Открытые дворы. Стихотворения, эссе - Аристов Владимир Павлович 4 стр.

(смотрящей сквозь море)

Та полотняная вода

(взгляд не отводя от южных всех морей и океанов)

возникла вдруг опять
вспомнила ты как полоскала

там где на воды скатерти не стелили

здешний фестиваль развеян
роздана поверхность
празднеств и убранств
и темноту волос убрав с лица
ты словно снова взглянешь
в отраженье священных северных рек
под сумрачным обрывом
где прежде полотно ты полоскала

и нынешние флаги трепетные что тебе теперь видны
с полосками морскими колыханий
в них скрыты рыбы лед на глубине
ракушки, крабы и кораллы

но та полотняная вода
ласкала твои руки
так к ней прикасалась ты
как будто ты ее стирала

светлела давняя вода

морщины исчезали

и видишь что меж пальцев
выступили в воде истинные созвездия иные
Павлин и Феникс и ближний к нам Центавр

вышиты морские знаки

и тебе склоненной
в отраженьи виден Южный Крест

АВСТРАЛИЙСКОЕ РАЛЛИ

Красная пыль
здесь безвременно стала с тех пор
как пронеслись машины

мы контуры, мы контуры лишь
узнавали иного человека угадывался профиль тела
очертанье лица
но не его самого
хоть мы в кирпичной мгле
протягивали руки
поодаль где-то зрители стояли
от солнца изнывая
на солнечной зеленой
неземной траве

но мы их видели едва
словно снова
блуждая как номады
сновавших сквозь наши
сны
в красной этой крошке
вослед машин

они стояли чуть поодаль брызгая на себя водой
под зонтиком водяным
(утром все листья здесь поворачиваются
к солнцу ребром
с дребезжанием жалюзи)

мы в красном мареве стояли
не опускавшемся не отпускавшем
разыскивали других

что препирались в гермошлемах своих голов
в контурной пыли
даже себя не слыша

что соскочили с мотоцикла
выпали из машины
снялись с пробега
но в этой тонкой пыли, крошке
пахнувшей мнимо и привольно довоенным
шоколадом

мы с нами – вы с вами спорили, судили, препирались
стучали в окна шлемов -
не только лиц другого
но даже
своего – не видя кулака
крики ваши на древние были похожи
причитанья
словно рыданья ребенка в люльке -
ваши лица бились, плакали,
смеялись
в слезах текущих по
стеклам термошлемов изнутри
которые забыли вы сорвать, но
поздно – вы без голов – дышали
задыхались кирпичной крошкой -
пылью от всех рухнувших
стропил
мир пролетел, оставив зрителей,
словно шлейф искусственной
кометы
невысохших шампанских брызг
местного бормотания шаманов
осколков, экскрементов междометий
пазух, где руки, как звереныши
иноземные, пригрелись
в подмышках
ожиданье кончилось уже давно
давно они промчались
оставив на бетонном парапете
слова, выбитые слова
несколько батареек
ускользнули из всех алюминиевых
гнезд
еще могли бы они
сверкнуть
плюс поменяв на минус
но ищут их, как ягоды
драгоценные в утреннем
летнем лесу
но в крошеве этом красном
в этой замшевой пыли
не находят
под ногами у нас тоже люди -
собиратели давно забытого

мы отступив на шаг оказались
в ином пространстве
в чистом коммунальном коридоре
людей
была там половина человека
схвачена охвачена омыта воздухом зеленым
но половина жизнеописания его
осталась в марсианской части
наверное – неустроенная слава
еще-уже неудостоенная слова

CAIRNS

Рельсы терялись в траве

Вначале я не поверил
Я шарил долго закрыв глаза
пытаясь найти окончанья
Не может не могут две соседних реки
быстро так потеряться

чтобы нельзя не догнать их и в прятки играя
поверить нельзя стоя между корней мангрового дерева
когда обнажил их отлив
закрыв глаза и не досчитав до ста -

что можно пойти их искать и не найти

Рельсы эти – откуда-то с забытой
наверное плантации сахарного
тростника
сейчас уходили в лес
терялись в траве непроходимой -
волнисты от времени две дрессированные змеи
что парно струились так по земле
закончились вдруг, в траве исчезли

словно возникло здесь близко знакомое заколдованное
море
туда руками парными я потянулся
одна ощущала какой-то пенный укор
другая – протуберанец юркий холодной звезды

никто не скрывался, но и голоса не
подавал
я видел, как реальная железная дорога
вся растворялась в мире
в дверях которые он ей отворил

