Кто–то из рабочих крикнул:
- Полина! Это наша Поля. Она - молодец. Они, мерзавцы, выкручивали ей руки, обещали большие деньги, а она… вишь как написала. В глаза им бросила приговор: дескать, одна вам цена: сволочи вы и мерзавцы!..
С дороги Барсову позвонил Андрон:
- Петрович! Ты совершил глупость: принял участие в этой бузе безответственных элементов. Они мне зашибли голову, и вам за это придется отвечать. Но я сейчас не о том хочу с тобой говорить. Ты умный человек, и зачем тебе эти хулиганские набеги? Чемпион прислал на счет директора Северного завода пять миллионов долларов. Я поступил хитро: два миллиона перевел на твой личный счет, а три оставил на счету директора. Но директор–то теперь я. А? Что ты на это скажешь? Давай поладим миром, чтобы никто не знал и эта рабочая шобла–вобла не разевала на них рот. А?.. Ты же умный человек. Два миллиона! Это тебе плохо? Да?..
Барсов хотел обложить его крепкими словами, но в последний момент решил с ним не ссориться, а пока получить эти два миллиона и распорядиться ими на пользу дела. Мирно сказал Андрону:
- Деньги прислали мне, и я требую положить на мой счет всю сумму… Не положишь - пеняй на себя. Рабочие сделают из тебя рыбу–фиш. И не только из тебя, но и из всей твоей семьи, изо всех твоих подельников…
- Семья?.. Хо! У тебя с твоими черномазыми рожами руки коротки. Ты свои уши видишь, нет? Ну, вот: мою семью тоже вам не увидеть и не достать. Она в далекой заморской стране и живет на охраняемой вилле. А ты, Петрович, если совсем не дурак, начинай со мной работать, а не воевать. И тогда тоже будешь жить на вилле, а не так, как сейчас, в коридоре у своего дружка, пьяного идиота с куриной фамилией. Запомни: воевать со мной - дело пустое, контрпродуктивное, как говорит один твой любимый политик. Кстати, тоже из наших: Киршблат его фамилия. Теперь политики все наши. Так вот, будешь несговорчив, я пришлю на завод свору юристов и батальон частной охраны. Сам же поеду туда, к своим - на горячий пляж, и буду жить, как живут все умные ребята. Они, конечно, из наших. Теперь хорошо живут только наши, да еще кое–кто из ваших, если прыгнули в тележку, которую называют рыночной. Ты всегда был умным человеком; советы директорами заводов глупых не назначали, ну, а если ты умный, то и должен видеть, где что лежит. Думай, Петрович, много думай, а я подожду. У меня время есть.
Еврей, когда у него хорошо идут дела, позволяет себе излишнюю откровенность, много говорит и бывает забавен. Барсов впервые за свою жизнь слышит признания иудея и, невольно для самого себя, заражается веселым настроением. Мощным аналитическим умом он мгновенно просчитал все за и против, понял, что в создавшейся обстановке ему нужны хорошие отношения с Андроном, и решил накинуть на него поводок и вести туда, куда потребуют интересы завода. Заговорил мирно:
- Андрон! Мы культурные люди, я понимаю обстановку, сложившуюся в России, на нашем заводе и принимаю твои разумные предложения. Но только давай играть по–честному: пять миллионов прислали мне, они мои, их выделил из своих чемпионских наш знаменитый спортсмен. Понимаю твою формальную правоту и предлагаю справедливый вариант: половину суммы оставь пока за собой, а половину переведи на мой счет. Мне нужны деньги для успокоения рабочих.
Андрон долго и тяжело дышал в трубку: Барсов выторговывал у него полмиллиона - такую уйму денег Андрон мог отодрать от себя только с кровью, но - отодрал.
