- Порой на язык он слаб, что верно то верно, но с противником работает виртуозно. Это перекрыто другой информацией, товарищ Сталин. Видимо, иначе с англичанами нельзя.
Сталин пожал плечами:
- А что, Эренбург тоже англичанин? Или Майский и с ним работает? Он меньшевик, как и Эренбург… Только Илья рисовал карикатуры на Ленина в паршивых парижских изданиях, а Иван сидел в министрах у Колчака…
Превозмогая себя, потухшим голосом Абакумов ответил:
- Я понял, товарищ Сталин…
Сталин устало отвалился на спинку кресла, потом, испугавшись, что этот красавец, косая сажень в плечах, увидит его старческую немощь, резко придвинулся к столу:
- Ну и что же вы поняли?
- Материалов достаточно на обоих: были знакомы с Бухариным, Зиновьевым, Рыковым, Радеком, дружили с Мейерхольдом, Мандельштамом, Тухачевским…
Сталин собрал тело, заставил себя легко подняться из-за стола, походил по кабинету, не вынимая трубки изо рта, но не куря ее, а лишь посасывая; расхаживал бодро, хотя мучительно болела вся правая часть тела и пальцы леденели. Потом наконец остановился перед Абакумовым и, не отводя рысьих глаз с постоянно менявшимися зрачками от его лица, спросил:
- Кандалы у вас есть?
- Только наручники, товарищ Сталин. У нас в тюрьмах нет кузниц: Дзержинский приказал уничтожить…
- Меня интересует: у вас с собою есть эти самые наручники?
- Товарищ Сталин, никто из входящих к вам не имеет права носить с собой не только оружие, но и любой металлический предмет… Я подтвердил это указание тридцать четвертого года новым приказом…
- Что, боитесь, Ворошилов меня саблей зарубит? - хмуро усмехнулся Сталин. - Или Молотов маузер вытащит? Он слепой, стрелять не умеет, да и от страха помрет… Зря, что не принесли с собою наручники. - Сталин по-арестантски протянул ему руки. - Вам бы меня надо первым сажать в острог… Я ведь ближе, чем Майский и Эренбург, сотрудничал и с Бухарчиком, и с Каменевым… Он меня Коба звал, я его Левушка… Да и председатель Реввоенсовета для меня был не Иудушкой, а товарищем Троцким…
Зрачки его глаз расширились, словно после кокаина, в них была тоска и ненависть, говорил, однако, с усмешкой, лицо жило своей жизнью, только глаза ужасали, особенно бегающие зрачки.
- Ну, что ж не сажаете? Я ведь для вас сладок… Какой процесс можно поставить?! Жаль, хороших режиссеров не осталось…
Сталин вернулся к себе за стол, Абакумову кивнул на стул, снова пыхнул пустой трубкой (профессора Виноградов и Вовси советовали не отказываться от привычки сосать трубку, запах табака постоянен. "А если уж невтерпеж, пару раз пополощите рот дымком, стараясь не затягиваться. Хотя здоровье у вас богатырское, но и богатырям надо уметь себя щадить").
- При ком в нашу партию вступил бывший меньшевик Майский? - сурово спросил Сталин, не спуская глаз с Абакумова.
Тот молчал.
Сталин отчеканил:
- При Ленине. Более того, Ленин публично перед ним извинился в прессе за какую-то неточность в своем выступлении. При ком в нашу партию вступил Вышинский, бывший террорист, меньшевик и преследователь Ильича в июньские дни? А? Что молчите? Боитесь попасть впросак? При Ленине! Ему этот вопрос докладывал Молотов, и Ленин согласился с необходимостью принять в партию грамотного юриста… Ленин не терпел сведения личных счетов со своими политическими противниками и нам это завещал… А Заславский, который назвал Ильича "немецким шпионом" и требовал суда над ним в семнадцатом? При ком он примкнул к нам? При Ленине… А сейчас фельетонист в "Правде"… И вот эти бывшие меньшевики громили группы Троцкого, Зиновьева и Бухарина почище многих большевиков… Те, страха ради иудейска, отмалчивались, видите ли… Хоть и были русскими и украинцами вроде Постышева или Чубаря с братьями Косиорами…
- Я понял, товарищ Сталин, - глаза Абакумова сияли, ибо Хозяин впервые так доверительно, по-отцовски, говорил с ним, не произнеся ни единого резкого слова (хоть от него все можно принять, гений). А ведь он, оказывается, брякнул то, что Сталину совсем не по душе…
- Ну и что вы поняли? - глаза внезапно изменились, в них появилось доброжелательство. - Что вы поняли? - повторил Сталин.
