Открытые дворы. Стихотворения, эссе - Аристов Владимир Павлович 3 стр.

Итальянская семья валялась в море
Изредка перекликаясь

много глаз у отеля -
их бессонных очей

глядели в стороны света

не видя пресной воды,
бившей в правую руку

Глубоко мы на дне моря воздушного
ниже земли, тише травы

здесь у отелей
они – глаза
одни глаза

брызги растут вверх к уровню-нивелиру
земли

Пресная вода
пресная
сквозь нее на юге вспышка белого
облачка
магниевого завода
добывшего немного
соли моря для земли

* * *

Ты включил кондишн на полную мощь

Чтобы мысли все заглушить

Ан доносится откуда-то сотый твой анекдот
от которого антидота нет

Всё в посольстве по-советски сложно и необычайно
светло

говорят пиши бумагу даже по трафарету
подложенному поперек

ты хотел хоть одним глазком в будущее
заглянуть
но оттуда кто-то заглядывает сюда

срок подписи твоей иссяк и истек

юго-восточнее Азии здесь можно
жить
если б был воздушным твой позвоночный столб
а не то, что ты на нем застыл
на столпе

боль твоя спеленута в местный пресный хлеб
ты бы мог пережить и ее и избыть
но избыток зрения твой бежит во все
стороны здешних мест

шумным холодом ты все соринки
с пола прогнал
все равно за окном необыкновенно тепло

и стеноз сжал вас всех
в одной небольшой
стране

и за краткой подписью
видится лишь ее рука -
не хотел, а приходится кратким быть
как Магдалина Борисовна
что нюрнбергский весь протокол
запечатлела птичьими
стенографическими значками
только пальцы ее тогда на светлой стене
повторяли щепотью
шероховатое то движенье

но тебе сейчас не на те пальцы
тонущие в прошлом
смотреть
воротиться хотя б невидимым в свои края
но жаль здесь себя потерять
и на мировой твоей гармонии
кто-то другой играет там
за твоим окном

воротиться бы в юность и
набравшись сил
побежать бы отсюда во все стороны жизни

выйти б наружу за холодом
пока не утратилась вся подпись твоя
и чернила для белил этой стены
еще в памяти есть

Имена и лица в метро

* * *

…перелицуют пальто

это подсветка высотки
точные гостиницы "Украины" края
тот нежный отверженный
сверхосенний свет

где-то в 50-х
перелицовывали пальто

также но навзничь лежала
плоскость обнажена
темная а с изнанки
светлый свет

и в пальто перемещенное
перелицованное лицо
словно с зари на вокзал

все-то меня не отымут
и не отпустят меня
лиц безымянных значенья
шепот тихий камей

каменных лиц имена

на той стороне Садовой, прямо
на той стороне

лица ночные лицую
глажу пламенный камень
и дорогие глаза

бедное наше всемерное
схваченное светом осенним, высотами
не перелицованное лицо

* * *

Волейбол белой ночью
гипсовые ваши тела
задержались в воздухе

Хоть завтра да сегодня уж
на завод снова

пусть даже срежут
процентовки
порвется стружка
в токарной мелочи

но здесь в горячей посвященности
в такое
бытие
Где повторенье без изъятья

на капли алкоголя
жизнь пока не распадется
на скамье оледенелой -
верные тела, оставленные в белом воздухе
без ночи без уничижающего
сна совсем

* * *

Отшумевшие аплодисменты
В памяти опали, как листва
Где же рощи рук,
Что дарили шум

лишь за то, что я актером
вызвал или вызволил другого
Лоб его и голос или локоть оголил

Перед жаром всеслепительной и беспощадной
рампы

Лишь за то был дорог вам и мил
Что в себе открыл я жизнь иного

и четверть жизни в чужих лохмотьях проходил
сам френчу ношенному уподобленный немного

