Западноевропейская поэзия XX века - Антология 12 стр.

Вместе с птицами певчими
Птицы крылатых деревьев несли мое имя
Над лошадьми и фермами,
И в осенний
Мой день рождения
Все былые дни на меня низвергались ливнем.
Цапля ныряла в приливе, когда я вышел.
Городок пробудился,
За мною
Ворота его затворились.

Стая жаворонков в бегущей
Туче, и в кустах придорожных посвист
Дроздов, и почти июльское
Солнце
На плече холма.
Вешний воздух и звонкое пенье нежданно
Влились в утро, в котором бродил я и слушал
Шум дождя
И в дальнем
Лесу завыванье осени.

Бледный дождь над заливом
И над морем церковь размером с улитку -
Рожки пронзают туман,
Домик
Сереет, как филин.
Сады же весны и лета цвели небылицей
За горизонтом, под облаком, полным птиц.
Наверно, туда
Уходил
Мой день рожденья, но вдруг -

В край мой из стран блаженных,
Освежая природу и проясняя небо,
Повеяло чудом лета,
Смородиной,
Грушами, яблоками.
И на склоне года я вдруг увидел ребенка,
Который забытым утром шагает с матерью
Сквозь светлые сказки
Солнца
В легендах зеленого храма,

По детству дважды родному.
И детские слезы текли по моим щекам.
Этот лес и река, и море -
Такие же,
Как тогда,
Когда я мальчишкой в затишье летнего зноя
Поверял свою радость камням, деревьям и рыбам,
И пели тайны
Живые,
Пели птицы и волны.

И там был мой день рожденья.
Но погода менялась всерьез, и ожившая радость
Давно ушедшего детства
Запела
В сиянье солнца.
Стал летним полднем тридцатый мой год под небом,
Хотя городок внизу обагрялся кровью октябрьской.
Пусть же сердце
С холма
Поет на границе года.

ГОРБУН В ПАРКЕ
Перевод М. Зенкевича

Горбун по парку,
Одинокий сторож,
Среди деревьев бродит, озабочен
С утра, когда откроют доступ
К деревьям и воде, и вплоть до ночи,
Когда звонок закончит день неяркий.

Он черствый хлеб ест на газете просто
И воду пьет из кружки на цепи,
В нее швыряют дети гравий,
Пьет из бассейна, где плывет кораблик,
А ночью в конуре собачьей спит,
Хоть привязать его никто не вправе.

Он рано просыпается, как зяблик,
Как озеро, спокоен на рассвете.
"Эй ты, горбун!" - кричат на дню сто раз
Безжалостные городские дети
И прочь бегут, когда он крик услышит,
Их топот - дальше, тише…

Дразня его и скрючив спину тоже,
Как будто с горбунами схожи,
Они бегут оравой голосистой
Среди зеленого простора,
И, отложив газету, сторож
Железной палкой подбирает листья.

Ночлежник конуры бредет быстрей
Средь нянек и озерных лебедей,
А дети убегают виновато
И с камня прыгают на камень,
Блестя глазами, как тигрята,
А рощицы синеют моряками.

Когда же опустеют все аллеи,
Там мраморная женщина, белея,
Встает перед фонтаном в темноте,
Показывая камня превосходство.
Как будто выпрямив горба уродство,
Она сияет в стройной наготе.

А все деревья запертого сада,
Скамейки, пруд, запоры и ограда,
Вся детвора, вопившая так дико,
Невинная, в цвету, как земляника, -
Все возникает перед горбуном
В собачьей конуре неясным сном.

СРЕДИ ЖЕРТВ УТРЕННЕГО НАЛЕТА БЫЛ СТОЛЕТНИЙ СТАРИК
Перевод А. Сергеева

Когда утро едва забрезжило над войной,
Он встал, оделся, из комнаты вышел и умер.
Взрывной волной все двери в домах распахнуло.
Он рухнул на камни, на свой разбитый паркет.
Пусть любимая улочка с траурной черной каймой
Знает, что здесь он на миг задержал рассвет,
Что глаза его были весенние почки и пламя,
Когда со звоном ключи из замков вылетали.
Не ищите обломков жизни в седом его сердце,
Не ждите звона лопаты - уже несется
Небесная "скорая помощь", влекомая смертью.
О, спасите его от этой пошлой кареты!
Утро парит на крыльях его столетья,
И сотня аистов села на руку солнца.

ЖАЛОБА
Перевод Арк. Штейнберга

Я был мальчишкой, вдобавок плутом,
II черным прутом от церковных врат
(Старый шомпол вздохнул, подыхая по бабам).
На пальцах я крался в крыжовенных чащах;
Как болтунья-сорока, вопил пугач.
И, завидя девочек, обруч катящих
По ослиным выгонам, плавным ухабам,
Я краснел как кумач и пускался вскачь,
А в качельных, воскресных ночах на лугу
Всю луну лобызал мой растленный взгляд.
Эти жены-малютки, - на кой мне ляд!
Их, поросших листвой, я покинуть могу
В смольно-черных кустах, и пускай скулят!