- Я сниму наблюдение с товарища Майского…
Сталин начал раскуривать трубку.
Абакумов вдруг с ужасом вспомнил показания сына Троцкого, Сергея Седова. Тот с отцом уехать отказался, большевик, военный инженер, патриот державы, был расстрелян в тридцать седьмом, а сначала сидел в Сибири. Перед казнью пришел приказ Ежова поговорить о его житье-бытье в Кремле. Квартира Троцкого была неподалеку от сталинской, сыночек тогда такое порассказал… Особенно врезался в память эпизод: "Я очень дружил с Яшей Сталиным, он у нас порою ночевал… Отец бил его смертным боем, когда охрана доносила, что он курит. "Мой отец - зверь", - сказал однажды Яша, сотрясаясь в рыданиях. Мама уложила его спать у нас, а он все умолял: "Оставьте меня жить у вас, я его ненавижу…"
Абакумов сжег эти показания у себя в кабинете, ужаснувшись тому, сколько лет они валялись в спецархиве. Пришлось ликвидировать сорок сотрудников, всех, кто имел к этому касательство (членов семей сослали в Магадан, поставили слежку за всеми знакомыми; потом для подстраховки арестовали и тех).
Сталин тогда наложил на списке резолюцию "ВМСЗ" - "высшая мера социальной защиты" (иногда писал "ВМН" - "высшая мера наказания"), потому что Абакумов объяснил: "Они хранили архивы, связанные с клеветническими заявлениями сыновей врагов народа, которые жили в Кремле".
Сделав один пых, Сталин прополоскал рот табачным дымом, отложил трубку в сторону ("Что бы я делал без Виноградова, Вовси и Когана? Четверть века они со мною, четверть века держат мне форму, ай да умницы") и медленно произнес:
- Когда я ехал в Лондон, к Ленину, на съезд, один из делегатов тоже много говорил об английской "специфике". С моей точки зрения, тем не менее, там нет никакой специфики… Одна островная амбициозная гордыня… И мы собьем эту самую мифическую амбициозную специфику… Дайте время… Так что не надо защищать Майского, его дрянную болтовню ссылками на какую-то специфику… Вся их специфика заключается в том, что на завтрак дают овсяную кашу, словно там не люди живут, а жеребцы с кобылами… И Майский, и Эренбург нам нужны… Пока что, во всяком случае… Вот придут новые кадры, умеющие говорить с людьми Запада без униженного русского пресмыкательства, тогда и… Делайте свое дело, Абакумов… Давайте информацию, а уж нам предоставьте возможность принимать решения… Всегда помните слова нашего учителя, нашего Ильича: если ЧК выйдет из-под контроля партии, она неминуемо превратится в охранку или того хуже… Так-то… За вами - информация, за нами, ЦК, - решения… Уговорились?
- Спасибо за указания, товарищ Сталин, конечно, уговорились…
…Возвращаясь после таких бесед домой, Абакумов чувствовал себя совершенно измотанным, словно весь день дрова колол.
Единственное успокоение он находил в беседах с дочкой, приглашал ее в свой кабинет, угощал диковинными французскими конфетками и, слушая ее веселый щебет, расслаблялся, постепенно успокаивался, заряжаясь верой в то, что во имя счастья детей отцы должны нести свой крест, постоянно соблюдая при этом условия игры - никем не написанные, никогда не публиковавшиеся, вслух не произносившиеся, но всегда существовавшие.
…Комурова министр обычно принимал без очереди, прерывая встречи с другими сотрудниками, ибо знал, сколь дружен Богдан с Берия.
Так и сегодня он радушно усадил его за маленький столик, заказал порученцу "липтон" с английскими печеньицами "афтер эйт" и, порасспросив о домашних, приготовился слушать своего могущественного подчиненного.
