Но что-то мешает ему полностью сосредоточиться и погрузиться в состояние транса, когда он произносит слова молитв. Тит чувствует какое-то отторжение, отстранение его молитвенных посылов от невидимых взору энергетических каналов, уходящих в небеса, и его вдохновенный запал постепенно угасает.
"Изыди, нечистый!" - шепчет старец и, кряхтя, поднимается с колен. Спаситель смотрит на него с потемневшей от времени иконы каким-то странным взглядом - испытующе, с примесью жалости. Пораженный старец всматривается в икону и не может понять, что случилось. До этого лик Христа был суров и возвышен. Теперь же в нем отчетливо просматриваются чисто человеческие черты.
Испуганный Тит крестится троекратно, и в этот момент едва тлеющая свеча выбрасывает вверх длинный язычок пламени, в келье становится светлее, и монах немного успокаивается - икона опять превращается в обыкновенную старинную парсуну, а Спаситель снова приобретает загадочно-отстраненный вид.
Тит садится ужинать. Еда у него проста: кусок ржаного хлеба, луковица, соль и кружка воды. Зубов у Тита уже маловато, и он ест зачерствевший хлеб, макая его в воду. Неожиданно темнота у входа в келью как бы сгустилась. Тит невольно вздрогнул и поднял руку для крестного знамения:
- Спаси Господь…
- Нынче Господь спасает лишь тех, кто богат и знатен, - раздался от входа насмешливый, немного скрипучий голос, и на пороге кельи появился низкорослый мужчина, почти карлик, одетый во все черное.
Тит вскочил с колченогого табурета и замахал на него руками.
- Опять ты?! Сгинь, нечестивец! - вскричал он в большом волнении.
- Да, да, старый пень, это опять я… - карлик, брезгливо морщась, присел на земляную лежанку - ложе схимника, прикрытую какой-то рванью. - Только не нужно мне тут устраивать театр, выпячивая свою исключительность. Я не покушаюсь на твою веру. А тем более на твою душу. Каждому свое. Во все времена хватало глупцов, которые что только не делали, лишь бы выпятить свое "я" перед Богом, дабы он заметил их и возвысил. Во времена крестовых походов некий Макарий, например, жил на столбе, и, когда с его грязного, никогда не мытого тела падали черви, он подбирал их и навешивал обратно, говоря при этом, что сии создания Божьи тоже имеют право на радость жизни. В тупых головах таких полоумных бездельников никак не могло вместиться понятие, что самое возвышенное - это каждодневный труд на благо своей семьи и общества… - незваный гость говорил с иноземным акцентом.
- Дьявол, дьявол!.. Не искушай меня, прочь, прочь!
- Ну, заладил… - карлик сокрушенно вздохнул. - Как заезженная граммофонная пластинка. Не собираюсь я тебя искушать. Скорее наоборот - хочу предостеречь. Я знаю, ты большой любитель шастать по ночам (бессонница, понятное дело) и при этом частенько заходишь на погост. Место присматриваешь, что ли? Так вот, сегодня туда не ходи. Иначе твоя мечта никогда не сбудется. Ты умрешь раньше времени.
- Тебе известна моя мечта? - спросил Тит, злобно глядя на карлика.
- Она у тебя на лбу написана.
Тит машинально прикоснулся к голове, но тут же резко отдернул темную заскорузлую руку.
- Ты хочешь обустроить в Китаевской пустыне пещерную церковь, - между тем продолжал карлик. - Могу тебя немного обрадовать: скоро сюда явится купец… кажись, из Рыбинска, и подарит для будущей церкви иконостас.
- Откуда знаешь? - быстро спросил приободрившийся Тит.
- Сорока на хвосте принесла, - ответил карлик. - Это не суть важно. Главное, чтобы ты сегодня почивал на своем схимническом ложе и не совал свой длинный нос в те дела, которые тебя не касаются.
