Позже, играя на полу в прихожей, я мог украдкой, через забытую дверь, наблюдать, как отец подолгу сидит за своим письменным столом, то внимательно что-то читая, то делая записи, аккуратно касаясь губами краешка дымящегося стакана, наполненного крепким чаем.
Так мы и общались. И лишь изредка, в присутствии гостей, отец позволял себе опустить тяжёлую сильную ладонь на мой затылок и тихо спросить: "Ну что, детёныш, каковы успехи на пути постижения истины?"
И я терялся, распадался на множество мельчайших частичек, выскальзывал из-под его руки и тут же исчезал за дверью своей спальни, вызывая тем самым чувство холодного недоумения у присутствующих…
* * *
Меня называли странным мальчиком, причём странности мои трактовались абсолютно различными мнениями. Одни считали меня гениальным ребёнком, другие – не вполне удачным экспериментом перезревших по возрасту родителей. Я был замкнут, молчалив, много, но с толком читал, сумасшедше вымазывал акварелью мистические сюжеты, дерзко сочинительствовал. Я очень любил свою собаку и не имел более друзей. Окружающий мир казался мне сложным, загадочным, но вполне понятным. Единственное, чего я не мог объяснить в этом мире – это отец. Он словно жил в другой, неведомой мне стихии и всячески не желал моего туда вторжения. Особенно болезненно это воспринималось в те минуты, когда он по непонятным мне причинам уединялся на нашем чердаке, и все мои попытки перейти границу этой территории заканчивались строгим "нечего здесь делать!"
Я вырос и ушёл. Болтался по свету таким же странным мальчиком, каким был много лет назад. Теперь вернулся-Вернулся, когда узнал, что отца не стало… Он умер, и уже не сумел воспротивиться моему желанию прижаться щекой к его колючей седой бороде. Правда, разговора, как и прежде, не случилось…
Но это было вчера. Теперь же меня разбудил дождь. Теперь я существовал сегодня, сейчас, в объятиях нового дня, взявшего своё начало под тихой тенью дубового могильного креста.
И я зажёг свечу и покорил чердак! Я нагло проскрипел к нему всеми ветхими его ступеньками, изо всех сил шарахнул маленькой подгнившей дверцей и уже через момент оказался внутри неведомого, мрачного лона.
Прямо перед собой я увидел узкое окно с выбитым, будто обкусанным стеклом и вольно развевающейся душой, ситцевой, в клеточку. Остальное пространство купалось в изысканном хламе: старые книги, журналы, фотографии, предметы домашней утвари, давно засохшие цветы – всё это было насмешливо разбросано и тщательно покрыто слоем серой липкой пыли.
Пламя свечи моей чуть не погасло от внезапно налетевшего сквозняка, когда среди всей этой груды изысканного хлама я едва различил небольшую, резного дерева, шкатулку. Я долго держал её в остывших руках.
Держал, как можно, наверное, держать только чьё-то сердце, прекрасно понимая, что это – всего лишь орган, всего лишь физика, лишённая ныне совокупности с таинственным, неведомым духом. Пальцы мои напряглись, силясь приподнять упрямую крышечку, и в тот же миг за моей спиной раздался до боли знакомый с детства голос: "Ну, детёныш, и каковы же успехи на пути постижения истины?"…
В милом детстве…
В далёком милом детстве каждые летние каникулы мои проходили за две тысячи вёрст от родной Москвы, в селе Никоновское, у бабушки Нюры. С наступлением очередного июня месяца моя мама начинала поспешно собирать многочисленные сумки, содержимое которых обязано было сделать мой отдых наиболее полноценным, покупала билеты на поезд и с великой радостью везла меня "дышать чистым воздухом и набираться сил", в благословенную глушь…
После двух суток утомительного пути в плацкарте мы наконец-то прибывали на безымянный полустанок, покидали надоевший до тошноты вагон и легко отыскивали узенькую тропку, ведущую в самую чащу леса. Долгое движение по тропке этой всегда было для меня самым приятным эпизодом во всём нашем путешествии! Густые, непроходимые дебри деревьев и кустарников обнимали нас справа и слева, тысячи скрывающихся от человечьего глаза птичек наперебой выводили замысловатые трели, а под ногами моими происходила жизнь особая, муравьино-жучиная. Лес казался мне непреодолимо высоким, стройным, упирающимся макушками своими аж в само небо, туда, откуда яркие лучики солнца пронизывали собой весь этот зелёный, серьёзный, таинственный мир.