Теперь густая здесь трава
я плакал, словно я видел,
как исток реки в себя впадает -
течет обратно вглубь

седые два текучие уже под солнцем
два рельса
не связанные ничем -
здесь я это открыл их соединив руками -
в них никакой не осталось прохладцы
они были послушно нагреты солнцем
до самого своего дна
до дня основанья когда были созданы здесь
вопреки песчинкам кварцевым этой земли
которые кротко не увидел никто

К ПОЯВЛЕНИЮ СОБРАНИЯ СТИХОВ ГЕННАДИЯ АЙГИ

Семитомник твой -
Ствол застенчиво выступает из тьмы
вослед за другим стволом

Лес становится снова деревом
Поле горизонтом безграничную обозначает страницу

С чистого листа
Мы считываем твой снег

Словно одна снежинка…

Тает – не тает
Но именно та
Нам остается как слово

Твое

* * *

памяти Алеши

где-то под аркой тогда -
открытой из поля в поле -
названных Соловьиным проездом

рядом
белая голубая ячейка-плитка на стене
дома

и неправдоподобное чудо
автомат-телефон кажется он так назывался?
от той отлетевшей плитки
я говорил с тобою тогда
из голоса в голос
в комнату твою на высоте

где-то в середине 80-х…
в мае в один из дней твоего рожденья

вспомнил сейчас… потому что прочел у Кавафиса
упоминанье об Аполлонии Тианском

верно…
я тебе подарил "Жизнеописание Аполлония"

был я единственный, кто пришел тогда
к тебе
ты отвечал вкрадчиво
что день рожденья не празднуешь
но если зайдешь буду рад

начал читать ты с тех пор
жизнь Аполлония
в которую я перестал заглядывать уже в лифте
и затем не смотрел

потому что она в надежном взоре
и читаешь ее только ты

теперь ты ушел – и я знаю
что книга открыта и мне
просто теперь я могу приподнять эти строки
полные тайн и чудес

Но что есть не стоящие одного
слова истинного другого
чудеса и тайны?

и все же все то, что хранили глаза твои
на оборотной стороне
взгляда -

попробуем собирать – твое зрение
рассеянное для нас
(пусть на странице описания жизни)
затерянное среди ясеневской листвы

Прикрывая глаза, я отчетливо вижу твой свет.

ФОТОГРАФИЯ

Белого превыше собора – в небо
твой падает взор

нет у паденья, паренья такого

дна

ангелы не падают в небо

ты сейчас – именно то, что ты видишь
значит мгновенно мы совпадаем

– головокружительна глубина -

взоров падением в небо все выше -
все вниз

там где борозды

санных полозьев узор
иль самолетные межи

дай говорить
перечить

все здесь едино но не одно

безмолвие нынешнее твое

там за самолета пахотой, пахтой
среди бела инея небо еще синей

отрешенность совместна наша

но предначертано мне иное
отделяясь словно во сне

уходя белогривыми величественными садами
фигурами накрененными на краю балюстрад

уклонение в это время невесомости взгляда

благодарность

за видимое твое безмолвие
единокровности новой сродни

Из книги "Месторождение"

ПОЕЗДКА НА ОСТРОВА

– Ah! Seigneur! donnez-moi la force et le courage
De contempler mon coeur et mon corps sans dégoût!

C. Baudelaire. "Un voyage à Cythère"

"… на "ferry" поплывем"

– так они проговорили?

да, не на Киферу… лишь созвучие…

словно исполняется обещанье уже забытое -

поездка на острова

наверное, почти блаженных

плаванье
на этот остров Кеджо? – так кажется?

да, мы плывем на Cozy-island -

от берега песчаного пойдем
где у гостиницы силуэт пробитый Афродиты
в плоском граните
сквозь который видны
морское солнце и край далеких островов

октябрьское скольженье
по волнам
в Восточно ли Китайском или Желтом море

все обещания исполнены
мы движемся
мы неподвижны

на пароме словно в ладье с огнями по бортам

память прерывается в этом томительном
мутно-зеленом море

да, на острова блаженных…

"А вот и остров Кеджо…"
рождался он из моря, как призрачный нарост
под звук мотора с перебоями
как точка мечты разросшейся вдруг до огромной правды

обитаем все-таки, заселен этот остров-порт

пустоты знобкие Кореи:

между сопок, между деревьев, между людей
прохладно как-то

зябко
под ветром
и взгляд кружится меж дальних сосен
спускаясь к морю

но посредине острова есть снова остров

и там на сопке
обнаженной

Преувеличенный заведомо
на осеннем взъерошенном склоне
вздыбленный танк сквозной

через который единственный вход туда…

то не был лагерь смерти

лишь место ожиданья скорбного (под эгидою ООН)
окончания войны
когда умчит на родину китайцев-северян
черный паровоз
как
завершение того темного входа в танк