- Опять будете устраивать на погосте сатанинский шабаш? - с ненавистью спросил Тит.
- А это не твоего ума дело… - карлик встал и указал на сверток, который он принес с собой и оставил на лежанке. - Там есть все то, от чего ты давно отвык. Устрой себе маленький праздник. Ешь, не бойся, я не отравитель. Est deus in nobis. Запомни эти слова… если, конечно, тебе известна латынь и ты понял, что я сказал.
С этими словами карлик вышел в ночь, оставив после себя, как это ни удивительно, не запах серы, а терпковатый аромат французской туалетной воды, совершенно неуместный в келье схимника.
Тит долго смотрел ему вслед и бормотал слова молитвы. Затем неуверенно подошел к своему ложу и развернул сверток. В нем находились продукты, притом все дорогие и свежие: ситный хлеб, две сладкие булки, копченая венгерская колбаса, буженина, белорыбица и бельгийский шоколад. Все это гастрономическое великолепие дополняла бутылка монастырского кагора.
Первым порывом Тита было намерение выбросить подношение карлика, но ситный источал такой вкусный запах, что схимник не удержался, отщипнул кусочек и торопливо прожевал. Глядя голодными глазами на продукты, Тит после некоторого раздумья решил, что если это искушение, то никогда не поздно замолить этот небольшой грех. Ведь до сих пор он не страдал чревоугодием.
Но потом на него опять напали сомнения, и Тит уподобился коту, который смотрит на хозяйское сало и лишь облизывается от вожделения: и съесть охота, и рука у хозяина больно уж тяжела…
Однако оставим схимника в его убогой келье и попытаемся найти Ваську Шныря и Петрю Лупана. За трое суток, что они провели в обществе Овдокима, бедный молдаванин едва не тронулся умом. Ученый босяк задвигал по вечерам такие длинные и витиеватые речи, что Петря совсем ошалел. Иногда ему начинало казаться, что его голова вот-вот лопнет от большого количества незнакомых понятий.
Что касается Васьки, то он лишь посмеивался. Или у него башка была такая дубовая, что в нее не проникали Овдокимовы словеса, или он уже привык к подобным "лекциям", потому как ему больше приходилось общаться с босяком.
Иногда к костру подходили другие обитатели землянок в ярах, и тогда Васька и Петря старались держаться в тени и не вступали в общий разговор. Такое поведение у босяков удивления не вызывало. Они умели уважать индивидуализм и свободу. Не хочешь - не говори, насильно за язык никто тянуть не будет.
Нужно сказать, что и Васька, и Петря здорово измаялись за эти дни. Шнырю пришлось смотаться в Киев, чтобы договорится с Чугуном о времени, когда они пойдут на дело. Эта вылазка была для Васьки большим испытанием. Ему чудился за каждым поворотом фараон, и Шнырь едва сдерживал себя, чтобы не потерять голову и не дать стрекача, так и не встретившись с Климом.
Но все обошлось наилучшим образом, и подельники повеселели. Но в то же самое время их начала пробирать дрожь - близился миг, которого они так ждали.
- А если твой план - туфта? - не раз и не два вопрошал Васька.
- Фома неверующий! - сердито восклицал Петря. - Разве ты не видишь, какой шум поднялся вокруг нас? Дураку понятно, что это неспроста.
- Графчик, сука, заложил… - белел от бессильной ярости Шнырь. - Его работа. И нашим, и вашим. А братва все думает да гадает, почему это фараоны никак не подметут Федьку? Стучит, падла… Ну ничего, дай дело сладить. Шепну кому следует, пусть Графчика вызовут на правилку. Посмотрим, как он будет вертеться со своим Серегой Матросом.
- Если найдем клад, - рассудительно сказал Петря, - то первым делом нужно будет разделить его на три части и ноги из Киева побыстрее унести.
- И то правда… А план-то у тебя где?
Этот вопрос постоянно крутился у Васьки на языке.
- На месте, - сердито отвечал Петря.
