По этой причине он отказался от бронирования гостиничного номера (это было все равно что выйти голым на Крещатик и прокричать: "Вот он я, Глеб Тихомиров!") и решил окопаться где-нибудь в частном секторе - подальше от милиции и тех, кто идет по его следу. А в том, что они идут, у Глеба не было никаких сомнений.
Он это понял (похоже, по "подсказке" оберега) еще в такси, когда ехал на железнодорожный вокзал. От хмыря, который подсел в машину, волнами исходила чужая, злобная энергия. Это Глеб ощутил кожей. Конечно, его решение покинуть такси поначалу было спонтанным, до конца неосознанным, но потом, уже сидя в самолете, он понял, что в сложившейся ситуации выбрал единственно верный вариант.
Таксомотор привез Глеба на северо-западную окраину Киева, где располагался курортный район Пуща-Водица. Глядя на пробегающие мимо авто, сосновые леса и перелески, он вдыхал полной грудью чистый воздух, напоенный разогретой на солнце живицей, и почему-то радовался, хотя для радости в принципе причин было маловато.
Наверное, Глебу была очень приятна встреча с Киевом, где он не был больше десяти лет. Виды за окном такси оживили воспоминания, и Глебу вдруг показалось, что он стал значительно моложе.
Впервые Тихомиров-младший увидел столицу Украины в детском возрасте. И сразу же в нее влюбился. Особенно ему запомнились прогулки по Киеву с приятелем отца, Игнатием Прокоповичем. Где и как они познакомились, было тайной. Однако Глеб знал, что Игнатий Прокопович за какие-то грехи отсидел в тюрьме двенадцать лет. Что не помешало ему остаться добрым, великодушным человеком, высоко ценившим дружбу и хорошую компанию.
Правда, последние десять-пятнадцать лет Игнатий Прокопович и отец практически не общались, только иногда созванивались. А все потому, что Игнатий Прокопович был в Пуще-Водице "авторитетом". Такая козырная "должность" старого приятеля настораживала и отпугивала Николая Даниловича. Он не считал себя белым и пушистым, но все же с серьезным криминалом старался не связываться.
В оправдание Игнатия Прокоповича можно было сказать лишь одно: долгие годы ему приходилось не жить, а выживать.
У Игнатия Прокоповича было излюбленное местечко на Андреевском спуске - небольшая зеленая полянка в тени деревьев, где во время прогулок по Киеву он и Глеб обычно полдничали. Игнатий Прокопович расстилал на траве миниатюрную скатерку и выкладывал на нее продукты: кусок сала, несколько луковиц и соль в спичечном коробке. Все это он прихватывал из дому. А две бутылки молока и свежеиспеченный ржаной хлеб покупал в молочном и хлебном магазинах по дороге.
Никогда ни до, ни после этих прогулок Глеб не едал более вкусного сала. Оно было восхитительно ароматным и буквально таяло во рту. А в сочетании с душистым хлебом и зеленым луком нехитрая снедь превращалась в самый настоящий деликатес.
У Глеба от удивления полезли глаза на лоб - вместо старой хаты на обширном подворье Игнатия Прокоповича вырос двухэтажный дом с мансардой и кованым петушком, исполняющим роль флюгера. Добротный забор и металлические ворота лишь утвердили Глеба в мысли, что дела у приятеля отца идут очень даже неплохо. И это при всем том, что Игнат Прокопович уже вышел на пенсию.
Едва Глеб нажал на кнопку звонка сбоку от калитки, как тут же подал голос пес: "Гуф-ф, гуф-ф, гуф-ф…" Судя по басовитому лаю, псина была размером с пони.
- Хто там Рябка беспокоит? - раздался из-за забора голос Игнатия Прокоповича.
- Глеб Тихомиров.
- Шось не помню…
- А вы откройте калитку и сразу вспомните.
- Ну да, открой тебе… - с сомнением проворчал Игнатий Прокопович. - А ты меня железякой по кумполу…
Не успел Глеб заверить Игнатия Прокоповича в своих честных намерениях, как звякнул засов, и в калитке, как в раме, нарисовался эскиз Репина к картине "Запорожцы пишут письмо турецкому султану".
