М а н д е р с. Дорогой юный друг, но…
О с в а л ь д. Все же вернувшийся домой.
Г о с п о ж а А л в и н г. Освальд намекает, что в свое время вы всячески противились его желанию стать художником.
М а н д е р с. Многие шаги в глазах людей кажутся сомнительными, а потом, однако… (Жмет Освальду руку.) Добро пожаловать, дорогой Освальд! Я могу все же называть вас по имени, верно?
О с в а л ь д. А как еще вам меня называть?
М а н д е р с. Хорошо. И должен вот еще что сказать, мой дорогой Освальд… Не подумайте, что я порицаю вообще всех художников. Нет, я полагаю, многие сохраняют душевную чистоту и в таком кругу.
О с в а л ь д. Будем надеяться.
Г о с п о ж а А л в и н г (сияя от удовольствия) . Я знаю одного, кто не поддался порче ни изнутри, ни снаружи. Только взгляните на него, господин пастор.
О с в а л ь д (расхаживая по комнате) . Ладно, ладно, мама. Оставим это.
М а н д е р с. Отчего же – что есть, то есть, тут не поспоришь. Вы ведь уже достаточно известны. В газетах частенько о вас пишут, всегда благосклонно. Впрочем, в последнее время вас как будто подзабыли.
О с в а л ь д (издали, стоя рядом с цветами). Я в последнее время меньше пишу.
Г о с п о ж а А л в и н г. Художникам тоже иногда отдых требуется.
М а н д е р с. Это я вполне понимаю: перед большой работой надо собраться с силами.
О с в а л ь д. Да. Мама, мы скоро будем обедать?
Г о с п о ж а А л в и н г. Через полчасика. Аппетит у него, однако ж, отменный, слава Богу.
М а н д е р с. Как и пристрастие к табаку.
О с в а л ь д. Да, нашел вот наверху отцовскую трубку и…
М а н д е р с. Вот оно что!
Г о с п о ж а А л в и н г. Что именно?
М а н д е р с. Когда Освальд вошел, я прямо как живого увидел его отца.
О с в а л ь д. Правда?
Г о с п о ж а А л в и н г. Что вы такое говорите? Освальд весь в меня.
М а н д е р с. Да, но изгиб рта, особенно когда он курит, точно как у Алвинга. И губы тоже.
Г о с п о ж а А л в и н г. Ничего подобного. Скорее уж у него какой-то пасторский изгиб рта, по-моему.
М а н д е р с. И это верно, у многих моих собратьев такой же.
Г о с п о ж а А л в и н г. Но убери, пожалуйста, трубку, мальчик мой. Я не хочу, чтобы здесь курили.
О с в а л ь д (послушно откладывает трубку). Конечно. Я лишь хотел попробовать, я ведь однажды курил ее в детстве.
Г о с п о ж а А л в и н г. Ты?
О с в а л ь д. Да. Я был совсем еще кроха. И помню, как-то вечером зашел к отцу, а он был такой веселый, радостный…
Г о с п о ж а А л в и н г. Не выдумывай, ничего ты из тех лет не помнишь.
О с в а л ь д. Нет, помню – он взял меня на колени и дал покурить трубку. "Затягивайся получше, парень!" – говорил он. И я пыхтел изо всех сил, пока не побледнел, и с меня градом покатил пот. А он знай хохотал от всего сердца…
М а н д е р с. Очень странная история.
Г о с п о ж а А л в и н г. Дорогой пастор, Освальду просто привиделось.
О с в а л ь д. Нет, мама, ничего мне не привиделось. Разве ты не помнишь, что потом сама прибежала и унесла меня в детскую. Мне стало плохо, и ты расплакалась у меня на глазах. Отец часто устраивал такие проказы?
М а н д е р с. В молодости он был большой жизнелюб…
О с в а л ь д. Однако сколько успел за свою короткую жизнь, сделал так много доброго и полезного.
М а н д е р с. Воистину, дорогой мой Освальд Алвинг, вы унаследовали фамилию достойного и деятельного человека. Я верю, что вы продолжите его путь.
О с в а л ь д. Иначе и быть не может.
М а н д е р с. Вы поступили благородно, приехав на торжества.