Но на сцене иногда думал
вот вечер кончится
выскользну из зрительской толпы
и неузнанный под звездами,
видя вас как одного огромного со стороны,
пойду один
в несминаемой своей одежде

ЛИЦА В МЕТРО

Плавающие слева иль справа

сплавы их листьев
на лацканах

металлических
Объемы их объемна их
славы их глаз
листва живая

не говорили их глаза
но порознь каждый
жили
глядел и уходил
не уходил
в свою сторону света
света пролетающего за черным окном

30 АПРЕЛЯ

Вызвать меж забвенья вещей образ
Алена твой
Здесь в средостеньи берез
Аляповатых губ примкнувшего
трутовика
Шумом шоссе неясным оплакана
Высота сосны горечь-даль
сталь давняя неба -
Обещание верное

Бутоны черных копий
на углах железных оград
И несмела несметная
Зелень
пробирается первый раз
на парад земли
и в повторе как песня
вытянет, вызволит во всю длину жизнь
жизнь твою вечную

ПЕРЕУЛОК

На перекрестке ночном
Трехпрудного где разделяется он
На Ермолаевский и Благовещенский

ты стоял тогда и сейчас

Направо налево ль пойдешь -
словно два свежих отворота -
воротника у форменки
отклонены во тьму

направо ли – в Благовещенский
где закрыв глаза снится все тихий
утренний шелест сумки холщовой
направо ли там где казармы и за
стеклами лица безмолвны

налево ли где каштаны светятся над посольством
со странным страны окончанием
на "агвай" или "угвай"

Но не слишком ли обнажена там
улицы Жолтовского улицы
будущей
в повороте ночном книжная эта желчная
желтизна

Кто передоверил перепроверил кто не
переуступил

на пороге осеннем

свои права
чтобы за всех видеть
и тихо за вас всех сказать

ИЗ ЦИКЛА "МОСКОВСКИЕ МГНОВЕННЫЕ ВСТРЕЧИ"

(12 час. 48 мин., 26-сентября, Яузские ворота)

…встретился совершенно незнакомый человек
Несмотря на солнце, в капюшоне
Правой рукой опираясь на палку, шел наразмашку
В левой – с раскрытою книжкой в желтой обложке
взгляд его был, как пароль
И в лице непрочитанные морщины.

* * *

Пресловутого Дуная
Льются вечные струи

Ф.Тютчев

Там на берегу Дуная
возвышается гора
мимо велосипедисточек
не разъедется толпа

Люди косвенно мешают
зрению (не обесточь)
бестолочь толчется в оптике
ей мешает человек

И по бесконечной набережной
однодневками снуют
велосипедисты встретились
разошлись и вновь снуют

И мешают восприятию
разошедшиеся тени,
самостийные тела

Как объять, когда проносится
бешеный велосипед

Буда, Пешт или безумная
восхищенная Москва

Легче нам, что не проносятся
по краям Москва-реки
велопеды скоморошные
легкие, как плавунцы

Легче нам изъять из зрения,
как застрявшее стекло
Пети Медленного дление
И Наталью Медовых
Станислава Иванова
и еще Полину Грач

Где кончается в них город

Где тогда начнется ужас
Город в нас воспоминания
очищаем от людей

и бесшумно ходют дворники
всех сметая как соринки
ветровых открытых глаз

И вернуть удастся ль в город
Тех, кто выброшен до дна
Гору Геллерт неочищенную
от людей, людей, людей
И холмы Москвы

* * *

памяти А.Ю.

75-го август
Мерцая дремали авгуры

Расстегаи с визигой
и литровый цилиндр
Зелена вина
В "Центральном"

Проницаем был взгляд
И духовная несомненна еда

Может быть, хохолком от времянки-стремянки
Время любое я достаю
И в аи отзывается ай, Али, и а-у слышно в А.Ю.