Несмотря на годы, на круглой, как арбуз, голове Игнатия Прокоповича красовалась густая, немного поседевшая чуприна, длинные казацкие усы свисали до самой груди, а фигура у него была такая, что хоть завтра на съемки фильма "Тарас Бульба", где ему могла подойти только главная роль.
Одет был Игнатий Прокопович в вышитую сорочку и широченные штаны, напоминающие запорожские шаровары. А в руках он держал люльку, с которой никогда не расставался.
- Дэсь я тэбэ бачыв… - Игнатий Прокопович прищурился: - Шоб я сдох! Цэ ж Глебушка! Ну да - Тихомиров. Ни, ни, хай лучше сдохнэ сосед. А мы щэ пожывэм. И горилки выпьем. Назло врагам. Ну иды сюды, хлопче, почеломкаемся…
Глебу показалось, что его обнял медведь. Даже кости затрещали. Однако он мужественно выдержал ритуал встречи и даже улыбнулся, когда наконец Игнатий Прокопович разнял свои руки-клещи, но улыбка получилась немного ненатуральной - вымученной.
- Радость-то какая… - приговаривал Игнатий Прокопович, буквально втаскивая Глеба в дом за рукав летней куртки. - А я тут сижу один, як сыч. Баба с внуками на Черном море, молодята в Турции, а мэнэ як того цуцыка привязали биля этой будки. Шоб, сторожил, значит. Вот мы вдвоем с Рябком и дежурим - вин ночью, а я днем.
"Хороший Рябко… - подумал Глеб, опасливо оглянувшись. - Это не Рябко, а Цербер. Сожрет на раз и не оближется".
Пес и впрямь впечатлял. Это была помесь кавказской овчарки с каким-то монстром. При виде чужого человека он с таким остервенением начал лаять и рваться с цепи, что Глеб был просто счастлив, когда за ним закрылась входная дверь.
- Ты надолго до нас? - поинтересовался Игнатий Прокопович.
- Если не выгоните, то с недельку поживу. Может, немного больше…
- Тю на тэбэ! Живи хоть полгода. Места хватит. Будет мне с кем покалякать по-людски. Бо с бабою мы в основном грыземся, як собакы. Ось твоя комната, располагайся. Там усё есть - и сортир, и душ. Помоешься с дороги? Рушнык я зараз принесу…
Когда посвежевший после душа Глеб спустился на первый этаж, Игнатий Прокопович сказал:
- Пойдем во двор, в беседку. Бо тут жарковато.
- Э-э… - замялся Глеб. - А как Рябко?..
Игнатий Прокопович раскатисто хохотнул:
- Шо, злякався? Не боись, вин своих нэ трогае. Пойдем, сам побачыш…
Пес снова встретил Глеба остервенелым лаем. Игнатий Петрович цыкнул на него и сказал:
- Рябко, цэ свий. Поняв, собацюга?! Гавкнэш ще раз - убью.
Глеб не поверил своим глазам. Злобное чудовище вмиг превратилось в доброго цуцика, который приветливо завилял хвостом.
- Усё, - сказал довольный Игнатий Прокопович. - Теперь ты можешь с ним хоть цилуваться по пьяной лавочке.
Они расположились в просторной беседке, увитой диким хмелем. Заметив, что Глеб продолжает с опаской посматривать в его сторону, Рябко, чтобы не портить гостю аппетит, величественно удалился в тень, где лег и, высунув длинный розовый язык шириной в ладонь, принялся флегматично созерцать сценки из жизни разных ползающих и летающих букашек.
- Будем пить спотыкач, - категорически заявил Игнатий Прокопович. - Бо магазинная горилка у нас шо отрава. А спотыкач личного производства, на травках настоянный.
- Я - за, - охотно согласился Глеб и окинул взглядом накрытый стол.
Вся еда кроме наваристого борща и овощей с грядки была из магазина. Он немного помялся, но затем все-таки спросил:
- А как насчет сальца?..