- Хорошо. Сегодня же переведу на твой счет. Будет у нас поровну: у тебя два с половиной миллиона и у меня столько же. Но ты обещай: большего не потребуешь. Ты знаешь, я умею хорошо считать, и все видеть, и даже видеть то, чего пока нет, но будет потом. И сейчас я вижу именно это: мы с тобой поладим и у нас будет много денег. Ты же знаешь: нам помогает Человек из Кремля. Кстати, он сегодня будет в Питере. У него интерес к твоему дружку Курицыну. Уж чего ему сдался, этот идиот Курицын, не знаю, но Человек из Кремля сказал: мне нужен Курицын, и очень нужен. Но это не важно, я предлагаю тебе союз, и мы будем ворочать горами. Я знаю, ты не любишь евреев и про меня думаешь, что я тоже еврей. Но и это не важно. Мой дедушка говорил: ум и деньги не имеют национальности. И если у тебя нос плоский, как у поросенка, а у меня прямой и горбатый, как у пеликана - мы все равно поладим. Был бы только гешефт и наша способность считать. Люди глупы, они не понимают, что человек отличается от скотины только тем, что он умеет считать. Я вижу, что ты тоже умеешь считать. Хорошо, я сегодня же переведу на твой счет еще полмиллиона. А теперь скажи: у тебя сотовый телефон есть? - ну, та зуделка, которая всегда в кармане?.. Ах, нет. Тогда немного подожди - пять–десять минут, и тебе такой телефон дадут. Встречаться с тобой пока не собираюсь, но звонить буду. Привет!
Через десять минут к Барсову сквозь толпу рабочих продрался восточный человек, - с виду грузин или чеченец, - и подал ему сотовый телефон. А Барсов подумал: "Неужели у нас на заводе и чеченцы есть?.."
Поднялся из–за стола, вскинул над головой руку.
- Друзья! Спасибо за то, что пришли, что боретесь за наш завод. Прошу вас ходить каждый день. Зовите своих товарищей, скликайте всех, кто еще не порвал связей с цехами, своими участками - поднимайте народ, и мы будем возрождать предприятие. А сейчас прошу выбрать рабочий совет при директоре, и я дам ему конкретное задание.
Тут же был создан совет из пятнадцати человек. И возглавить его Барсов предложил Павлу Баранову. Остальных попросил разойтись по цехам и наладить там дежурство у телефонов. Членов же совета посадил за стол и приказал им составлять списки рабочих, сохранивших связи с заводом. И еще дал одно деликатное поручение: назвать начальников цехов и мастеров, кто получает от Андрона регулярную зарплату, кого рабочие заклеймили страшным словом "предатель".
За маленький журнальный стол посадил трех человек, умеющих красиво писать, и поручил им сейчас же изготовить пять–шесть плакатов с боевыми призывами к сопротивлению.
Было еще светло, когда перед входом в завод и на главной заводской аллее рабочие укрепили эти плакаты. А Барсов получал доклады: списки составлены, круглосуточное дежурство в цехах налажено.
На столе у него лежал и список предателей. Он вызвал секретаршу и продиктовал приказ о перемещении этих людей на другие должности.
Для рабочих некогда знаменитого Ленинградского Северного завода кончился период неизвестно откуда свалившегося помрачения, им в души внезапно хлынул свет энергии и воли, - они выходили из укрытий и вставали в боевой строй.
Тимофей Курицын был отставлен от цеха, но с возвращением директора получил приказ о восстановлении в должности. Сегодня он поднялся рано и спустился на второй этаж. Барсовы сидели за круглым столом и завтракали. С ними был Павел Баранов. Он протягивал Варваре пятидесятирублевый билет, но она отмахивалась, говорила:
- Не возьму я ваши деньги! Вы всегда вот так - отдаете мне последние.
Петр Петрович на них не смотрел. Ему было неловко и совестно ощущать себя человеком, у которого нет и гроша в кармане. Улетая из восточной страны, он принял от Руслана самую малость; говорил, что в Питере у него деньги есть, но никаких накоплений у него не было, а пять миллионов, переведенные Русланом и поделенные с Балалайкиным, ему не выдавали, ссылаясь на какие–то формальные трудности. Он ходил к банкиру, - им по какому–то удивительному недоразумению стал Юрий Марголис, бывший инженер–расчетчик Северного завода, - и тот ему обещал выдать деньги через месяц. В душу закралась догадка, что его дурачат, что никаких денег он не получит, но об этом он никому не говорил и уже подумывал о том, чтобы продать дачу.
