ла Мельере сам водил войска на приступ, три раза их опрокинули на глазах короля и королевы.
Горькие слезы текли по бледным щекам юного короля. Анна Австрийская ломала руки и шептала:
- О, если этот человек когда-нибудь попадет в мои руки, я страшно отомщу ему в пример прочим.
К счастью, темная ночь быстро спускалась, как бы стараясь скрыть краску стыда на лице королевы. Маршал де Ла Мельере приказал бить отбой.
Ковиньяк оставил свой пост, сошел с возвышения, на котором стоял, и, засунув руки в карманы штанов, пошел по лугу к гостинице метра Бискарро.
- Ваше величество, - сказал Мазарини, указывая пальцем на Ковиньяка, - вот человек, который за небольшую сумму избавил бы нас от необходимости проливать столько крови.
- Полно, господин кардинал, - возразила королева, - может ли такой расчетливый человек, как вы, давать подобный совет?
- Ваше величество, я расчетлив, вы правы, я знаю цену золота, но знаю и цену крови, а в эту минуту для нас кровь дороже денег.
- Будьте спокойны, господин кардинал, за пролитую кровь мы отомстим. Послушайте, Коменж, - прибавила Анна Австрийская, обращаясь к лейтенанту своих гвардейцев, - ступайте к господину де Ла Мельере и попросите его ко мне.
- А ты, Бернуин, - сказал Мазарини своему камердинеру, указывая на Ковиньяка, который уже подходил к гостинице "Золотого тельца", - видишь этого человека?
- Вижу, монсеньер.
- Приведи его ко мне тайно, когда будет смеркаться.
XVI
На другой день после свидания со своим возлюбленным в церкви кармелитов виконтесса де Канб отправилась к принцессе, чтобы исполнить обещание, данное Канолю.
Весь город находился в волнении: узнали о том, что король прибыл к Веру, и в то же время о блестящей обороне Ришона, который с пятьюстами человек три раза отразил королевскую армию, состоявшую из двенадцати тысяч воинов. Принцесса узнала это известие одной из первых и, в восторге захлопав в ладоши, вскричала:
- Ах, если б у меня было сто человек похожих на моего храброго Ришона!
Виконтесса де Канб разделила общую радость и была вдвойне счастлива: она могла искренне хвалить подвиг человека, которого уважала, и кстати высказать свою просьбу, которая могла не иметь успеха, если б было получено дурное известие. Теперь же выполнение ее просьбы облегчалось вестью о победе.
Но принцесса при всей своей радости была озабочена такими важными делами, что Клер не решилась рисковать успехом своей просьбы. Обсуждалась посылка отряда в помощь Ришону; все понимали, что оночень нуждается в ней, потому что скоро армия герцога д’Эпернона соединится с королевской. В совете принцессы толковали об этом. Клер, увидев, что в эту минуту политические дела берут верх над сердечными, ограничилась ролью советницы в государственных делах и в этот день ни слова не сказала о Каноле.
Коротенькое, но нежное письмо уведомило дорогого пленника об этой отсрочке. Новое промедление показалось ему не столь тягостным, как можно было подумать, в ожидании счастливого события есть почти столько же сладких ощущений, сколько и в самом событии. Сердце Каноля было так полно любви, что ему нравилось (как говорил он) ждать в передней счастья. Клер просила его ждать терпеливо - он ждал почти с радостью.
На другое утро вспомогательный отряд был собран. В одиннадцать часов он отправился вверх по реке, но ветер и течение были противные, а потому рассчитали, что, как бы он ни спешил, все-таки, двигаясь на веслах, пристанет к крепости не ранее следующего дня. Капитан Равайи, начальник экспедиции, получил в то же время приказание осмотреть по дороге крепость Брон, которая принадлежала королеве и место коменданта в которой было вакантно.