- Ха-ха-ха!.. - громыхнул Игнатий Прокопович. - Вспомнил! Як мы с тобою на Андреевском вышивали… эх! Было времечко… От бисова дытына. Гарна память. Зараз принесу. А я, старый дурень, думав, шоб усё было по-взрослому, як в кращых домах Парижа. Это мне детки оставили, когда уезжали. Набили увесь холодильник - шоб, значит, я не беспокоился. Та хиба цэ еда? Ты его в глотку пихаешь, а воно обратно лезет. Ниякого смаку.
Вскоре на столе появилось и сало. Рюмки наполнились как-то очень быстро, словно по мановению волшебной палочки (Глеб даже не увидел, когда), и они выпили "по единой", как выразился Игнатий Прокопович.
- Привычка, - сказал он, с хрустом разгрызая луковицу. - Бо як начну считать рюмки - перва, друга… - так моя баба сразу краник прикрывает. За здоровье мое беспокоится. А шо ему будэ, тому здоровью? От умеренного потребления оковитой нихто ще нэ вмэр.
Глеб только утвердительно замычал в ответ; в этот момент он усиленно налегал на горячий - с пылу, с жару - украинский борщ, в котором торчала большая кость с мясом. Он точно знал, что таких вкусных и наваристых борщей, как на Украине, не сварит ни одна хозяйка в мире. Может, воздух тут такой, а возможно, вода, но как бы там ни было, а борщи у хохлушек всегда получаются знатные.
- Ты в гости, чы по якому дилу? - спросил Игнатий Прокопович, когда они выпили по третьей рюмашке.
- И по делу, Игнатий Прокопович, и в гости… хоть и не зван. Уж извините.
- Замовкны! - негодующе замахал на него руками Игнатий Прокопович. - Шо значит, не зван? Сын моего друга - мой друг. Приезжай в любое время, усегда будешь желанным гостем. И зовы мэнэ дядьком Гнатом, бо обижусь. А як там батько?
- Жив, здоров, чего и вам желает. Привет вам передавал, - соврал, не моргнув глазом, Глеб.
- От спасибочкы… - у Игнатия Прокоповича на глазах вдруг выступила слезная поволока. - Гарна людына Мыкола, твой батька. Голова у него - дай Бог каждому. А где он сейчас?
- В Англии.
- Та ты шо?! - удивился Игнатий Прокопович. - Шо вин там забув?
- Работает по приглашению. Экспертом. Временно. Скоро вернется.
- О! - Игнатий Прокопович с многозначительным видом поднял указательный палец вверх. - Шо значит умна людына. Даже капиталисты приглашают. Казаки везде в цене. Давай выпьем за здоровье твоего батьки.
- Кто бы возражал… - тонко улыбнулся Глеб. - Но прежде хочу вам преподнести скромный подарок…
С этими словами Глеб передал Игнату Прокоповичу шкатулку из полированного дерева, инкрустированную медными и латунными полосками. До этого она стояла на скамейке рядом с Глебом.
В шкатулке на бархатном ложе покоилась курительная трубка знаменитой фирмы "Kapp & Peterson" из бриара. В свое время - лет эдак сто назад - ее сделали на заказ одному богатому и знатному господину, царскому сановнику, но он так и не воспользовался этим настоящим произведением искусства ирландских мастеров-трубочников.
Что уж там случилось с ним, история умалчивает, но трубка долго пролежала без употребления, так как наследники сановника, во-первых, не курили, а во-вторых, скорее всего, не знали ее истинной цены. А потом пришла революция. И завертелась круговерть. В конечном итоге трубку отец откопал в каком-то провинциальном антикварном магазине. И купил ее за бесценок, потому что в том городке не было настоящего профессионала-оценщика - в отличие от Николая Даниловича.
Глеб решил расплатиться трубкой за гостеприимство. А возможно, и за защиту. Со слов отца, ему было известно, что простоватый с виду "дядька Гнат" имел большое влияние на местных украинских казаков. После распада СССР они организовали курень, с которым не смогли сладить даже мафиозные структуры.
Так что почти вся Пуща-Водица была под "колпаком" казачьих формирований, которые иногда устраивали для публики показательные выступления молодежи - конные скачки, джигитовку, рубку лозы саблями и соревнования по боевым единоборствам, но на самом деле достаточно плотно и эффективно занимались бизнесом.