Лес заканчивался, и дальнейшая наша дорога стремилась на васильково-ромашковый луг, со всем его разнообразием пёстрых бабочек, стрекоз и мошек. Ну а там уж и до бабушкиного Никоновского было рукой подать…
Бабушка давно жила одна… Женщиной она была необыкновенно сильной и очень красивой, да, видимо, по-другому и быть не могло… Нехитрое хозяйство её состояло из двух коз, полдюжины гусей, старого кобеля Шарика, сидевшего всю свою собачью жизнь на цепи по причине дурного характера, и множества приблудных кошек, которые попеременно то неистово мяучили, требуя еду, то спали, разложив большие свои животы вокруг крыльца…
По приезде нам с мамой никогда не приходилось открывать калитку. Бабушка всегда шла навстречу по широкой пыльной дороге, подгадав время прибытия поезда дальнего следования, указанного в телеграмме. Увидев её издалека, я начинал двигаться бегом, вприпрыжку, пока не попадал в родные, радушно расставленные руки – тогда уж макушка моя тут же покрывалась десятком крепких горячих поцелуев. Мне казалось это забавным, и я от души смеялся, невольно касаясь то одной, то другой щекой о бабушкин фартук, с удовольствием и жадностью втягивая носом запах свежеиспечённых пирожков.
Нет ничего полезнее для ребёнка, чем любовь! И каждое лето я получал её с избытком, добрую, сладкую, не лишённую вседозволенности и не имеющую отказов. Весь бабушкин мир был направлен в мою сторону и становился одной большой заботой…
Разве возможно стереть из памяти долгие прогулки вдвоём по берёзовой роще со старой корзинкой в руке? А пухлые оладушки по субботам, подправленные душистым земляничным вареньем или сметанкой, под чашечку горячего чая с мятой? А тёплые летние вечера под яблоней, на скамеечке, с душевными бабушкиными рассказами и прибаутками? Бывало танцуют спицы в руках её, а я только успеваю клубок разматывать и слушаю, слушаю молча, как заворожённый…
Стоп! О чём это я? Придёт же такое в голову! У меня и бабушки-то в деревне никогда не было…
Когда-нибудь я напишу смерть
Когда-нибудь я напишу смерть… Возможно, так:
"…Вот время вздрогнуло и остановилось. В тонких чувственных пальцах застыл изящный карандаш, а чуть приоткрытое окно перестало впускать птичьи голоса, сопровождаемые майским прохладным ветром. Секундная стрелка старинных часов в деревянной рамке натужилась, но не смогла совершить свой следующий шаг.