Я стал ветрогоном, притом - вдвойне,
И черным зверюгой церковных скамей
(Старый шомпол вздохнул, подыхая по сукам).
Не тем пострелом, прильнувшим к луне
Фитильной, но пьяным телком, и мой
Свист всю ночь звучал в дымоходах вертлявых,
Городские кровати взывали ко мне,
Повитухи росли в полночных канавах,
И кого бы ни щупал пьяный телок,
Где б ни буйствовал на травяной простыне,
Что б ни делал бы в смольно-черной ночи, -
Мой трепетный след повсюду пролег.

Мужчиной заправским стал я потом
И черным крестом во храме святом
(Старый шомпол вздохнул, без подруг погибая).
Бренди в расцвете! Я пышно басил;
Нет, не котом с весенним хвостом,
Чья мышь - кипятковая баба любая,
Но бугристым быком, преисполненным сил,
В благодатное лето, в полдневный зной,
Средь пахучих стад. Поостыла вполне
Кровь моя; для чего угодно я мог
Лечь в постель, и хватало этого мне,
Черной, прочной моей душе смоляной.

Я полумужчиной стал поделом,
Как священники остерегали в былом
(Старый шомпол вздохнул над плачевным итогом).
Не телком на цепи, не весенним котом,
Не сельским быком в травостое густом,
Но черным бараном с обломанным рогом.
Из мышьей зловонной норы взвилась
Моя кривляка-душа, и вот
Я дал ей незрячий, исхлестанный глаз,
Клячи сопатой шкуру и стать
И в смольно-черный нырнул небосвод,
Чтоб женскую душу в жены поять.

Ничуть не мужчина я ныне, отнюдь,
Черной казнью плачу за ревущий мой путь
(Старый шомпол вздохнул о неведомой деве).
Окаянный, опрятный, прозрачный, лежу
В голубятне, слушая трезвый трезвон;
В смольно-черном небе душа обрела
Наконец-то жену с ангелочками в чреве!
Этих гарпий она от меня родила.
Благочестье молитвы творит надо мной,
Небеса черный вздох мой последний блюдут,
Мои чресла невинность укрыла в крыла,
Все тлетворные добродетели тут
Мой конец отравляют мукой чумной.

ТЕД ХЬЮЗ

Тед Xьюз (род. в 1930 г.). - Родился в Йоркшире, учился в Кембриджском университете. В 1957 г. вышла в свет первая книга его стихов, "Ястреб под дождем", удостоенная премий Нью-Йоркского поэтического центра и Сомерсета Моэма. В произведениях Теда Хьюза прослеживается связь творчеством Д.-Г. Лоуренса и Д. Томаса. Поэт воспринимает жизнь как аотическое нагромождение темных сил, которому противостоит разумная воля человека.

Тед Хьюз много работает также в области детской литературы.

На русском языке стихи Теда Хьюза печатаются впервые.

НОЯБРЬ
Перевод А. Кистяковского

Месяц утошпего пса. От ливней, под прелью полей,
Земля пропиталась водой, как трясинная мель
С аллеей железных лесин, но без птиц. На тропе
В канаве ярился ручей,

Глухо молчавший все лето. Лишь он да мои сапоги,
Шорохом жухлой листвы по каменьям тропы,
Разрушали навес тишины над вершиной холма.
Серебрились дождинки на сучьях,

Туманясь быстрее, чем день.
У ручья, возле самой воды, притулился бродяга:
Он спрятал лицо в бороде, утопил в волосах,
Как еж. Я думал, он мертв.

Но спокойствие покойных полей
Было полнее, глубже. Дохнул ледяной ветер,
Притерпевшийся бродяга засунул
Руки - навстречу друг дружке - дальше в рукава пиджака!

Почесал, одна о другую, ноги в лохматых обмотках
Из драной дерюги - и замер. Ветер внезапно окреп,
Осушил дождинки на сучьях,
И сейчас же секущие струи

Стерли очертания фермы.
Поля, туманясь, запрыгали. Черные сучья
Мелко затряслись под ударами стеклянных хлыстов.
А я все так же стоял на стылом ветру,

Глядя, как блестки дождинок бегут по лицу
Спящего. Видимо, очень глубокая вера
Мирно спала в нем - спали немые поля,
Корни, обнявшие душную влажную тьму,

Камни, готовые вынести тяжесть зимы,
Заяц, припавший к земле на вершине холма…
Дождь зачеканил почву до серого блеска свинца, -
Я побежал, и навстречу мне ринулся лес,

И тут я, скрытый от неба дубом, перевел дух.
Хранитель леса повесил соек и сов,
В силках висели ласки, коты, кроты:
Одни - невесомые, словно куски коры,

Другие - гордые формой и весом тел, -
Висели, надеясь дождаться хороших дней,
Под ливнем, склеившим перья и шерсть голов
И лениво каплющим с ног на умерший мох.