- Чы я сплю… - Игнат Прокопович бережно, словно трубка была изготовлена из тонкого хрусталя, взял ее в руки и поднял на уровень глаз. - Цэ шо, мэни?!
- Да, вам. Так сказать, от всей души…
Игнатий Прокопович радовался, как малое дитя. Уж в чем, в чем, а в трубках он здорово разбирался. И сразу понял, какую ценность держит в руках.
- Ну удружил, ну удружил… - сияющий дядька Гнат гладил трубку, как котенка. - Дай я тэбэ розцилую! - он облапил Глеба своими клещами и три раза, по христианскому обычаю, поцеловал. - Кращого подарка и желать низзя. Наливай!
Они просидели за столом добрых четыре часа. Но удивительное дело - сколько бы Глеб ни пил, а голова у него оставалась ясной, и он был лишь слегка навеселе. В подобном состоянии находился и дядька Гнат. Наверное, причиной такой выносливости в питие был чистый лесной воздух, напоенный летними ароматами. Он отрезвлял почище капустного рассола.
- Скажите, а я не мог бы взять в Киеве машину напрокат? - спросил Глеб, когда Игнатий Прокопович принес из погребка холодного березового сока - чтобы немного освежиться.
- Шо ты мэнэ зобижаешь, Глебушка? Ишь, до чего додумався - машину напрокат. А дядька Гнат для чого? Пидем зо мною…
Он потащил Глеба в гараж. Там стояли три машины: "Волга", новенький "фольксваген" и подержанный БМВ.
- Выбирай любую, яка тоби приглянулась, - не без хвастовства сказал Игнатий Прокопович. - Усё на ходу. Тилько не надо лихачить, бо у нас менты як собакы. Три шкуры сдерут.
- Спасибо, - поблагодарил Глеб. - Если не возражаете, я возьму "волжанку".
Ему не хотелось чересчур "светиться", поэтому подержанная "Волга" для его дел была в самый раз.
- Цэ моя, личная, - горделиво заявил Игнатий Прокопович. - Сколько годков езжу, а работает як часы. Правильно выбрал. С "Волгой" можно хоть на таран идти.
"Ну, на таран не хотелось бы… - подумал Глеб, мысленно сплюнув три раза через левое плечо. - А вот другие достоинства, в том числе неприхотливость в обслуживании и отличная проходимость, для меня в самый раз. Где может пройти "волжанка", БМВ делать нечего. К тому же можно не бояться, что при езде по кустарникам (если придется) поцарапается красочный слой. Заехал на покраску, подождал несколько часов - и получай почти новый кузов".
В этот день Глеб так никуда и не поехал. Во-первых, потому что был подшофе, а во-вторых, из-за того, что его сморил крепкий сон. Он прилег на диван всего лишь немного отдохнуть - по настоянию Игнатия Прокоповича, - а уснул так неожиданно быстро и крепко, что даже не успел додумать какую-то мысль, которая показалась ему очень важной.
Глава 13
1915 год. Странный бродяга
Однако вернемся к Петре и Ваське Шнырю. После того как они сбежали от полицейской засады, их дальнейший путь мог проследить разве что знаменитый частный сыщик Нат Пинкертон, многочисленные приключения которого взахлеб читали гимназисты и романтически настроенные учащиеся различных пансионов и Институтов благородных девиц.
Два приятеля, чтобы запутать следы, опустились на киевское "дно". В каждом городе Российской империи было свое "дно". В Москве это Хитров рынок, Сокольники и Марьина Роща, в Одессе - Пересыпь и Молдаванка, в Ростове - Богатяновка, в Тбилиси - Авлабар, в Питере - Лиговка, а в Киеве - Подол. Подольское "дно" располагалось в окрестностях Житнего рынка, который уже с XV века был основным торговым центром Киева.
Сам рынок, как и одесский Привоз, окружен большим количеством галантерейных деревянных "рундуков". Вокруг рынка стоит стойкий запах испражнений, помоев, гнилых помидоров и арбузов. На мостовых валяются отбросы овощей и фруктов, рыбьи внутренности, конский навоз, пучки соломы и разный хлам.