- На кладбище, что ли? - строил догадки вор.
- Угу. Под надгробием… - Петря едва сдерживался, чтобы не рассмеяться.
Лупану не нужен был никакой план. Заветную могилку с кладом он запомнил накрепко. Однако и бумажку с планом Петря не выбросил, а зашил ее в подошву ботинка, предварительно упаковав в большой рыбий пузырь - чтобы не намочить, если придется брести по лужам.
За свою обувь он не сильно переживал. Ботинки у него были старые, порядком изношенные, поэтому на них мог позариться разве что нищий или бродяга.
Но все равно во время сна Петря клал ботинки себе под голову, что тоже не было чем-то из ряда вон выходящим - так делали все босяки, и Васька в том числе. Обувь берегли, потому что у многих она была главной ценностью. Петря, как и почти все небогатые мещане, за городом ходил босиком, перекинув связанные ботинки через плечо, и надевал их, лишь ступив на мостовую.
Яры они покинули под вечер, но еще засветло. Петря было заупирался (опасно ведь: а ну как заметят?), но у Васьки был свой резон. "Ты хоть представляешь, сколько нам до Китай-горы топать? - спросил он с ноткой превосходства в голосе. - Мы туда пехом и до рассвета не доберемся. Не боись, проскочим, держи хвост пистолетом. Постараемся найти извозчика…"
Шнырь храбрился, но на самом деле от разных нехороших мыслей и предчувствий на душе у него кошки скребли. А тут еще извозчик им попался соответствующий Васькиному настроению - угрюмый бородатый мужичище с совершенно разбойничьей физиономией.
На вопрос, как он смотрит на то, чтобы отвезти приятелей в Китаевскую пустынь, извозчик хмуро зыркнул на них исподлобья и ответил: "Я куда угодно поеду, барин. Лишь бы деньгу платили". Уже один этот ответ настораживал. На ночь глядя в сторону Китай-горы извозчики ездить боялись, и их долго приходилось уговаривать.
Некоторые из них распространяли слухи, что в эти святые места в ночное время суток не пускает нечистая сила, а менее суеверные говорили, что по дороге в пустынь балуют грабители, которые для пущего эффекта надевают маски и вымазывают одежду фосфором, светящимся в темноте.
Пока они ехали, Шнырь время от времени украдкой оглядывался: не следует ли кто за ними? Однажды ему показалось, что двуколка, в которую была впряжена пегая лошадка, чересчур долго едет вслед за ними, никуда не сворачивая. Она находилась далеко позади, но у Васьки было потрясающе острое зрение. Он даже в темноте мог хорошо видеть.
Однако спустя полчаса двуколка с пегой лошадью куда-то пропала, и Шнырь успокоился. Теперь он сосредоточил все свое внимание на неторопливо проплывающих мимо них лесных зарослях. В наступивших сумерках ему чудились чьи-то недобрые глаза, которые как бы перелетали с куста на куст.
"А что, могут и пришибить… - думал Васька. - Нонче народу шебутного пруд пруди. Все голодные и злые. Война…" Он совсем не удивился, когда вдруг извозчик громко сказал "Тпру!" и двуколка остановилась.
- Что случилось? - спросил Лупан.
Ему Васькины переживания были неведомы. У Петри в голове билась лишь одна-единственная мысль - побыстрее взяться за лопаты и раскопать могилку.
- Перекур, - пробасил извозчик. - К нам пожаловали контролеры.
- Кто это? - пискнул Шнырь, тело которого от страха мгновенно заледенело.
"Я так и знал… Я так и знал…" - думал перепуганный вор, мысленно готовясь ко всем египетским казням.
- Счас узришь…
Из темноты выступило несколько фигур. Лица грабителей (а это явно были не паломники) закрывали маски.
- Чаво надобно? - спросил извозчик.
- Гоните деньгу, да побыстрее, - с угрозой сказал один из грабителей, наверное атаман.