Ты ореховым взглядом по лицам вещей скользил
Разорвать повторенье такое времен – это выше
временных сил.
Что же будем в том времени делать опять?
Декламировать жизнь
Подгонять несозданье
по улице
И ореховым прутиком все в ту ж
непокорную загоняя тетрадь?
И на что возрождаемой жизни
пламень исчезнувшего вина?

Горечь мира, молодая вина легко в безликое летнее
в несомненное претворена вино

Стихи, сочиненные львом-поэтом (из романа "Mater studiorum" ("Мать учения"))

СНЕЖНЫЙ ЛЕВ (LEO, THE POET)

Человекобез-образный
Человеко-бесподобный
Лев-поэт милостью божье-человечьей
тихий, смирный, грязный, как овечка,
Перед нами предстоит

Он устал на задних лапах
Душно в его старой шкуре

в глазах больных трахомой
вековая грусть зверей

Он пришел, некрасивый, сюда, хромая
с пыльной кистью, с бахромою
снежной пеною хвоста

Белый лев из Алабамы
из университета града Florence
распростясь с своею львицей
стал поэтом меж людьми

Речитативом он произносит прошенья
(с книжкою "Рейнеке-лиса"
на немецко-львино-русском
в молью траченной подмышке)

С флагом небывало-пестрым
он последний царь, предстательствует
от посольства всех зверей.

Он стоически
повторяет проникновенно
лапами помавая отнюдь не геральдически
Лево-агнец
но вдруг он оглянется огненно
Словно грозный ангел в уголках его глаз промелькнул

Он восстал из тысячелетней пены -
человеческий вассал
встал из снега
но в холоде человеческих взглядов будто бы скрылся

Не исчезнув, не истлев
в зимнем зоопарке
над вратами дремлет лев
в виде белой арки

ОКНО МЕДАНЫ

Йелке и Младену

В комнате царило окно

Мы держали ставни, разведенные
в ширь наших рук
деревянные ставни,
нагретые незнакомым солнцем

Нам была видна Медана вина

Обернувшись
мы увидели за спиной другое окно
кто-то вглядывался в комнату
с внутренней галереи
как художник
близкого Ренессанса

В темную комнату
где контуры и мерцанье
брошенной на кровати одежды
И окно, что мы распахнули, как зеркало

Где была дана Медана вина

но мы знали: из сияющей этой равнины
наши лица на глухой амальгаме
в темноте этой комнаты почти не видны
только проблеск глаз словно чрно вино

Мы открыли… мы снимали… слой за слоем
убегающие в даль виноградники
нестройные голоса поэтов

или то чудится эхо
из боковой ванной -
донесла гроза
из окна
так что комнатный ливень
сливается с шершавым
по тихой бумаге
шуршаньем дождя

в комнате, где парило окно

Мы еще и еще раз приближали к глазам
эту местность
в линиях виноградных блуждали
но вода смыла пульс прожилок листьев
с пропыленного винограда

где Словения, где Италия?
тщетно
не было швов и границ

Фрагменты соединяли вино

Из глубины, изнутри мы увидели
мы видели
сияющий день
отступали как будто глазам не веря
потому что окно открылось как свет
в мир огромный
который хранился
в подземном пространстве

Дорогое вино в глубине
раскрывался слой за слоем времен
медленно через прозрачную прочность
сквозь крепость вина
свет его изменялся в лице
и долина раскрывалась все глубже

Но окно в воздухе оставалось и когда
стемнело вокруг

Мы вошли в промежуток меж стен

во тьме на старинном буфете
светился портрет
юной девушки здешней
с цветами вкруг глаз

Испарялось вино
меж трех деревянных стен
здесь жила тишина морская

хотя не было моря за ближайшим углом

машины далекие
вечернюю обозначали долину
высох клей под отогнутым
уголком Европы

несколько насекомых пересекли
нить взгляда

что вернем
дорогому другому другу
такому же

на дне ящика тумбочки с тонкостенным днищем
что колеблет руки

пятна исчезнувшего вина

что оставил нам письмо несказанное

стертый пятак евроцентовый
незакрытый замочек от чемодана
и переложенный на словенский "Ладомир"