В близлежащих домах обычно собираются серьезные блатные компании. А ближе к горкам находятся ночлежки, притоны и места, где орудуют барыги - скупщики краденого. Места потаенные - в глубине дворов, среди зарослей сирени. В теплое время года на пустырях и горках в окрестностях Житнего рынка ночуют бродяги и нищие.
Тихо вечерами на пустынных подольских улицах и в кривых переулках. Но эта тишина обманчива. Именно сюда стекаются после "трудового" дня обиженные жизнью: мелкое ворье и базарные аферисты, босяки и карманники, фармазонщики и шмары, паралитики, венерики, попрошайки, дегенераты всех мастей, просто бездельники - после дневных блужданий по базару и от одной церкви к другой. (Во Фроловском монастыре, например, их бесплатно кормят пирогами и квасом.) Они идут сюда, чтобы скоротать ночь.
Петря и Васька Шнырь окопались в притоне Охрима Щербы. Это было достаточно просторное полуподвальное помещение, имевшее несколько выходов; естественно, и входов. Поэтому никакие полицейские облавы в заведении Щербы не были страшны даже тем, на кого шла охота.
Для особо уважаемых "персон", сиречь самых известных в воровском мире Киева мазуриков, вход находился в развалинах старого купеческого дома. Но, поскольку Васька был не один, ему пришлось пройти все необходимые проверки на главном входе, с улицы.
Там первой "заставой" были пацаны, игравшие в "орлянку". Затем их "приняли" молодые воры, которые стояли "на стрёме". И только потом, уже возле входной двери полуподвала, приятелей "освидетельствовал" главный вышибала притона Джулай, смуглый до черноты здоровенный мужик, - то ли черкес, то ли татарин, - который никогда не расставался с длинным кинжалом.
Они забились в самый темный угол, чтобы их поменьше видели. Такая предосторожность была отнюдь не лишней даже в притоне Щербы. Дело в том, что в Киеве существовала категория бродяг-доносчиков. Это были нищие, которые зарабатывали на жизнь тем, что сотрудничали с полицией. В обмен на необходимую ей информацию полиция разрешала таким бродягам заниматься своей "профессиональной" деятельностью.
- … Нет, ну какая сволочь, этот твой Графчик! - подпивший Лупан был взъерошенный и злой. - За такие дела кишки нужно ему выпустить!
Васька посматривал на него с опаской - он никогда прежде не видел обычно тихого и безобидного Петрю в таком состоянии.
- Следовало бы… - отвечал Шнырь.
А сам думал: "Как же, выпустишь ты Федьке кишки. Он сам кого хошь на "перо" поставит. У него под рукой с десяток жиганов. Один Матрос чего стоит…"
- И как нам теперь быть? - тупо вопрошал Петря, обхватив голову руками.
- Да, дело осложняется… Боюсь, что за нами могут следить.
- Выходит, что Графчик рассказал все Матросу…
- Кто бы сомневался… Матрос у него - правая рука.
Петря скрипнул зубами. В этот момент он ненавидел всех, в том числе и Ваську Шныря. Кому доверился?! Если по Подолу пойдет слух, что на Китае зарыт клад, вся местная свора будет там. А тут еще полиция…
- Как думаешь, Матроса взяли? - спросил он Ваську.
- Вряд ли. Ты сам видел, как он палил из волыны. Матрос так просто никому не дастся. Он был на каторге и там якшался с анархистами. А это такие люди, что им и сам черт не брат. Ушел он.
- А как найдут?..
- Не-а, Серегу Матроса не найдут.
- Почему так уверен?
- У него с десяток надежных "нор" на Подоле. Он их и для себя, и для Федьки Графчика давно приготовил. Я знаю. Там можно сидеть хоть до нового потопа. Все припасено - харчи, деньги… Федька хитрый, но и Матросу тоже палец в рот не клади. А еще говорят, что у Графчика есть свой человек в полиции. Он предупреждает его о времени, когда будут облавы… ну и все такое прочее.