Алексею это показалось ошибкой: слишком громоздок и неуклюж на вид был "киевский богатырь".
Однако вскоре возле дома послышалась негромкая возня, а затем Боденко принес Дунаеву. Он именно принес ее, обхватив поперек туловища и зажимая ладонью рот, для чего ему пришлось крепко притиснуть голову женщины к своей груди. Когда Дунаеву связали и заткнули рот кляпом, скрученным из ее головного платка, Боденко тихонько попросил Алексея:
- Тряпицы якой-нибудь нема? До кости прокусила руку дурная баба…
Величко, а за ним Алексей, Воронько, Боденко и Храмзов поднялись на крыльцо. В темных сенях, где пахло рогожей, на ощупь нашли дверь. За нею невнятно бормотали голоса. Величко взялся за ручку.
- Ну…
Остальные придвинулись к нему. Помедлив, Величко рывком распахнул дверь.
- Руки вверх!
От резкого движения воздуха качнулась лампа под потолком, оплеснув ярким после мрака светом вытянувшиеся оцепеневшие лица, стол, неначатую четверть самогона, кружки…
Первое, что, холодея, отметил Алексей: Маркова не было!
- Руки вверх! - повторил Величко. Оцепенение кончилось. Медленно поднялись руки. Шестеро стояли вокруг стола. Один, одутловатый, продолжал сидеть, откинувшись к спинке стула.
Величко повел стволом револьвера:
- Кому сказано! Живо!
Тот тяжело встал, глядя исподлобья, глухо, точно борясь с удушьем, проговорил:
- В чем дело? Почему врываетесь?
- Не ломайте, Крамов, комедию! Не нравится - пожалуетесь в чека. Последний раз говорю: поднимите руки!
Вот кто это был: Крамов - начальник артиллерии всего херсонского участка!
Он как бы через силу поднял руки.
- Выходить по одному. Вы!
Чернобородый мужчина в пиджаке поверх военной гимнастерки, растерянно оглянувшись на Крамова, пошел к двери. В сенях его приняли Боденко и Храмзов.
- Следующий…
Алексей не узнавал своего начальника. От его обычного добродушия и медлительности не осталось и следа. Слегка расставив ноги, он стоял перед врагами, рябой, большеголовый, весь собранный, держа револьвер в согнутой руке, и, казалось, видел всех сразу.
В тот момент, когда чернобородый вышел в сени, один из заговорщиков (это был длинный землисто-смуглый детина с закрученными усами) схватил бутыль с самогоном и взмахнул ею, намереваясь, по-видимому, разбить лампу. Не изменив позы, даже не повернув головы, Величко выстрелил, и детина упал лицом на стол. Потом сполз на пол. Стоявшие рядом посторонились.
Загремели разбиваемые ставни, брызнули стекла, в окна просунулись винтовочные стволы.
- Больше нет желающих? - чуть побелевшими губами спросил Величко. - Тогда быстро! - И, мельком взглянув на Крамова, добавил - Михалев, обыщи сарай. В сене пошарь, авось найдешь чего..
КРАМОВ И КРУЧЕНЫЙ
Соловых, которому устроили очную ставку с арестованными, не признал среди них Крученого. Для Алексея это было лишним доказательством того, что Крученый и Марков - одно лицо. И Марков ушел!.. Возможно, он опоздал на явку, возможно, Крамов успел переправить его к "своим", как обещал. Как бы то ни было, хитрое шпионское счастье на этот раз улыбнулось Маркову. Он скрылся, а Алексей потерял покой.
Алексей пришел в революцию зеленым юнцом. Не было в его душе ни большой ненависти, ни большой любви, только слепая мальчишеская вера в правоту отцовского дела. Потребовались время и гибель товарищей, пропахшие потом военные дороги, разговоры с однополчанами у походных костров и долгие раздумья наедине с самим собой, чтобы отцовское дело стало своим, кровным, единственным делом. И Алексей научился ненавидеть все, что стояло на пути, что цеплялось за ноги людей, деливших с ним тяготы гражданской войны. Но Марков навсегда остался для него живым воплощением того мрачного мира, который открылся ему однажды апрельской ночью восемнадцатого года. В Алексее всегда жила уверенность, что он обязательно найдет Маркова и заставит его ответить за все!