- Деньгу? А чего ж, можно, - спокойно ответил извозчик. - Ежели просят добрые люди, то отказать никак нельзя.
С этими словами он полез за пазуху и вытащил оттуда… "кольт"!
- Миром разойдемся, али как? - спросил извозчик, нацелив оружие прямо в грудь атамана.
- Э, да это Грицко! - раздался вдруг голос из темноты.
- Грицко? - атаман явно был обескуражен. - Это же надо так… Прости, брат, не признал, ошибка вышла. Езжайте с Богом.
Грабители мгновенно растворились в зарослях. Извозчик вернул "кольт" на прежнее место, причмокнул, сказал: "Но, скотина!", и двуколка опять попылила по едва видимой в темноте грунтовой дороге.
Бледный, как полотно, Васька перевел дух и нервно хихикнул. Петря, который так и не успел до конца осмыслить ситуацию, с облегчением отпустил рукоятку ножа и вынул руку из кармана.
Атаман разбойников, наверное, даже не представлял, как близко был от смерти. При всей своей внешней неуклюжести Лупан, когда нужно было, становился быстрым и ловким. Он уже готов был полоснуть атамана грабителей ножом по горлу и скрыться в лесу.
Петря не допускал мысли, что кто-то может стать между ним и кладом. Грабители были всего лишь досадной помехой вроде мухи на стекле, которую можно запросто смахнуть, и Лупан совсем их не испугался. Едва двуколка двинулась дальше, как он тут же выбросил их из головы и снова переключил мысли на ожидание близкого финала затеянного им предприятия…
Дальнейший путь обошелся без приключений. Васька щедро расплатился с извозчиком Грицком, добавив сверх уговора еще пять рублей. "Моя жизнь стоит значительно дороже", - решил вор и расстался с деньгами со спокойной душой.
Чугун уже ждал их с лопатами, ломом и веревками.
- Что-то вы припозднились… - сказал он недовольно, когда Васька познакомил его с Петрей.
- Была причина, - ответил Шнырь. - Нас едва не ограбили…
И он вкратце рассказал Климу о дорожном происшествии.
- Это Гусёк шустрит, - сказал Чугун. - Известный сукин сын. Богомольцев грабит. Он и моему хозяину однажды насолил. Надо бы его прикрутить, да руки никак не доходят. Чересчур много у него добровольных помощников. "Наводят" под процент. Ваш извозчик, похоже, один из них.
- А что полиция? - полюбопытствовал Петря.
- Фараонам такая мелюзга не в масть. Они больше работают по жиганам и политическим. Спроси Ваську, он лучше меня в этих делах смыслит.
Но разговор тут же и заглох, потому что впереди показались надгробия погоста. Все чисто механически ускорились, и спустя две-три минуты подельники уже стояли у входа на Китаевское кладбище.
- Ну, это… где? - спросил Васька дрожащим от возбуждения голосом.
- Идите за мной, - коротко бросил Петря и пошагал впереди, ловко лавируя между могилок.
Захоронение находилось почти в центральной части погоста. Петря зажег потайной фонарь - его тоже принес Чугун - и прочитал на одной из надгробных плит, отлитых из чугуна:
"Здесь погребено тело Блюстителя Ближних пещер иеромонаха Иеронима из казаков Полтавской губернии Игнатия Козодуба, поступившего в Киево-Печерскую лавру 18 Января 1837 года, с усердием трудившегося в разных послушаниях и с 1 Сентября 1855 г. по день кончины 23 Октября 1859 года бывшего Блюстителем. Скончался 46 лет от роду.
Духовнии мои братие и спостницы! Не забудьте мене егде молитися: но зряще мой гроб, поминайте мою любовь в молитве Христа, да учинит дух мой с праведными".
- Здесь, - сказал он уверенно, отсчитав от могилы иеромонаха три надгробия.