О с в а л ь д. Это самое малое, что я могу сделать для отца.
Г о с п о ж а А л в и н г. Но как прекрасно он поступил, приехав ко мне так надолго!
М а н д е р с. Да, я слышал, вы останетесь на всю зиму?
О с в а л ь д. Не знаю, сколько я пробуду дома, господин пастор. Но как же хорошо вернуться!
Г о с п о ж а А л в и н г (сияя) . Ведь правда же, да?!
М а н д е р с (глядя на Освальда с состраданием) . Вы рано вышли в большой мир, мой дорогой Освальд.
О с в а л ь д. Да, рано. Иногда я думаю, не слишком ли рано.
Г о с п о ж а А л в и н г. Вот уж нет. Смышленому мальчику это лишь на пользу, особенно если он один в семье. Негоже ему засиживаться подле мамы с папой и расти изнеженным баловнем.
М а н д е р с. Это весьма спорный вопрос, госпожа Алвинг. Отчий дом был и остается самым правильным местом для ребенка.
О с в а л ь д. Тут я не могу не согласиться с пастором.
М а н д е р с. Взгляните хотя бы на вашего сына. Думаю, мы вполне можем поговорить об этом при нем. Он дожил до двадцати шести или даже двадцати семи лет, так и не узнав, как по-настоящему живут семьей.
О с в а л ь д. Прошу прощения, господин пастор, тут вы ошибаетесь.
М а н д е р с. Вот как? А я полагал, вы вращались исключительно среди художников.
О с в а л ь д. Так и есть.
М а н д е р с. В основном среди молодых художников.
О с в а л ь д. Ну да.
М а н д е р с. И я полагал, большинству из них не по карману создать семью и жить своим домом.
О с в а л ь д. У многих из них действительно нет средств на свадьбу, господин пастор.
М а н д е р с. Как я и говорил.
О с в а л ь д. Но это не мешает им жить своим домом. И многие так живут, и это приличные и приятные дома.
Госпожа Алвинг напряженно следит за ходом разговора, кивает, но ничего не говорит.
М а н д е р с. Но я веду речь не о холостяцком пристанище. Под домом я понимаю семейный очаг, где глава семьи живет с женой и чадами.
О с в а л ь д. Конечно. Или со своими детьми и их матерью.
М а н д е р с (опешив, всплеснув руками) . Боже милостивый…
О с в а л ь д. Что такое?
М а н д е р с. Живет – с матерью своих детей?!
О с в а л ь д. Вы бы предпочли, чтобы он бросил мать своих детей?
М а н д е р с. Так вы говорите о незаконном сожительстве? Об этих диких невенчанных браках?
О с в а л ь д. Никакой дикости я в подобных союзах не заметил.
М а н д е р с. Но как вообще могут мало-мальски прилично воспитанные юноша и барышня не испытывать неловкости, живя невенчанными на глазах у всего честного народа?
О с в а л ь д. А что прикажете им делать? Начинающий художник без средств и бедная девушка… Свадьба стоит огромных денег. Что им делать?
М а н д е р с. Что делать?! Я вам скажу, господин Алвинг, что им делать. Держаться подальше друг от друга, вот что им надо было делать с самого начала!
О с в а л ь д. Такими речами вы вряд ли достучитесь до молодых, страстных, влюбленных людей.
Г о с п о ж а А л в и н г. Не достучитесь!
М а н д е р с (назидательно) . И как только власти допускают подобное?! Чтобы такое творилось открыто! (Госпоже Алвинг.) Как видите, я небезосновательно тревожился о вашем сыне. В кругу, где неприкрытый разврат стал обычным и почти признанным…
О с в а л ь д. Я хотел бы сказать вам вот что, господин пастор. По воскресеньям я часто бываю в двух-трех таких неправильных домах…
М а н д е р с. Еще и по воскресеньям!!
О с в а л ь д. Разумеется, как раз в этот день положено отдыхать и радоваться. И хочу вам сказать, что я сроду не слыхал в этих домах непристойностей и уж тем более не видел ничего, что можно бы назвать развратом. Но знаете, где и когда я сталкиваюсь в артистическом мире с грязным пороком?