Надо же было случиться, что он действительно нашел его, держал в руках и сам же отпустил…
При обыске у бывшего начальника артиллерии нашли пачку документов, зашитых в нижнем белье. По документам он был Стецевским Станиславом Владимировичем, штабс-ротмистром гвардии его императорского величества. Но лучше всего о нем рассказал небольшой треугольник, вырезанный из визитной карточки. Для председателя Херсонской ЧК этот кусочек плотной бумаги, на котором стояли только две буквы "О" и "К", действительно был визитной карточкой пойманного шпиона.
В тысяча девятьсот восемнадцатом году в Ярославле вспыхнул антисоветский мятеж. Возглавили его эсеры под руководством полковника Перхурова - ставленника отъявленного врага Советской власти, террориста и резидента иностранной разведки Бориса Савинкова. Брокман, который в то время работал в ВЧК, принимал участие в подавлении этого мятежа - одного из самых кровавых белогвардейских выступлений. Он хорошо знал, что означает скромный бумажный треугольник, помеченный литерами "О" и "К". Это был пароль для связи, выдававшийся только самым доверенным лицам савинковского подполья.
Когда Крамов-Стецевский понял, что бесполезно отпираться и выдавать вчерашнее сборище за дружескую пьянку, он рассказал, как ему удалось попасть в Красную Армию.
После разгрома ярославского мятежа он с группой уцелевших офицеров пытался пробраться к Деникину. В пути они попали в облаву, и, спасаясь от нее, Стецевский растерял всех своих попутчиков. С большим трудом он добрался до Харькова. Здесь ему удалось пристроиться в эшелон беженцев, двигавшихся на юг. В Каменец-Подольске в вагон сел пожилой военный, показавшийся ему знакомым. Разговорились. Выяснилось, что им не раз приходилось встречаться в Москве еще до войны, в доме некой госпожи Крамовой, которая оказалась родной сестрой нового попутчика. В долгие часы дорожного безделья Крамов рассказал Стецевскому о себе. По образованию он был инженер-строитель и всю жизнь придерживался либеральных взглядов. В четырнадцатом году его призвали в армию, и в чине артиллерийского поручика он провоевал с немцами до самой революции. На фронте он пересмотрел свои убеждения. По мнению Стецевского, он преступно и непоправимо "качнулся влево". Крамов был из тех российских интеллигентов, которые без особых колебаний приняли революцию. И вот сейчас он ехал в армию Антонова-Овсеенко, направленный туда в качестве военного специалиста.
Эта встреча изменила планы Стецевского.
Эшелон часто останавливался. Ночью в степи Стецевский вышел из теплушки вместе с Крамовым. В придорожных кустах он оглушил своего попутчика и добил рукояткой револьвера.
В вагоне никто не удивился исчезновению пассажира. В дороге отставали многие. А на следующее утро, при проверке документов на каком-то полустанке, Стецевский предъявил бумаги убитого.
Так он стал Крамовым. Новые документы открыли ему дорогу к командным постам у красных.
Сложными путями, кочуя из армии в армию, Крамов-Стецевский попал в Николаев. О переходе к белым он теперь и не помышлял: для него нашлось достаточно дела и по эту сторону фронта.
В Николаеве Крамов-Стецевский неожиданно встретил своего старого соратника по Ярославлю, который так же, как и он, работал у красных военспецом. Они быстро нашли общий язык…
Два месяца назад Крамова-Стецевского перевели в Херсон командовать артиллерией. Знакомый военспец дал ему явку: Маркасовский, 5. Хозяйка этого дома, вдова деникинца - женщина красивая, покладистая и без предрассудков - оказалась весьма полезным человеком.
В Херсоне новый начальник артиллерии близко сошелся с Филипповым. Это было не трудно: они делали "общее дело" - один командовал артиллерией, другой осуществлял ее разведку. Однако о том, чтобы "совратить" летчика, нечего было и думать. Крамов скоро понял, что Филиппов из "твердокаменных", и даже не делал попыток договориться с ним. Но у "твердокаменного" летчика нашлась червоточина: он был честолюбив, любвеобилен и не дурак выпить. Крамов свел его с Дунаевой. Сделать это удалось так ловко, что Филиппов даже не заподозрил, кому он обязан своим знакомством с этой женщиной.