Надгробный камень, на который он указал, ничем не выделялся среди остальных. Он казался очень старым и ветхим. Надпись на нем практически исчезла под влиянием времени и смотрелась как обычная эрозия.
- Точно? - с кислым видом спросил Чугун.
Климу затея с поисками клада (да еще где - на погосте!) казалась пустой тратой времени. Он уже сожалел, что поддался на уговоры Васьки Шныря. Но тем и отличался Чугун от многих людей, что не брал свои слова обратно (дал слово - держи!), никогда не пасовал перед трудностями и не отступал от намеченной цели.
- Вот те крест, - ответил Петря, взяв в руки лопату. - Надо спешить. Не ровен час, заметит нас кто-нибудь…
- Разве что покойники, - с нервным смешком парировал Васька. - Но они тут все почти святые, а значит, смирные, так что бояться нам нечего.
Могилу раскопали быстро. Однако вместо цинкового ящика, как рассказывал Петре покойный Гришка, из земли показался обычный гроб. Никакого клада и в помине не было. Подельники вытащили гроб из ямы, открыли и в некотором смущении переглянулись - в нем находился, как и можно было ожидать, скелет, но не человека, а собаки.
- Нечистыя… - глухо сказал Клим и перекрестился, хотя и не был сильно богомольным. - Надо гроб зарыть и уходить отседа.
- Постойте! - вскричал Петря. - Я уверен, ящик здесь! Нужно копать глубже.
- Вот ты и копай, если тебе охота зря мозоли набивать, - пробурчал Чугун.
Васька колебался. Он верил Петре и не верил. Но тут ему на память пришли слова хозяина погребальной конторы Бабаяна, который сказал, что все копатели могил (вместе с соседом Петри, Гришкой) мертвы, и вор приободрился.
- Будем копать, - сказал он твердо больше себе, нежели Чугуну. - Дело верное, Клим. Петря прав. Ящик может лежать глубже. И, скорее всего, так оно и есть. Гроб поставили в могилу для маскировки.
Чугун что-то буркнул себе под нос (наверное, выругался) и взялся за лом, так как дальше пошла странная земля - тугая и неподатливая. Васька взял земляной ком, попытался растереть его в руках - не получилось, затем понюхал и радостно воскликнул:
- Вот сволочи! Ишь, чего умудрили. Смешали песок с мазутом. Значит, ящик там, - он с победоносным видом ткнул пальцем в яму, где оставался лишь один Клим.
Только ему было под силу выворачивать пласты склеенного мазутом песка, который одновременно стал жестким и упругим, как резина.
Спустя какое-то время из ямы раздался радостный возглас.
- Что там? - спросил Васька, заглядывая в яму.
- Металл! - пробасил Чугун; казалось, что его голос доносится с расстояния не менее версты, - все-таки могилка была очень уж глубокой.
- Ур-ра-а! - крикнул совсем обалдевший от радости Васька, но умудрился сделать это хриплым шепотом.
Петря вдруг почувствовал слабость в ногах и плюхнулся своим тощим задом на холмик свежей земли. "Значит, все правда, значит, Гришка не солгал, - подумал он как-то отстраненно. - Свечу в церкви поставлю ему за упокой. Пудовую. Не жалко…"
Пока вытаскивали на веревках из могилы цинковый ящик, все упарились. Он не был большим и сильно тяжелым (весил примерно два пуда, как определил Чугун), но вверх шел плохо - все время цеплялся за стенки ямы, будто не хотел покидать свою тайную обитель. Поставив ящик на землю между старинных надгробий, все молча сгрудились вокруг него, не решаясь вскрыть припасенной загодя пилой, предназначенной для резки металла.
Что в нем?!
Где-то неподалеку подала голос ночная птица. Ее голос пронесся над погостом словно стон кого-из упокоенных здесь монахов Китаевской пустыни и растворился в тишине; она вдруг стала осязаемо густой и вязкой, как тот самый мазут, который залили в яму вперемешку с песком.