за две недели… до твоего рожденья
началась неведомая война в Корее

война для нас почти что нереальная

и вот историю здесь играют манекены

пока живые люди заняты другим

На парашютах вероятно опускались
на берег скудный этих островов
накапливались как отдаленный лес на сопке полуголой

и с надписью POW (Prisoners of War?) на спинах
вступали в действие на мягких лапах

восстания здесь происходили
представлены на диараме
где неживые люди переходят в фреску
незаметно

подзвучены живыми голосами
подкрашены ненатуральной кровью

Говорящие куклы изображают
лагерную историю
объемом в 120 тысяч жизней

для нас истории той не было
она не более жива
чем эти силуэты
переползающие по проволоке над пропастью

из памяти диарамы извлекаемы лишь они – немые
манекены

путеводный маршрут по холму
слепок тех слепых голосов
в репродукторах черной бумаги

пропавшие в окопах

следящие сквозь амбразуру
за нынешней морскою синью

лишь за брезентом бывшего лагерного
театра-шатра
под ногою
разбито живое стекло

разделенное на несколько осколков, как море это
или острова
где плавают свободно отражаясь
небо безмятежное сосны и чьи-то лица
на террасах горы, где
лагерь был когда-то
под открытым солнцем

С той стороны на склоне срединных гор
видны "Райские острова"
на выходе у моря другого

Здесь хижина на берегу,
ручей негласно впадает в море
и шубертовская тишина
словно нечаянно сгравировали сюда горно-немецкий
воздух
в этот край древних
рыбачьих сетей

История вползает в географию

Ночью возле стен гостиницы
неясное сиянье доходит у песка морского над
безвидным горизонтом -
то острова Цусима

ПРЕДМЕТНАЯ МУЗЫКА

Отдаленный города гул
Ты заслышал зимним утром
Глаза закрыв

Ты вспомнил: в метро-переходе играли так же
гусли-самогуды

Ты пробегал с привычной сумкою через плечо
и ощутил под пальцами
всю городскую музыку, трепет
и людские разговоры

ты был его источник, слабый родник этого гула

ты чувствовал, как мир играл, переходя в простой предмет

но некому его собрать, создать

город везде и где-то
но там тебя нет

отдаленно болит голова

еще в сумерках ты нащупал звук – внезапный лай
отдаленный -
узор незнакомого смутного перламутра

ты думал, что сможешь вернуть тот рисунок

И в мерзлом трамвае
Где музыка отдаленная
Остекленная холодом

Твой портфель на коленях под руками звучит
Словно ты гитару перевернув
Струнами вниз
В желтом дереве музыку слышишь
Затрепетав, как лира полевая

Город вокруг – не видит тебя
И ты лишь ладонь его чувствуешь
что это… легкая дрожь купюры, детский
флажок или вымпел под ветром

и вокруг снег – руина, но все ж нерушим

просит город-мир, чтобы ты бродил
по улицам его, садам
даря ему его отдаленный смысл

Ты играешь пальцами
на сумке своей
или дереве старой гитары

И хотя город каждым жестом своим
торжественно тебя опережает
он не произойдет без тебя.

* * *

Неверный свет костра

вечерний поворот дороги

И несомненный и неумолимый дым.
Он быстро перенес
к нам шум тепла родного

став не воспоминаньем но всеми вами прежними

вернув непостижимую неуловимость верности

ОБЕЩАНИЕ

Смывая пыль и водяную пелену
Медленно напяливая
на лицо
перед краном
бьющим вниз
куда-то в светотень
этого или того дня.

Разрезы кровли, утренние тени, свет
резкость голубиных крыл
и гул в глубь двора
растерянно откуда-то так попадает.
Держа письмо
перед собой
на водной пелене
не прикоснувшись к чернилам -
их смоет непутевая вода.

Лишь завороженно следил
как бурлила и пропадала драгоценность
в воронку с правым завитком.

По ногтю тень прошла
лицо бумаги обескровилось
недостоверно было в молчании
все, что я мог сказать
по причине твоего ухода.

Я медленно произнесу
бессвязный протокол между зубов
дневной

Где-то сигарета зардеет меж светофоров

Папиросная фабрика продымит
Легкие проснутся
Тот день начнется
Сверкающим камнем.