Все утро принцесса провела, надзирая за приготовлениями и деталями погрузки отряда на суда. После обеда назначили большой совет для обсуждения мер, какими следует воспрепятствовать, насколько возможно, соединению герцога д’Эпернона с маршалом де Ла Мельере, по крайней мере, до тех пор, пока подкрепление подойдет к Ришону и вступит в его цитадель.
Поэтому Клер поневоле должна была ждать следующего дня, но в четыре часа она имела случай подать некий трогательный знак Канолю, проходившему мимо ее окон. Знак этот был исполнен такого сожаления и любви, что Каноль почти радовался, что ему приходится ждать.
Однако вечером, чтобы вернее сократить отсрочку и наконец решиться (хоть и не без колебаний) высказать принцессе свою тайну, Клер попросила на следующий день частной аудиенции у ее высочества. Разумеется, принцесса тотчас согласилась принять виконтессу.
В назначенный час Клер вошла в комнату принцессы, встретившей ее милостивой улыбкой; она была одна, как и просила Клер.
- Ну что, милая моя? - спросила принцесса. - Не случилось ли чего-нибудь особенно важного, если ты просишь у меня частной аудиенции, зная, что я и так весь день готова принимать моих близких друзей?
- Ваше высочество, - отвечала Клер, - в минуту вашего торжества, которого вы так достойны, я пришла просить вас… обратить немного вашего внимания и на меня… Мне тоже нужно немножко счастья.
- С величайшей радостью, добрая Клер, и, сколько бы судьба ни послала тебе счастья, оно никогда не сравнится с тем, что я тебе желаю. Говори поскорее, чего ты хочешь? Если счастье твое зависит от меня, то будь уверена: я не откажу тебе.
- Я вдова, свободна, даже слишком свободна, потому что эта свобода тяготит меня больше всякого рабства, - отвечала Клер. - Я желала бы променять одиночество на что-нибудь лучшее.
- То есть ты хочешь выйти замуж, не так ли, дочь моя? - спросила принцесса, засмеявшись.
- Кажется, да, - отвечала Клер, залившись краской.
- Хорошо, это наше дело.
Клер вздрогнула.
- Будь спокойна, мы побережем твою гордость, тебе надобно герцога и пэра, виконтесса. Я тебе найду его между нашими союзниками.
- Ваше высочество слишком заботитесь обо мне, - сказала виконтесса. - Я не думала вводить вас в хлопоты.
- Да, но я хочу позаботиться о тебе: я должна заплатить тебе счастьем за твою преданность. Однако ты подождешь до конца войны, не так ли?
- Подожду как можно меньше, - отвечала виконтесса, улыбаясь.
- Ты говоришь, как будто уже выбрала кого-нибудь, как будто у тебя уже есть жених и ты просишь его у меня.
- Да, именно так, как вы изволите говорить.
- Неужели! А кто же этот счастливый смертный? Говори, не бойся!
- Ах, ваше высочество, простите меня!.. Сама не знаю, почему я вся дрожу.
Принцесса улыбнулась, взяла Клер за руку и приблизила к себе.
- Дитя! - сказала она.
Потом, посмотрев на нее пристально, отчего Клер еще более смутилась, принцесса спросила:
- Я знаю его?
- Кажется, вы изволили видеть его несколько раз.
- Я думаю, излишне спрашивать, молод ли он?
- Ему двадцать восемь лет.
- Дворянин?
- Из самых старинных.
- Храбр?
- О, у него именно такая репутация.
- Богат?
- Я богата.
- Да, милая, и я этого не забыла. Ты владеешь одной из самых богатых сеньорий во всей округе, и мы с радостью вспоминаем, что во время теперешней войны луидоры господина де Канба и полновесные экю твоих крестьян не раз выводили нас из затруднительного положения.
- Ваше высочество делаете мне честь, напоминая мне о моей преданности.
- Хорошо. Мы произведем его в полковники нашей армии, если он еще только капитан, и в генералы, если он только полковник: ведь он верен нам, надеюсь!