Теперь спешить больше некуда… Потеряна актуальность всех на свете расписаний, обещаний и просьб…
И беспокоиться не о чем… Не зазвонит сумасшедший телефон и не выпустит из себя истошный возмущённый голос, бывший когда-то самым близким на свете. Старый кот не вспрыгнет на мои колени и не заглянет печальным тёмно-зелёным взглядом мне в глаза…
Уже не нужно с волнением прислушиваться к ритму своего сердца – оно не откликнется на мой внезапный испуг и не застучит бешено от смоченного ядом поцелуя…
Тишина… Есть лишь бесшумная беспорядочная пульсация маленького комочка раскалённой плазмы – это душа, здесь моё всё. Здесь страхи и сомнения, постигшие меня ещё во чреве матери, и дерзкий крик, венчающий первый несмелый вдох земного воздуха. Здесь мальчишка с соседней парты, обидно до слёз дёрнувший меня за косичку. Здесь старый зонт, забытый в раскачивающемся от ветра гамаке. Здесь любовь, нет, не первая любовь, не единственная, а просто любовь, наполняющая сияющей бездной восторженности до краёв, до пьяного блаженства, до искупления… А вот галерея памяти прикосновений: колючая хвоя Рождественской ёлки и обжигающий крепкий кофе на губах, ледяная сталь порывистой белой вьюги и тепло давно пожелтевших страниц томика Блока, упругие клавиши гармоничного естества старого немецкого рояля и влажная прохлада обожаемых мною ладоней… И ещё здесь люди, люди, люди… Нескончаемой вереницей по моим дням и ночам, бурным потоком через радость, пыль, грязь, через всё расстояние моего пути. Родные, близкие, дорогие, чужие, странные, ненавидимые и любящие… То с ликованием изгоняющие меня, то бесповоротно вычеркнутые мной. То нежно сочувствующие, то лукаво предлагающие мне помощь…
Пустота… Теперь невозможно взять в руки и прижать к груди. Реален лишь комочек раскалённой плазмы, предвкушающей приближение большого путешествия.
Больше не будет завтра… Откровеньем прочитанной книги тихо всплакнёт память, ветхим тряпьём одежд своих колышущая недолгую мрачную скорбь моего прошлого мира… Несовершенство человеческого восприятия, ошибка сознания называет всё это смертью…
Сцена опустела. Ей не удалось удержать зрителей ещё на один акт. Пьеса окончена. Актёр покинул старый театр и готов к самому главному своему перевоплощению. Занавес…"
…Когда-нибудь я напишу смерть… Или смерть напишет меня…
Если бы…
Как хотелось жить! Господи, как же хотелось жить!.. Если бы тогда произошло чудо! Если можно было бы всё исправить…
Как мечтал я наслаждаться чудесным миром, познавать его, верить ему! Многоликость стран, неповторимость характеров людских, разнообразие семей животных и растений, уникальность водных глубин и величие гор – всё это покоится на тёплых ладонях Всевышнего. Всё это было заботливо приготовлено им и для меня: для глаз моих, для рук, для отзывчивого нежного сердца, для торопливых шагов по утренней росе, для нетленной памяти…
Я помню и поэтому знаю, что мир прекрасен! Любая человеческая попытка выразить его великолепие – скудна и примитивна. Слова и краски оказываются малодостаточными, вычурными, не умеющими достойно восхвалить образец безукоризненного Творения. Но… если бы тогда произошло чудо – я безусловно пробовал бы выразить своё отношение к миру, несомненно пробовал бы, раз за разом, день за днём, с великой совестью и уважением, класть на полотна мазок за мазком, играть созвучиями фраз и образов, и любить, любить, любить… Как же это прекрасно – любить! Откровенно, честно любить, не задумываясь, не оглядываясь на условности и обстоятельства, вне зависимости от настроения и возраста. Как же печально, что человек не всегда осознаёт это! Миллиарды крохотных частичек пространства разумно несут ему семена того, что он производит в душе своей, влекомый мыслями своими. Отеческая забота Всевышнего и серебряный ветер благословения навсегда прочно сплетены с хрупкими веточками жизни его. Свободный, навсегда свободный человек обязан всего-навсего сделать выбор: принять или не принять, поверить или отвернуться… Всего-то! И никаких промежуточных состояний! По-другому не можно…
Как же хотелось мне жить! Если бы тогда было возможным изменить безысходность событий!.. С каким несказанным наслаждением ощутил бы я на щеках своих холодные капли дождя, влажным лбом почувствовал бы движение свежего воздуха, вдохнул бы полной грудью и поднял глаза в далёкое небо! И совсем не важно для меня было бы, увижу ли Солнце, или над головой моей будут проплывать тяжёлые серые облака. Не важно потому, что помню и поэтому знаю – Солнце есть, его присутствие неизменно, видим мы его или не видим, и… хотим ли мы его видеть…