ПЬЕСА

Две поэтессы напротив друг друга
На табуретках
Покачиваясь

Изображая июньскую встречу
Ту полутайную
Перед самой войной
При немногих свидетелях
В комнате восьмиметровой

"Был ли паркет, это надо проверить
Или только партер марьино-рощинской пыли", -
Так говорил режиссер им,
Что рассадил их по двум сторонам
комнаты

"Собственных стихов не читайте,
но держите их наготове
рядом с речью…
Перед собою протяните руку
с большим бумажным листком
на котором написано их имя…"

Он предложил им одеться
в старые водолазки
Чтобы осталось, не утонув, в безликом том трикотаже
только лицо.

"Вы играйте лицами
белыми, как листки,
на которых еще
не написаны глаза и ресницы
играйте хотя бы с чистого древесного листа липы"

"Лицо поэта, – так он им говорил, -
в моем представленьи – лишь цветная
неуловимая ткань,
по которой войною времен проходят лица
встреченных им"

"Можно курить?"

"Нет, не нужно. Потерпите"

"Для кого мы играем? И что значит "играть"?"

"Вы остановочный пункт… что вполне достаточно…
или безостановочный… времен
тот пунктир, откуда
исходят волны ветра
от ваших волос
в прошлое, к тому дню…
или в будущее"

"Но продолжим…
Именно он воплощает других
Имя его -
это мозаика благодарных имен других
Но именно им
Он обязан всем
Потому что они – его воплощенье"

Приблизительно так бормотал он им в уши…
Обдавая свежим дыханьем
Внушая инструкции, отвлеченные,
как реклама лаванды.

"Изображая другого
мы имя держим свое
словно маску перед собой
но написано на нем имя чужое"
И он выдал им листки,
прикрепленные на длинных планках
похожие на белый веер
написав слова
на одном "Ахматова", на другом "Цветаева"
"Так вы станете двойным анонимом", -
он внушал им.

Изображая других
на табуретках пригнувшись
в черном своем трикотаже.

"Ваш диалог отдаленно может напоминать
допрос"

"Кто же кого допрашивал?"

"Никто никого
и при том – обе друг друга
эта встреча, в которой
воплотилась вся жизнь
это пьеса… потому что они играли встречей своей
всю-то жизнь нашу…
все свидания безымянные
при понятых… при свидетелях
чьи лица едва различимы в рембрандтовской темноте

ведь все, кто искал другого…
встретились в этой комнатке
и кто, говорил утвердительно
тот вопрошал
и смотрел на себя
сквозь драгоценные глаза другого"

Вечер… нескончаемый вечер июньский

"Помните… в последний раз
встреча их на этой земле
но здесь на дощатом полу нашей комнаты
на подмостках, верней, на
мостках расставанья
вы напомнить должны
что их встреча еще состоится.
Вы не играйте
Ту первую ордынскую безымянную встречу
Вы играйте вторую
где-то в Марьиной роще
а Александровском переулке
Но главное – вы играйте себя
Играйте свидетелей марьиных рощ
облаков волокнистых стад над Москвой
над московским июнем
запечатлевшим как паспорт
всех нас…
но тех неизвестных соседей
кто спал в других коммунальных комнатах
как молодой сосняк
не знает никто"

Две поэтессы в черном
Начинают играть
тихо проявляясь лицом в темном воздухе
они могут изображать все, что хочет любая из рук

"Вы поймите… им не играть предстояло -
рыдать…
трубным голосом звать…
и рубашки шить
из подорожника ниток…
Или играть только небо
за небольшим окном
играть тот июнь
что мгновенно ушел тогда незамеченный
Поймите,
вы играете монумент
той встречи
но играйте так, будто
она была репетицией
встречи вашей здесь и сейчас"

"Дверь откройте, – он сказал
чтобы воздух
входил постоянно
чтобы вы ощущали живой сквозняк,
озноб на известковых своих локтях
Вы воплощение их
они остановились, проходя, в вашем взгляде
в этой комнате со свежими окнами…"

Обе синхронно отерли глаза
при пробужденьи
от слез или снов

И продолжали молча играть

ВИД АТЛАНТЫ С ГАЛЕРЕИ УНИВЕРСИТЕТСКОЙ БИБЛИОТЕКИ

М.Э.

… и все романтические сны

хоть и на этой трезвой жирной почве юга

здесь круговая панорама -
видны лишь грозовые отсветы гигантов

Все дождевые мельницы вдали, пронизанные солнцем

Отсюда с вознесенной квадратной галереи

Дома, вершины

И шапочки людей
видны

машины осенние что устье улиц устилают

Земля почти необитаема
еще не появились люди