ТРОПОЮ РИЛЬКЕ (RILKE WEG)

Долго мы шли вдоль оград -
меж деревянных жердей
словно деревенской околицей
пряслом ограждавших нас от моря

Сквозь лес мы проникали дальше
К нашей цели – бухте Sistiana

Она была невидима с дуинского балкона замка
По сути, недоступна взору

Но все же цель не была ясна
Кажется, гостиница
Где больше сотни лет назад
С собой покончил безумный физик

Зачем искать ее было неясно
Найти наи-европейскую гостиницу
Где все сверкает, люди редки
И где-нибудь в углу
В сияющем прямоугольнике,
Начищенном так, что и прочесть нельзя,
Написано, что сюда когда-то
Прибыл на отдых (с семьей)
Тот физик знаменитый.

Наконец чрез много километров
Мы вышли на обрыв над морем
Там бухта замыкалась
оставался небольшой пролив
два тонких мола почти соединяя
словно два несведенных пальца у глаз

"Можно ли вообще спуститься с этого обрыва? -
ты спросила

Мы долго опускалась, снижались
медленной спиралью
сквозь темный лес пробкового дуба

Мы снизились к границе моря
горною тропинкой
где в море крошечная бухта
(наверное для младшей дочери его)

Мы подошли поближе
ничего не видно,
кроме дороги
рядом с окраиною моря

Наконец вблизи автостоянки
Громада незаметная на фоне леса заполнившего гору
Заросшее южным бурьяном
Здание, похожее на остов средней московской школы
Прикрытое зеленым косогором

Мы обошли его вокруг
со спины, где редкие машины прислонялись
к нему в виртуальной зелени.

Неохраняемый вход-провал
Пересекая экскрементозные полоски
воздуха -
мы вошли
и дальше внутри
вещи, разбитые на части
зубчатая звезда велосипеда
цепь ржавая последний раз замкнулась
и уходящий вверх обломками ступеней
путь лестницы

там где виднелось белое небо
в куполе зияло
круглое отверстие
казалось, от рухнувшей с огромной высоты
небесной люстры

путь завершился без указанья
окончания тропы
Rilke Weg

Так медленно балкон Дуино кружился
рука хваталась за побеги зелени
проросшие меж рельсов
Крепивших балки
с крошащеюся штукатуркой той
гостиницы
балкона, того человека у окна, люстры
рухнувшей в мир
с захваченными взглядом территориями

скрылся он за дневной газетой
задвинув занавес из букв
и Райнер на балконе из глубины
гостиной замка

не знал об этом
от кого-то слышал -
не умел читать газет
но балкон словно та маленькая бухта,
подхваченная на ладони снега

Мир,
похожий на рухнувшую люстру,
которая еще летит к земле

Мир неуспокоенный
Серые скалы с зеленью побегов
Море слепящее до горизонта

Предстала новая ландскарта

В Дуино дивные двоятся
названья и пути
словенское Divino
Duino итальянское?

через несколько лет
начнется бомбардировка с моря -
прямые попадания в окна гостиницы
где не было уже австрийцев
бежали в мир
как физика, пытались скрыться в атомы
зловонная материя – в идеальный космос атома,
где словно в коконе – будущий мир.

На спорной территории – Италия
великая адриатическая дуга
ручьи вина сюда иногда приходят из Словении,
впадая в море.
Платон изгнал поэтов такого-то числа
такого-то века
империя поэтов – Атлантида
и рухнувшая люстра в глубинах морей

Разошлись пути здесь к Монфалькано
или в сторону Триеста
бесспорная территория на карте,
на марке
но марки больше нет
Во многих местах мы не опознаны – здесь и сейчас.

ТРИ СТИХОТВОРЕНИЯ ИЗ ЦИКЛА "ВООБРАЖАЕМАЯ AUSTRALIA"

australis