М а н д е р с. Слава Богу, не знаю.
О с в а л ь д. Тогда позволю себе вам рассказать. О разврате мне доводилось слышать, когда какой-нибудь примерный семьянин, безупречный муж и отец, приезжал в наши края погулять по-холостяцки, в свое удовольствие – и, желая выказать уважение художникам, наведывался в наши бедные лачуги. Вот эти заезжие господа знают толк во всем на свете и обыкновенно рассказывают нам такое о разных вещах и местах, чего мы и помыслить не могли.
М а н д е р с. Что-что? Вы утверждаете, что наши добропорядочные сограждане?..
О с в а л ь д. Вам никогда не доводилось по возвращении слышать от этих беспримерно добропорядочных господ, что за границей повальный разврат?
М а н д е р с. Еще бы. Конечно.
Г о с п о ж а А л в и н г. И я слышала такое.
О с в а л ь д. Им спокойно можно верить на слово. Они знают, о чем говорят. (Хватается за голову.) О-о…тамошняя прекрасная благословенная свободная жизнь… а они поливают ее помоями…
Г о с п о ж а А л в и н г. Не переживай так сильно, Освальд. Тебе это вредно.
О с в а л ь д. Да, мама, ты права. От этих разговоров пользы нет. Опять усталость навалилась. Пойду прогуляюсь перед обедом. Прошу прощения, господин пастор. Вы к себе этого примерить не можете, а я не смог сдержаться, простите.
Уходит направо во вторую дверь.
Г о с п о ж а А л в и н г. Бедный мальчик!
М а н д е р с. Да уж, можно и так сказать. Плохо дело, вон до чего дошло.
Госпожа Алвинг молча и вопросительно смотрит на него.
М а н д е р с (расхаживая по комнате) . Он назвал себя блудным сыном. Увы… увы…
Госпожа Алвинг по-прежнему не сводит с него глаз.
М а н д е р с. И что вы на это скажете?
Г о с п о ж а А л в и н г. Скажу, что Освальд прав в каждом слове.
М а н д е р с (останавливаясь) . Прав? Прав?! С такими-то принципами?
Г о с п о ж а А л в и н г. Я тут в своем одиночестве пришла к тем же мыслям, дорогой пастор. Но духу не хватало додумать их до конца. А теперь мой мальчик скажет все за меня.
М а н д е р с. Вас впору пожалеть, госпожа Алвинг. Однако я намерен поговорить с вами серьезно. И сейчас обращаюсь к вам не как ваш советник и поверенный в делах, не как друг юности вашего покойного супруга и вашей тоже. Перед вами священнослужитель, облеченный саном, – вот так же я стоял перед вами в самый отчаянный час вашей жизни.
Г о с п о ж а А л в и н г. И что именно священнослужитель намерен мне сказать?
М а н д е р с. Для начала я хотел бы освежить ваши воспоминания, сударыня. Момент самый подходящий. Завтра десятая годовщина смерти вашего супруга, завтра мы все вместе почтим его память, я обращусь с речью к собравшимся… но сегодня хочу обратиться к вам одной.
Г о с п о ж а А л в и н г. Отлично, господин пастор. Говорите.
М а н д е р с. Помните ли вы, что под конец первого года семейной жизни едва не шагнули в бездну? Вы покинули свой дом, свой семейный очаг, сбежали от мужа – да, да, госпожа Алвинг, вы сбежали от законного супруга и наотрез отказывались возвращаться к нему, как он ни молил вас и ни упрашивал.
Г о с п о ж а А л в и н г. Но вы не забыли, что весь первый год замужества я чувствовала себя до ужаса несчастной?
М а н д е р с. Искать в земной жизни прежде всего счастья – это происки духа мятежного, вот и все. По какому праву нам, людям, положено счастье? Нет, сударыня, мы должны исполнять свой долг! Ваш долг был прилепиться накрепко к мужу, коего вы однажды избрали и с коим связали себя священными узами.
Г о с п о ж а А л в и н г. Вы прекрасно знаете, какую развратную жизнь вел Алвинг в то время.