Баранов принес буханку хлеба и кусок колбасы. Елена Ивановна аккуратно все разделила.
Курицын гудел трубным басом:
- Живем как бомжи! Сегодня же начну распродажу картин и посуды.
- Да кто же теперь покупает картины? - охладил его пыл Баранов. - На Невском стоят художники, на лотках матрешки, куклы, рожи политиков. И - картины. Сотни картин! И никто ничего не покупает. У меня были серебряные вилки. Вчера продал последнюю.
Зазвонил телефон. Дежурный по первому ракетному цеху, заикаясь и задыхаясь от волнения, кричал:
- Тут у склада убили азика. Набежала толпа кавказцев: шумят, бьют сторожей…
- Ладно, сейчас еду. А вы позовите милицию. Азики давно к складу подбираются. Кто–то им сказал, что внутри ракет есть детали из золота, серебра и платины.
С Тимофеем на завод поехали Баранов и Варя. Выйдя из машины, услышали резкие визжащие голоса женщин и детей. Из бокового входа в цех бежали рабочие. Курицын и его спутники подошли к складу в тот момент, когда две русские женщины, уборщица и юрисконсульт завода Полина Ивлева, с железными прутьями в руках отбивались от наседавших на склад мужиков–кавказцев. Двое захватили юриста и тащили по пролету. Курицын рванул за рукав одного кавказца, а другого двинул ногой, - и так, что тот полетел к фрезерному станку. Поля дрожала от страха и нервного потрясения. Волосы ее были растрепаны, куртка порвана.
Кто–то крикнул:
- А тут убитый!
Тимофей с Полиной подошли к лежащему на металлических листах бородатому толстому мужику. Тот открыл глаза, простонал:
- Взорвалась ракета.
И показал рукой на железный навес над входом в склад. Тимофей засмеялся: он понял все. Это по его просьбе рабочие сделали сооружение, способное повергнуть в ужас каждого, кто вздумал бы тайком проникнуть в помещение, где хранились двадцать недоделанных ракет. Висевший на дверях амбарный замок был одновременно и рычагом, высвобождавшим пудовую кувалду: она летела с высоты трех метров и со страшным грохотом ударялась о железную крышу навеса. Если же к этому добавить, что у дверей склада справа и слева аршинными буквами значилось предупреждение "Осторожно, ракеты могут взорваться!", то станет понятным состояние кавказца.
Курицын смеялся.
- Плохая ракета, если она с одним кавказцем не справилась.
Приказав рабочим охранять злоумышленников до приезда милиции, заметил:
- Слава Богу! Незадачливый чеченец или азик жив, и нам не придется за него отвечать.
Сказал Полине:
- А вам, красавица, не советую лезть в подобные свары. У них оружие, кинжалы, - сунут в бок, а что я тогда буду делать с вашей больной матерью и двумя малютками?
Полина, как юрист, обслуживала весь завод, но по просьбе Барсова Тимофей оборудовал для нее кабинет, и она уж давно прикипела к цеху и была своей, родной для всего коллектива. Курицын знал отчаянное положение ее семьи: муж спился, у матери отказали ноги, на руках четырехлетний парень Олешек и двухлетняя Зоя. Зарплату не получает, живут на пособие для детей. Тимофей помогал ей, чем мог, но теперь и у него нет денег. И все–таки - Поле надо помочь. Чем, как - он еще не знал, но что примет самые решительные меры и поможет - в этом был уверен.
Женщина чувствовала сердцем, что начальник цеха ей симпатизирует, - может быть, даже она ему нравится, - и сама втайне тянулась к этому богатырю: доброму, веселому, готовому обнять весь мир и со всеми поделиться последним. Сейчас ей было неудобно, что Курицын увидел ее в таком положении, но так уж она устроена: всегда готова кинуться туда, где нужна ее помощь. Ей еще в школьные годы говорили, что характер у нее не женский, крутой и драчливый, а ей бы хотелось в глазах начальника цеха выглядеть мягкой и нежной, то есть быть женщиной.