…Абакумов стыдился признаться себе в том, что панически боялся Комурова. Он боялся его не потому, что видел в деле: и на фронтах, когда случалось какое ЧП, и в камерах, где он лично пытал тех, кто отказывался сотрудничать со следствием при написании того или иного сценария для процесса (работал в майке - волосатый, неистовый; воняло потом, и это более всего запомнилось Абакумову: не крики начальника Генерального штаба Мерецкова, которого он истязал в июле сорок первого, а именно едкий запах пота); он боялся Комурова потому, что не мог понять таинственной непоследовательности его поступков и предложений, которые каким-то странным образом оказывались в конце концов верхом логического умопостроения, законченным, абсолютным кругом.
То ли он счастливчик, есть такой сорт людей, которых постоянно хранит Бог, то ли в нем была сокрыта какая-то потаенная, неизвестная ему машина, которая умела превратить хаос в порядок.
Это последнее страшило его более всего, даже больше, чем дружеское покровительство Берия.
Мне Берия тоже покровительствует, размышлял Абакумов, он мою кандидатуру назвал, век не забуду, зато я теперь бываю у генералиссимуса чаще, чем Лаврентий Павлович; кто знает, не придет ли час моего торжества, если я почувствую время, когда на стол Сталина нужно будет положить те материалы, которые помимо моего приказа сами по себе приходят в этот дом, ложась пятном на Берия. Тут и думать нечего! А узнай генералиссимус о девках маршала?! Если б пять-шесть, у кого не бывает - а ведь уж под две сотни подвалило!
Девок-то этих, как блядушек, так и именитых матрон, моя служба проверяет: не болтают ли, нет ли молодых любовников с трипаком или сифилисом, не имеют ли осужденных родственников…
…Комуров достал из папки постановление на расстрел террориста, власовского недобитка и предателя Родины Исаева, готовившего покушение на товарища Сталина, полностью признавшего свою вину, заявившего, что, если выйдет из тюрьмы, все равно уничтожит "тирана, губителя ленинизма".
- Это дело прошло мимо меня, - удивился Абакумов.
- Мимо меня не прошло, - ответил Комуров. - Нужно добро товарища Сталина, чтобы в нас с тобой каменьями не кидали.
- А кто же в нас с тобой может кинуть каменья?
Комуров вздохнул:
- Товарищ министр, во многия знания многия печали.
- Сколько раз повторять: я для тебя был и остался Виктором! Как не совестно тебе?! Или не гожусь в друзья?
Комуров подвинул ему постановление и ответил:
- Твои враги, Витя, - мои враги… Наши, говоря точней… За Исаева хлопочет наш с тобой подопечный Соломон Абрамович Лозовский… Это у меня зафиксировано… Документально… Перед Шкирятовым слово замолвил… Понял? А Матвей прислал мне: "Почитай, поэзия"…
- Где дело?
- У меня… Прикажете передать?
Абакумов понял, что Комуров снова загнал его в угол; просить прислать материалы после резкого перехода на "вы" - значит портить отношения.
- Как только буду у генералиссимуса - подпишу. Справочку только составь покрасивей, ладно?
- Хорошо, Витя, справку я тебе завтра же подготовлю.
Когда порученец принес "липтон" и печенье, Абакумов сам разлил кипяток, опустил пакетики в стаканы, поинтересовавшись, не хочет ли Богдан покрепче: "Два пакетика по эффекту воздействия равны рюмке хорошего вина".
- Какого? - спросил Комуров. - Крепленого? Или кавказского?..
Сейчас что-то попросит, понял Абакумов, постановления ему мало, неспроста он про крепленое спросил, кто-то из моей охраны им стучит, что я мадеру пью, только в их компании нахваливаю всякие там цинандали и мукузани. Рот вяжет, вода водой, не берет, а государь не дурак был, мадеркой баловался. "Женский коньяк"! Пусть называют как хотят, а по мне лучшего вина нет: и сладко на вкус, и пьянит томно…
- Хорошего вина в бутылках мало, - ответил Абакумов уклончиво. - Вот когда меня грузины угощали зеленым сухим вином прямо из бурдюков - это, я доложу, сказка! Хотя грузинскую "Хванчкару" люблю даже в бутылках…
- У нас есть лучше вина… Скажи, Витя, тебе о Рюмине ничего не докладывали?