М а н д е р с. Я, конечно, помню, что за слухи ходили о нем, и менее других склонен оправдывать его юношескую распущенность, коли слухи правдивы. Но жена не судья мужу своему. И вашим долгом было смиренно нести свой крест, ибо Всевышний дает его по силам. А вы взбунтовались, отринули крест, не пожелали поддержать оступившегося человека, а просто бросили его. Вы рискнули своим именем и репутацией – и чуть было заодно не поставили под удар репутацию других людей.
Г о с п о ж а А л в и н г. Других? Вы хотите сказать, другого.
М а н д е р с. Искать убежища у меня было в высшей степени неразумно.
Г о с п о ж а А л в и н г. Неразумно обратиться к пастору? К другу семьи?
М а н д е р с. Именно поэтому. И благодарите Господа Бога нашего, что мне хватило должной твердости и я сумел отговорить вас от истерических порывов, наставить на путь долга и вернуть к законному супругу.
Г о с п о ж а А л в и н г. Да, пастор Мандерс, это ваших рук дело.
М а н д е р с. Я, ничтожный, был всего лишь орудием в руках Всевышнего. Но разве не стало истинным благословением для вас во все дни дальнейшей жизни, что я склонил вас тогда надеть на себя ярмо долга и послушания? Разве не устроилось все, как я предсказывал? И Алвинг, как подобает мужу, не отвратился от заблуждений? И не прожил потом свою жизнь с вами беспорочно и в любви? И не превратился в крупнейшего в наших краях благотворителя и не приблизил вас к себе настолько, что со временем вы стали его правой рукой во всех начинаниях? И весьма преуспели, мне это хорошо известно, тут я отдам вам должное… Однако я намерен сказать и о второй большой вашей ошибке в жизни.
Г о с п о ж а А л в и н г. О чем вы?
М а н д е р с. Презрев однажды супружеский долг, позднее вы пренебрегли и материнским.
Г о с п о ж а А л в и н г. Что?..
М а н д е р с. Вы всегда были одержимы зловещим духом своеволия. Вас влекло непременно то, что противостоит закону и послушанию. Любые узы вам невыносимы. Все, что обременяло вашу жизнь, вы беспечно и бессовестно отбрасывали, словно имея право самой распоряжаться этой ношей. Разонравилось вам быть женой – взяли и сбежали от мужа, устали от материнских забот – и отдали ребенка в чужие руки.
Г о с п о ж а А л в и н г. Это правда, я так сделала.
М а н д е р с. Но тем самым вы стали чужой для него.
Г о с п о ж а А л в и н г. Нет-нет, не стала.
М а н д е р с. Стали. Не могли не стать. И каким он вернулся к вам?! Вдумайтесь, госпожа Алвинг. Вы премного виноваты перед своим мужем, но, создав фонд его имени и построив приют, вы повинились. Так признайте же и свое преступление против сына, Бог даст, есть еще время вернуть его с пути заблуждений. Измените себя – и воскреснет в нем, что подвластно еще воскрешению. Ибо (подняв указательный палец) , истинно говоря, вы мать грешная, госпожа Алвинг. И я считал своим долгом сказать вам это.
Пауза.
Г о с п о ж а А л в и н г (сдержанно, с расстановкой). Господин пастор, вы высказались. И завтра будете держать речь о моем супруге. Я завтра ничего говорить не буду, но сейчас, по вашему примеру, хочу кое-что вам сказать.
М а н д е р с. Разумеется. И принести извинения за свои поступки…
Г о с п о ж а А л в и н г. Нет. Я просто хотела кое-что рассказать.
М а н д е р с. Да?
Г о с п о ж а А л в и н г. Все, что вы только что сказали обо мне, моем муже и нашей совместной жизни после того, как, говоря вашими словами, вернули меня на путь долга, – обо всем этом вы знаете понаслышке, ибо ни разу у нас с тех пор не бывали, хотя прежде навещали что ни день.
М а н д е р с. Вы с супругом сразу же перебрались за город.
Г о с п о ж а А л в и н г. Да, и при жизни мужа вы к нам не приезжали. Бывать у меня вас заставляют бумажные дела, с тех пор как вы занимаетесь нуждами приюта.