ПЕСНЯ БЫТИЯ
Перевод Л. Володарской

Где-то когда-то
Жил некто
В погоне за жизнью.
Такая судьба.
Тяжкая судьба.
Судьба есть Судьба.
Вечная отчаянная гонка.
И первое сомненье: Судьба?
И первые вопросы:
Кто я? Зачем?
Неужели только
Картонный заяц на игровом поле?

Наконец он решился.
Не быть дураком.
Ему достанет сил.
Да, он сможет.
Да. Да. Он скажет себе: стоп.
Смерть! Смерть
Выбившемуся
Из гонки.
Простор! И
Тишина безлюдья
В центре пустыни.

Он был один.
Не видя никого
К западу, востоку, северу и югу,
Он поднял кулаки
И, рассмеявшись в злобной радости,
Замахнулся на вселенную.

Но кулаков не стало.
Но рук не стало.
Но ног не стало, чуть он пошатнулся.
Пришел запоздалый ответ -
Собаки рвали его на части:
Он был
Картонным зайцем на игровом поле,
А жизнью владели собаки.

ФИЛИП ЛАРКИН

Филип Ларкин (род. в 1922 г.). - Родился в Ковентри; выпускник Оксфордского университета. Печататься начал после второй мировой войны (сб. стихов "Северный корабль", 1945). Ф. Ларкин - участник антологии "Новые строки" (1956), авторы которой назвали себя "Поэтами Движения". Они ратовали за рациональность поэтического мышления, которая должна шла освободить поэзию от метафорического перенасыщения и эмоциональной необузданности, характерных для творчества послевоенных последователей Дилана Томаса.

На русском языке стихи Ф. Ларкина печатаются впервые.

ЛЕГЕНДА О ТРЕХ КОРАБЛЯХ
Перевод Р. Дубровкина

Я видел, утром вышли в море
Три корабля и по волнам
Помчались вдаль, с судьбою
споря, Навстречу бурям и ветрам.

Один на запад курсом лег
По убегающим волнам.
И влажный вихрь его увлек
К богатым, щедрым берегам.

Другой лег курсом на восток
По зыбким, пенистым волнам,
Но ветер, словно зверь, жесток,
Его отбросил к валунам.

А третий устремил свой путь
На север по седым волнам.
Но ветру надоело дуть,
Он дал обвиснуть парусам.

Гнал ураган, суров и горд,
Ночь по неласковым волнам.
Два корабля вернулись в порт,
А третий не вернулся к нам.

Он плыл на север через льды
По злым, безжалостным волнам
Под одинокий свет звезды
Навстречу бурям и ветрам.

ПЕСНИ
Перевод Р. Дубровкина

Тетради с песнями вдова хранила много лет.
Ей нравились обложки:
Одна от солнца потеряла цвет,
Другая была в пятнах от бокала,
Одну она подклеила немножко,
А дочь разрисовала.
Так время шло. Однажды их она
Нашла случайно и, удивлена,

Раскрыла. С каждым ласковым аккордом
Сливались в слово
Слога под нотами. И в ритме твердом
Звучали песни юности беспечной,
Как будто старый сад листвой оделся снова,
И молодость казалась вечной.
Вот так же, некогда, в один из вешних дней
Она играла их впервые. В ней
Возникло чувство горькое, что мимо
Промчалась жизнь, метнулась тусклой тенью.
Какое это счастье - быть любимой!

От этой мысли радость и покой
Ее наполнили. Еще мгновенье -
И слезы б хлынули рекой.
Но нет, полузабытыми словами
Не разожжешь невспыхнувшее пламя.

ПОЭЗИЯ БЕГСТВА
Перевод Я. Берлина

Порою вам о ком-то скажут
Со скрытым смыслом:
Он все послал к чертям
И просто смылся.
И в голосе уверенность, что вам
Приятна будет эта весть,
Что в этом есть и дерзость, и стихийность,
И нечто очищающее есть.