…Ах, если бы тогда… если бы тогда произошло чудо!.. Если можно было бы всё исправить, изменить…
…Если бы… Если бы ты родила меня, мама…
Затмение
– Алло, Иришка, это я… Прости, что так поздно беспокою. Не спишь ещё? Да, да, я уже доехал домой. Мы прекрасный вечер с тобой сегодня провели, правда? Ты вообще у меня замечательный человечек! Мне всегда очень хорошо с тобой, спокойно как-то… Я… поговорить с тобой хотел… Точнее, высказаться… Мне очень надо высказаться, понимаешь? Да ничего не случилось… вернее, случилось, но давно уже… Ох, Господи, да как же начать-то? Все слова куда-то сразу подевались… Ириш, я в последнее время много думаю о нас с тобой, очень много, поверь мне! И вот сейчас, пока ехал от тебя, все два часа непрерывно думал, думал, думал… Я думал о том, какая же ты необыкновенная, фантастически необыкновенная женщина! Умная, красивая – мужики вон на тебя шеи сворачивают на улице, а подруги закипают от зависти. К своим тридцати трём ты имеешь два высших, английским владеешь свободно, карьеру сделала успешно… Я уже молчу о недавно приобретённой двушке в центре Москвы и твоём любимом "мерине" оливкового цвета! Вот всё у тебя на пять баллов, только вот личной жизни нет ни хрена!.. Что?.. Я?.. Да какая я личная жизнь? Да я волоса с твоей головы не стою! А потом… ты же знаешь, Ира, что я не свободен!.. Ты с самого начала знала… Просто ты как бы приняла условия игры на время, вот и всё. Почему на время? Да потому что рано или поздно наши отношения закончатся… И ты это прекрасно понимаешь. Ты же должна чувствовать, что я никогда не уйду… не смогу уйти от жены, от сына… Все мои обещания тебе – враньё!.. Вырастет? Да когда он вырастет, Ира? Через пятнадцать лет? А сможет ли моя жена тогда, в сорок пять, начать жизнь заново? И что станет с нами за это время? Ира, я твёрдо уверен, что нам необходимо срочно расстаться, ты слышишь меня? Я не имею права дальше осложнять тебе жизнь, отнимать твоё драгоценное время – его у тебя не так много, как у женщины. Я уверен, что ты найдёшь достойного человека, полюбишь, и всё у тебя сложится отлично! Просто тебе надо как можно быстрее выкинуть меня из своей жизни! Ира, милая, очень прошу, выслушай меня… Не перебивай! Ира, я – полное ничтожество, я ничего не добился в своей жизни! Знаешь, это со мной происходит с самого детства, с юности – я никогда ничего не мог доделать до конца, не мог завершить. Я постоянно недоучивал уроки, не прочитал ни одной книги до конца, поступал в институты, но ни одного не закончил полностью! Я всю жизнь придумываю всему этому какие-то нелепые оправдания, нахожу ложные причины, объясняющие мою несостоятельность как мужчины и как человека. Я постоянно кого-то обманываю… Мне так удобно, даже, можно сказать, комфортно существовать. Я обманываю свою маму, жену, тебя… И этому не будет конца!.. Я сейчас курю на своём балконе, объявив жене, что мне необходимо сделать телефонный звонок одному из поставщиков нашей фирмы в Питер, а сам разговариваю с тобой… А помнишь тогда, перед новогодними праздниками, я приезжал к тебе на дачу? Помнишь? Да, мы засиделись с тобой тогда, заговорились, забылись – чудесный вечер был… После, поехав домой, я значительно превысил скорость… Я спешил, я элементарно трусил, представляя себе предстоящие нелепые оправдания перед женой… Ира, в ту ночь я сбил человека… И не остановился, нет… Я не смог… Я испугался, очень испугался последствий, ответственности, всего того, что может из этой ситуации вылиться. Я просто приехал домой и напился до чертей! На этом всё и закончилось… Знаешь, я не помог, наверно, ни одному живому существу в этой жизни. Я не умею впускать в себя чужие проблемы – мне всегда казалось, что всё обойдётся и решится само собой, без моего вмешательства. Я ни одну бабушку не перевёл через пешеходный переход, ни одному нищему милостыню не подал у храма… Ира, я врал тебе, что я коммерческий директор компании… Я – менеджер среднего звена, причём довольно посредственный менеджер. Солнышко, я даже цветы и подарки для тебя покупаю на деньги родителей жены… Да, да, так оно и получается. Мы уже год дачу строим… вернее, они… строят… Мне на закупку материала деньги выделяют… Тесть доверяет мне полностью… Запутался я, Ира, потерялся. Вот всю жизнь свою окинул взглядом, и тошно мне стало, хоть вой! И ничего, и никогда я уже не поменяю в себе, Ира, прочно на мне шкура эта гнилая сидит! Не отдерёшь! Да и надо ли?..