А банда визжала на все голоса. Рабочие оттеснили в угол цеха мужиков, женщин и детей. Детей тут была целая дюжина, и все они кричали, плакали.
Подъехали две милицейские машины и арестовали всех взрослых кавказцев, а женщин и детей отпустили.
Курицын пригласил Полину к себе в кабинет. По дороге отечески выговаривал:
- Странная вы, ей-Богу! Одна, с железякой, против такой своры.
Поля молчала. А Курицын, выпустив ее вперед и оглядев с ног до головы, покачал головой. Подумал: "Ну, была бы бой–баба, а то - так… обыкновенная".
Сказал другое:
- Вы вот там на Балалайкина напали.
- Как напала?
- А так. Особое мнение написали: дескать, сволочи они и мерзавцы. Вам потому и зарплаты нет.
- Так ведь и вам не платят. Почти все начальники цехов получают, да еще какую! А вам - не дают.
- Не дают. А все потому, что станки не позволяю продавать. И сдаваться на милость жуликов не желаю. А вы что же от меня хотите?..
Курицын остановился и смотрел на нее волком.
- А?.. Что хотите, я вас спрашиваю! Чтобы и я перед ними на колени плюхнулся?.. Ишь, юрист объявился. Законник тоже! Куда вы меня толкаете?..
Поля слышала лукавый юмор, но делала вид, что относится к словам начальника цеха серьезно. И тихо, под нос себе, проговорила:
- Сейчас все так: Русь–матушку с молотка продают. Я теперь Тургенева, и Пушкина, и прочих наших писателей понимать перестала. Зачем они так о русском народе говорили, будто он гордый, непокорный и врагу не сдается. А тут я сама вижу: и врага–то путевого нет, а так - балалайкины, да наины иосифовны, а гляди как вся заводская элита на брюхе за ними поползла. Мне теперь жить не хочется. Ненавижу я всех!
Курицын слушал ее внимательно; молодая женщина выговаривала боль, которая и ему точила сердце. На ее глазах рушились идеалы, валились в преисподнюю мечты и надежды, - и ко всему прочему прибавились унижения и страдания бедности. Шесть лет не получать зарплату! И никуда не уходит, продолжает каждый день выходить на работу, а дома больная мать и двое детишек… Тут был для Курицына феномен, который он понять не мог, мучился в догадках, пытался объяснить ее поведение и, кстати, поведение сотен слесарей и станочников, которые тоже, как и она, шесть лет не получали зарплату, но выходили на работу и что–то делали: ремонтировали станки, меняли трубы отопления, электропроводку… И при этом не ворчали, никого не ругали, и не поминали всуе Бога, попустившего все это… Какая–то библейская покорность, космическая любовь ко всему на свете и всепрощение. Да они, кажется, и на Балалайкина, захватившего власть на заводе, и на начальников цехов, продававших за гроши уникальное оборудование и гребущих за это паскудство по пятьдесят, а то и по сто тысяч рублей в месяц… - и на них смотрели с младенческим умилением и даже как будто с радостью.
Полина Ивлева была исключением, причем исключением демонстративным. Она как бы бросала дерзкий вызов всему этому сонному полумертвому царству: приходила на работу вовремя к девяти часам и, как кошка, выставляла когти при виде малейшей несправедливости; ее боялись все жулики и лукавцы, ее, как юриста, никто не хотел знать, и делали вид, что на заводе и нет такой должности. Все, кроме Курицына. Он к ней заходил в кабинет, спрашивал ее советов и нередко, незаметно для нее самой, помогал ей материально. А сейчас, ворча на нее и упрекая в неразумной дерзости, он думал и о том, что для нее не сделал, в чем не помог одинокой женщине, попавшей в труднейшие жизненные обстоятельства.
В кабинете, сидя в кресле и рассматривая Полину с нарочитой строгостью, - так, будто выбирал для нее наказание, вдруг спросил:
- А вы ведь, пожалуй, недоедаете?