- О Рюмине? - переспросил Абакумов, нахмурившись. - Кто это?
- По Архангельску работал, подполковник…
- А почему должны были докладывать? ЧП? Запросить?
- Не надо. Я прошу твоей санкции, дай его мне, буду готовить к хорошему делу.
- Да, пожалуйста, - сразу же согласился Абакумов. - Тут моей санкции не нужно, подписывай приказ сам, используй по своему усмотрению.
…Вопрос о Рюмине был задан не случайно: подполковник попал "на подслух", находясь в квартире некоего Шевцова, за которым давно смотрели - крайний шовинист; крепко выпил и сказал: "А ведь в одном бесноватый фюрер был прав: евреев надо изничтожить! Смотрите, кто у нас сейчас ведет главную борьбу против родины? Кто продает страну за иностранные самописки? Евреи! Кто критикует русских писателей и артистов? Еврейские космополиты! Кто клевещет на русских шахтеров в кино? Еврей Луков, под русским псевдонимом прячется, сволочь! Кто завел в тупик нашу экономическую науку? Еврей Варга! Кто клевещет на нашу историю? Евреи. Кто какофонии сочиняет? Еврей Шостакович!"
Кто-то из присутствующих заметил, что Шостакович русский.
Рюмин и Шевцов взъярились: "Нет таких русских фамилий! И уши у него еврейские!"
Поскольку Влодимирский разрабатывал Еврейский антифашистский комитет, Комуров сразу прикинул, что такой человек может пригодиться. Однако потом, подумав, решил взять этого Рюмина под свою опеку, надо сначала обкатать, а использовать - лишь тогда, когда наступит черед для коронного дела. Берия намекнул, что политика Кобы будет однозначной, поскольку экономически русских еще больше зажмут, надо будет обращаться к их патриотизму, подчеркивать исключительность, поставляя "врагов", виновных в трудностях.
- Спасибо, Витя, - поднимаясь, сказал Комуров. - И за чай спасибо. Действительно, прекрасный напиток… Только абхазский лучше, честное слово… Пришьют еще тебе этот чертов "липтон"… Товарищ Суслов в этом деле строг, поимей в виду… Ты лучше адлерский чай хвали, он русский. Краснодарский край, казаки, опора державы… Советую как другу, Витя…
С этим и ушел, оставив Абакумова в мрачной задумчивости.
…Домой министр вернулся рано, сказав помощнику, что захворал, мигрень. Велел соединять только с Поскребышевым и членами Политбюро, для всех остальных министров - закрыт.
Дочь уже вернулась. Он предложил ей поиграть в "морской бой"; сражались с увлечением, потом перешли на "крестики-нолики", он поддавался, изображал огорчение, любимица хохотала. Потом принесла колоду карт, сразились в "дурака".
Отодвинув руку с картами так, чтобы дочка могла подглядывать, с тоскою думал: "Бедненькая ты моя кровинушка, случись что со мной, тебя такой ужас ждет, такие муки… Зачем я лез вверх, карабкался по проклятой лестнице?! Служил бы себе тихо и незаметно, так нет же, понесло! У нас только тихие выживают… Лишь маленькие да незаметные своей смертью помирают… А как уйти от судьбы? Мы ж все букашки, нас сверху в микроскоп разглядывают… Богдан неспроста этого самого Рюмина попросил… Он ничего просто так не делает, у него всегда коварство на уме… А потребуй я материалы, сразу настучит Лаврентию: "мелочная опека, мешает инициативе, что за недоверие среди своих?\" Пойди, объясняйся! Он ведь член Политбюро, а не я… Бедненькая ты моя нежность". Он поднял повлажневшие глаза на дочь: "Пойти бы в церкву, как с бабушкой Леной, покойницей, да и бухнуться на колени, прижаться лбом к вечным плитам храма Господня и помолиться б за нее… Мне-то ничего не страшно, огонь и воду прошел… Да и не отмолю себя, ее б уберечь…"
- Папуль, а ты почему не кроешь? У тебя же козыри есть! Так нечестно!
- И вправду есть, - вздохнул Абакумов, - отобьюсь, сей миг покрою, малышенька…
- Ты мне не поддавайся, я ж не маленькая! Неинтересно играть… А знаешь, меня сегодня училка отчитала…
- Вот проказница… За что?