И сплетники, пожалуй, правы -
Ведь дом нам всем успел осточертеть,
Мне, например, противно все: мой кабинет,
И что я должен там торчать,
И вся со вкусом собранная рухлядь,
И жизненный налаженный уклад,
И книги, и удобная постель.
Так что, когда мне говорят:

"Он бросил всех, а у него их куча", -
Я сразу же взволнуюсь, я зардеюсь,
Как будто от "Какой же ты ублюдок!",
Или "И тут она сама разделась", -
Ведь если он сумел, смогу и я?
И этим я держусь, как и держался,
Живу, трудолюбивый и разумный.
Но я бы с места хоть сейчас сорвался,
Да, и побрел, о гайки спотыкаясь,
Или калачиком свернулся в трюме тесном,
Блаженною щетиной обрастая,
Когда б мне не казался неуместным
Столь преднамеренный скачок назад
Для сотворенья вещи новой:
Поэмы, или вазы, или жизни -
Пусть даже непристойно образцовой.

ДАЙТЕ ЖИЛИЩЕ ДЕТЯМ
Перевод И. Озеровой

На мелкой соломе, на блестках стекла
Из хлама готовит постель им забота.
Ни трав, ни земли, ни зимы, ни тепла.
Мам, дай поиграть нам хоть что-то,

Живые игрушки исчезнут не в срок,
Взрослея, мы их почему-то теряем.
Коробка от туфель и старый совок -
Мам, мы в похороны играем.

НА ОЧЕРЕДИ
Перевод А. Ибрагимова

В извечном ожиданье перемен
Грядущему мы отдаемся в плен,
И что ни день, в своем воображенье,
Мы видим приближенье

Сверкающей армады кораблей.
Они плывут - надежда у рулей;
Но как скольженье их неторопливо!
А мы нетерпеливо

Глядим, сжимая вянущий букет,
В томительном предощущенье бед,
На изваянья в блеске позолоты,
На поручни и шкоты,

На вымпелы, что в синеве горят.
Но ни одна из призрачных громад,
Как мы мечтали часто поначалу,
Не подплывет к причалу,

Не выгрузит добра богатый груз
И не спасет от бремени обуз.
Мы тщетно ожидаем воздаянья
За все свои страданья, -

И вдруг в испуге видим: напрямик
Весь черный к нам спешит безвестный бриг.
За ним, в однообразье безграничья, -
Лишь тишина бесптичья.

ИЛЛЮЗИИ
Перевод И. Озеровой

"Конечно, мне подмешали наркотик, да столько, что я не приходила в себя до следующего утра. Я ужаснулась, поняв, что меня погубили, и несколько дней была безутешна и плакала, словно ребенок, которого убивают или посылают к тете".

Мейхью. Лондонский труд и лондонская беднота.

Даль ко мне доносит горький вкус беды,
Острый стебель в горле у тебя застрял,
Солнечные блики, случая следы,
Стук колес снаружи, отзвук суеты,
Там, где Лондон свадебный на ином пути,
Свет неоспоримый с трудной высоты
Разъедает шрамы, извлекает стыд
Из его укрытья; целый день почти,
Как ножи в коробке, разум твой открыт.

В трущобах лет ты похоронена. Не смею
Тебя утешить. Что сказать смогу?
В страданье - истина, и перед нею
Любое понимание - пустяк.
Тебе своя забота тяжелее,
Чем то, что жизнь перед другим в долгу,
Когда насильник, млея и бледнея,
Взбирается на нищенский чердак.

УХОД
Перевод Я. Берлина

Из-за полей надвигается вечер,
Какого я еще никогда не видел,
Вечер, не зажигающий ламп.

Он издали кажется шелковым, но
Когда застилает колени и грудь,
Его прикосновенье не ласкает.

Куда девалось дерево, смыкавшее
Небо с землей? Что это у меня под руками,
Чего я не могу ощутить?

Какое бремя так отягощает мои руки?

БЕЛЬГИЯ

КАРЕЛ ВАН ДЕ ВУСТЕЙНЕ
Перевод с нидерландского П. Мальцевой

Карел ван де Вустейне (1878–1929). - Поэт, прозаик, эссеист, писал на нидерландском языке. Автор многих поэтических сборников ("Фламандские примитивы", 1902–1903; "Отчий дом", 1903; "Стихи", 105; "Бог на море", 1926; "Горное озеро", 1928, и др.). Представитель символизма в бельгийской литературе. Черпал сюжеты из старинных легенд; мотивы одиночества и смерти характерны для многих стихов поэта.

Стихи ван де Вустейне, как и большинства других поэтов, публикуемых в бельгийском разделе этого тома, были напечатаны в сб. "Из современнои бельгийской поэзии", М., 1965.

"Плод падающий…"

Плод падающий…
- там, в тиши неоскверненной,
где медлю я, где ночь склоняет пышный свод.
И время замерло. Над неподвижной кроной
звезда не промелькнет жемчужиной зеленой.
Все стережет твое паденье, плод.

Плод.
У черты времен и жизни истомленной,
что воздуха бледней, полней небесных вод,
щедрее снов, где свет играет затаенный, -
я знаю - там, в ночной листве завороженной,
плод падает… И сердце тоже плод,
что упадет…

* * *