- С чего вы взяли?
- Бледная вы. И темные круги под глазами.
Поля отвела взгляд в сторону, тихо и с недовольством в голосе проговорила:
- Я и совсем ничего не ем. Почти ничего.
- Как это…
- А так. Не ем и все. И вот как видите - не умираю.
И потом серьезно, с глубокой печалью:
- Человек так устроен. Оказывается, можно и так… ничего не есть. Почти ничего.
Встряхнулась, подняла голову и - строго:
- Что–то это я, расквакалась. Живем, как живет теперь большинство русских людей. Спасибо хоть, что не замерзаем, как в Приморье. Там, говорят, губернатор Наздратенко из двенадцати шахт одиннадцать закрыл. Одну шахту оставил, очевидно для отопления дома своего и загородной виллы.
- Да, это так. Его за такую доблесть министром назначили. Такая она теперь, власть у нас.
Курицын решил сменить минорный тон:
- А давайте–ка чай заделаем! А?.. Не возражаете?
И, не поднимаясь с кресла, сказал:
- Доставайте–ка из холодильника мои припасы.
Держал он в кабинете все необходимое для угощения приятелей, и даже если бы залетела к нему важная персона из министерства, а то и заезжий иностранец, - они в былые времена к нему частенько наведывались, - он и такого бы угостил с широким русским размахом. Только важные теперь заглядывали все реже, а в последние два–три года и совсем не появлялись, однако и теперь он умудрялся пополнять свой холодильник.
Поля не относилась к числу важных, а потому и не знала, где у начальника цеха холодильник. Ходила по кабинету, искала.
- Не вижу у вас холодильника. Может, он в комнате отдыха?
- Комната отдыха? Откуда ей взяться в скромном кабинете начальника цеха?
Поля оглядывала стены. Дверей в другое помещение не находила. А Курицын ликовал от тайной радости. В этом человеке сидел маленький шалун, любивший всех озадачивать, со всеми играть в прятки. И этот шалун, видимо, не покинет его до старости и будет вечно веселить хозяина, его приютившего.
Полина искала; она начинала нервничать и раздражаться, а хозяину кабинета становилось все веселее.
- Да нет у вас никакого холодильника!
- Нет холодильника? А как бы я жил без него? Как бы принимал столичных чиновников, которые во времена оные толпились у меня в приемной, а если ко мне дама залетит юная и очаровательная, как вот теперь?..
- Да ладно вам, не вижу я тут холодильника. И двери в комнату отдыха я тоже не вижу.
Курицын нехотя поднялся с кресла, подошел к стене, и она бесшумно "раскололась", расползлась по сторонам.
- Прошу, сударыня!
Поля вошла в просторную комнату, в которой не было окон, но свет автоматически включился. Роскошь обстановки ее поразила: столы, шкафы, ковер, два дивана. И - кресла. Они отличались какой–то особо дорогой выделкой. В них можно утонуть и проспать ночь или весь день.
- Ну, вот, а говорите - комнаты нет. Теперь покажу вам холодильник.
Вернулись в кабинет, Курицын сел за свой письменный стол и нажал кнопку на телефонном аппарате, который сделан по его чертежам. Справа из чрева стола выплыл небольшой ящик, сиявший синеватым титановым покрытием.
- Ну, а это вам что - не холодильник?
Через десять–пятнадцать минут они уже пили чай, и были на столе хлеб, колбаса, печенье, варенье.
Показывая на все это роскошество, Курицын говорил:
- При этом заметьте: как и все рабочие моего цеха, все шесть лет не получаю зарплату.
- Говорят, у вас жена богатая?
- Что верно, то верно, да только с жены моей, как с паршивой овцы: клок шерсти не сдерешь. Она живет у тетки в Вене, а теперь, видно, и сын туда подался.
- Вы говорите: видно. Так что же - не знаете, уехал он в Вену или не уехал?
- Представьте - не знаю. Такая у меня семейка. Шрапнельцеры! Одно слово.