- Я не смогла ответить, когда было покушение на Владимира Ильича…
Ну, завтра этой суке шею накрутят, подумал он, девочку попусту травмирует; ответил, однако, иначе:
- Такие вещи надо знать, дочура… В Ильича стреляла эсерка Фанни Каплан, космополитского племени, ей Бухарин пистолет в руки дал…
- Вот она б тебе двойку и влепила! - рассмеялась девочка. - Первое покушение на Ленина было в январе, еще в Петрограде! Его тогда какой-то швейцарец спас, собой прикрыл…
- Швейцарец? - Абакумов удивился. - Это кто ж?
- Платтен, - произнесла дочка чуть не по слогам и пошла к роялю: знала, что отец больше всего любил, когда она играла "Полонез" Огинского.
А вроде Платтена этого самого мы расстреляли, подумал Абакумов. Уж не из троцкистов ли? Ну и учителя! Эти такому научат, что потом из детей колом не вышибешь…
Хотел было сразу пойти к себе и позвонить помощнику: пусть проверят учительницу, не контра ли, но, расслабившись, отдался музыке, любуясь стройной фигуркой дочери, грациозно сидевшей возле огромного белого "Бехштейна"…
…В то же самое время три врача-психиатра работали с Александром Исаевым, бывшим офицером военной разведки РККА, кавалером боевых орденов, а ныне зэком и придурком - не в грубо-лагерном, жаргонном смысле, а в настоящем - он сошел с ума во время допросов.
Они уже час сидели с ним в маленькой комнате, оборудованной магнитофонами, и всячески пытались разговорить несчастного. Молодой старик, однако, тупо молчал, глядя куда-то вдаль неподвижными глазами.
Один из врачей, самый старый, Ливин, попросил коллег выйти. Оставшись наедине с зэком, тихонько, дружески, доверительно спросил:
- Санечка, хочешь поговорить с отцом?
Зэк продолжал смотреть сквозь доктора, но в глазах его что-то мелькнуло…
Ливин включил магнитофон, зазвучал голос Исаева: "Я хочу получить свидание с сыном…"
Зэк вдруг умиротворенно улыбнулся:
- Папа…
- А ты его позови, Санечка, - так же добро, вкрадчиво продолжал Ливин. - Покричи: "Папа, папочка, папа!" Он тебя услышит… Ты ведь веришь мне?
- Папочка! - после долгого непонимающего молчания вдруг закричал Саня и, чуть отодвинувшись, поглядел на врача. - Папочка! Ты меня слышишь?
- Громче, - не отрывая глаз от зрачков Сани, нажал Ливин. - Кричи, что плохая слышимость… Ты ж не слышишь его? Правда? Пусть говорит громче…
- Па-а-а-апочка! Что ты молчишь?! Говори громче! Почему ты замолчал?!
- А замолчал он потому, что слишком волнуется, - по-прежнему ласково, доверительно объяснил Ливин. - Столько лет не видал сыночка… Крикни, что скоро приедешь к нему… Скажи, что уже выздоровел… Только кричи громче, тогда отец ответит…
…Послушав настриг пленки, приготовленный подполковником медицинской службы Ливиным в тот же день, Влодимирский позвонил Комурову:
- Отменная работа! Наложу на голос радиопомехи - получится вполне трогательная беседа.
- Не обольщайся, - ответил Комуров. - Твой подопечный так изощрен, что наверняка проверит придурка подробностью, нам с тобой неведомой… Вот и конец твоей комбинации…
- Ничего подобного! У нас каждая фраза начинается с того, что тот орет: "Папочка, громче, я очень плохо слышу…" А на проверочном вопросе папочки мы прервем радиосеанс: "Помехи, попробуем завтра". Состояние у Исаева будет шоковое, скушает, поверьте…
- Ты еще не ударил его в лоб вопросом: "Что написал в Библии и передал Валленбергу?"
Влодимирский ответил убежденно:
- Это мой главный козырь. Рано. Давайте послушаем, как они будут беседовать на даче, во время прогулок… Они ж не знают, что мы их и в лесу сможем слушать, шарашки не зря сливочное масло и кофей с цикорием получают…
Комуров усмехнулся:
- Валяй. Я тебе верю, ответственность на тебе…