М а н д е р с (тихо и неуверенно). Хелена, если это упрек, я просил бы взвесить…
Г о с п о ж а А л в и н г. …меру ответственности, проистекающую из вашего положения. К тому же я беглая жена. А с такими бешеными бабами никакая осторожность лишней не бывает.
М а н д е р с. Дорогая… госпожа Алвинг, это чрезмерное преувеличение…
Г о с п о ж а А л в и н г. Ладно, оставим это. Я хотела лишь одно сказать – вы судите о моем браке, сполна доверившись суждениям обывателей.
М а н д е р с. Допустим. И что же?
Г о с п о ж а А л в и н г. Так вот, Мандерс, сейчас я скажу вам правду. Я поклялась себе однажды, что вы ее узнаете, вы один!
М а н д е р с. И что же это за правда?
Г о с п о ж а А л в и н г. Правда в том, что мой муж умер таким же растленным бесхребетником, каким прожил всю свою жизнь.
М а н д е р с (нащупывая стул) . Что вы сказали?
Г о с п о ж а А л в и н г. На двадцатом году брака он был тот же растленный развратник – по крайней мере, в желаниях, – что и когда вы нас венчали.
М а н д е р с. И эти выходки, соблазны юности, если угодно, распущенность – вы называете растленной жизнью?!
Г о с п о ж а А л в и н г. Это выражение нашего семейного врача.
М а н д е р с. Я вас не понимаю.
Г о с п о ж а А л в и н г. Да и не нужно.
М а н д е р с. У меня голова кругом идет. Получается, ваш брак, долгие годы совместной жизни – все это на самом деле была бездна, сокрытая от чужих глаз. И ничего более?!
Г о с п о ж а А л в и н г. Ничего. Теперь вы это знаете.
М а н д е р с. У меня попросту не укладывается в голове. Рассудок отказывается понимать. И принимать. Разве это возможно? Неужто такое удается сохранить в тайне?..
Г о с п о ж а А л в и н г. Это была нескончаемая битва, изо дня в день… После рождения Освальда Алвинг как будто бы чуточку выправился, но ненадолго… И с тех пор это превратилось для меня в войну на два фронта, я билась не на жизнь, а на смерть, лишь бы никто не заподозрил, что за отец у моего ребенка. И вы ведь помните Алвинга? Он всех к себе располагал. Плохого о нем никто и помыслить не мог. Он был из тех, кто кажется лучше, чем есть. Но, Мандерс, мы еще не дошли до главного, самого гнусного.
М а н д е р с. Куда же более?
Г о с п о ж а А л в и н г. Я приноровилась так жить, хотя и знала, на стороне он вытворяет невесть что. Но когда тебя втаптывают в грязь в родных стенах…
М а н д е р с. Что вы такое говорите?! Здесь?!
Г о с п о ж а А л в и н г. Да, здесь, в нашем доме. Вот тут (показывает на первую дверь направо) , в столовой, я впервые наткнулась на это. Мне что-то понадобилось, дверь была приоткрыта… Подходя, я услышала, что наша горничная вошла в столовую, принесла из сада воды для цветов.
М а н д е р с. И?
Г о с п о ж а А л в и н г. И тут же я услышала, что следом в столовую зашел Алвинг. И что-то ей сказал. А потом я услышала (короткий смешок) … До сих пор на душe скребет, так это чудовищно и смехотворно… Я услышала, как моя собственная горничная шепчет: "Пустите, господин камергер! Не троньте меня".
М а н д е р с. Какое безобразное легкомыслие! Но, сударыня, всего лишь легкомыслие и ничего более. Уж поверьте мне.
Г о с п о ж а А л в и н г. Чему мне верить, выяснилось довольно быстро. Камергер добился своего от нашей горничной – и эта связь возымела последствия, пастор Мандерс.
М а н д е р с (словно окаменев). Господи, такое – в этом доме! В этом доме!
Г о с п о ж а А л в и н г. В этом доме я претерпела многое. Чтобы он не уходил из дома на вечер – и ночь, – мне пришлось стать его собутыльницей. Тайком кутить с ним вдвоем, в его комнате. Чокаться, пить, слушать его бессмысленный вздор, драться, чтобы загнать его в постель.
М а н д е р с (потрясенно). Как вы только выдержали!