– Милый мой, единственный, самый дорогой и самый любимый мой человек! Да что ты такое говоришь? Как расстаться? Как выкинуть тебя из жизни? Да ближе тебя у меня никого нет, понимаешь? Если бы ты только мог знать, как я люблю тебя! Забыть тебя? Нет, невозможно… Нет! Я не желаю думать о том, что ты мне сейчас расска зал, расставлять всё по своим местам, анализировать про исходящее… Всё гораздо проще – я не смогу прожить без тебя ни дня, я задохнусь, мне дышать будет нечем, понима ешь? Нет такой силы, милый мой, чтобы оттолкнула тебя от меня сейчас… И плевать на твои неудачи, на твой ха рактер и на твою несвободу! Оставим всё как есть… Видит Бог – я искренна в своих словах и чувствах…
…Господь Бог лукаво, по-стариковски, прищурил глаз, почесал давно поседевший затылок и прошептал:
– Да-а-а-а-а… Ну и сюжетик! Ну и ситуация! Интерес но, чем всё это закончится?..
В метро
Метро… Я произвожу шаг и оказываюсь внутри вагона… Теперь я делаю это каждый вечер, потому что уже близок мой час, потому что время торопит покинуть прошлое и устремиться в будущее… Здесь, в метро, я напряжённо, уверенно и терпеливо ожидаю встречи, которая стремительно изменит мой исключительный мир. Неопределённым остаётся пока лишь точное время этой встречи. Именно в это время сойдутся в одной точке пространства широко расставленные сети решающих обстоятельств, основополагающих причин и уникальных казусов непредвиденных взаимодействий моего бытия…
Кольцевая линия. Её станции уже давно научились узнавать меня таким, каким бы я ни возникал в их холодных пределах. Сегодня я хочу, чтобы меня видели так: светловолосый, голубоглазый юноша среднего роста, пёстрая спортивная куртка, кроссовки, рюкзак. Вчера же путешествовал я в образе пожилой женщины с полосатой хозяйственной сумкой и маленькой белой собачкой на руках – этот вариант мне показался несколько утомительным и невообразимо скучным…
Вагон наполовину пуст. День близится к завершению своих дел, намерений и причуд. Вокруг меня уставшее, зевающее, спящее…
Металлический женский голос в который раз безразлично объясняет:
"…Осторожно, двери закрываются. Следующая станция Краснопресненская…"
Я присаживаюсь и открываю книгу, осознавая, что несусь с грохотом по чёрному тоннелю благодаря неистовой силе поезда, примитивно отнимающей мою независимость.
…Тата́ – тата́х-х, тата́ – тата́х-х, тата́ – тата́х-х…
…Размышления не останавливаются ни на мгновенье: каким предстанет гость моей блуждающей души? Смогу ли я распознать его, почувствовать?.. Пытаюсь гасить своё волнение рассуждением – встреча не может не состояться, она не может не быть, она неизбежна, а следовательно, всё произойдёт правильно… Ошибка исключена!