Крамов рассчитывал убить сразу двух зайцев: во-первых, связь Дунаевой с летчиком, по его мнению, ставила ее дом вне подозрений, а во-вторых, это давало возможность воздействовать на летчика исподволь, незаметно, как и было в случае с подложным приказом.
Чтобы по возможности укрепить свою базу и не вызвать у Филиппова подозрений, Крамов ни разу не приходил к Дунаевой вместе с ним и вообще не показывался у нее днем. Но по ночам в Дунаевском сарае он встречался и с Крученым…
Крученый (Крамов не интересовался его подлинной фамилией) прекрасно знал город и был связан с большим количеством людей, из которых они впоследствии создали ядро подпольной организации. Крученый был смелым человеком. Его исступленная ненависть к красным иной раз вызывала изумление даже у такого матерого волка, каким был сам Крамов, тем более, что по возрасту Крученый годился ему в сыновья. Без него начальнику артиллерии пришлось бы туго. Крученый делал всю "черную" работу. Неизвестно, где он спал и у кого скрывался днем, где находил одежду для переодевания, но всегда точно в условленное время он являлся на свидание с Крамовым, одетый то в крестьянский армяк, то в красноармейскую шинель, то в лохмотья портового босяка, и неизменно докладывал, что все порученные ему задания выполнены.
Важнейшей обязанностью Крученого была связь с левым берегом, и до поимки телеграфиста Крамову ни разу не приходилось беспокоиться на этот счет. У него еще никогда не было помощника надежней Крученого. И он не мог скрыть своего удовлетворения от того, что Крученому удалось выскользнуть из рук ЧК…
Брокман тем не менее был доволен результатами облавы. У Дунаевой захватили почти всех главарей крамовской организации. Крамов собирался приурочить выступление своей группы к тому моменту, когда красные начнут форсировать Днепр. У него был дерзкий план: в разгар военных действий неожиданно разгромить штаб и оставить красные войска без руководства. В Дунаевском сарае чекисты нашли несколько ящиков с винтовками и бутылочными гранатами, а у одного из арестованных отобрали список членов организации.
Начались аресты.
Революционный трибунал заседал почти непрерывно.
В эти дни нельзя было узнать коменданта ЧК Сергея Никишина. В наглухо застегнутой косоворотке, в надвинутой на уши бархатной кепке, он показывался редко, вздрагивал, когда к нему обращались, отвечал невпопад, смотрел невидящими глазами.
За ним тенью ходил Федя Фомин, специально приставленный Брокманом. Встретившись в коридоре с Алексеем, Федя шепотом сообщил:
- Запить может человек! Психологическое расстройство у него… - И вздохнул как-то по-девичьи, жалостливо. - Конечно, нелегко..
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ДИАНА ИЗ АЛЕШЕК
ПО СЛЕДУ
В ночь на седьмое августа заговорили пушки, а с рассветом к левому днепровскому берегу ринулась флотилия баркасов, шаланд и черных искалеченных пароходиков, до отказа набитых войсками. Над Днепром скрестились невидимые снарядные трассы, распушилась шрапнель, и ветер понес к берегам пороховую гарь. Правобережная группа Красной Армии форсировала Днепр.
К вечеру белых вышибли из Алешек и, развивая успех, двинулись на Большие Копани, громя левый фланг врангелевского генерала Драценко. В движение пришел весь каховский плацдарм. Херсон, отделенный Днепром от основного театра военных действий, оказался в тылу, но зато неизмеримо возросло значение Алешек, через которые шел поток войск и военных грузов.
Кроме всяких прочих дел, чекистам теперь приходилось в помощь Особому отделу работать с пленными, которых нагнали из-за Днепра великое множество. Надо было отобрать тех, кто попал к белым по недомыслию, кого мобилизовали насильно, угрозами или обманом. Затем с ними работали агитаторы.
За два дня до начала наступления Алексей с конным отрядом ЧОНа выехал в сельские районы. У Крамова в близлежащих селах была большая агентура. На ее ликвидацию ЧК послала два отряда. Со вторым отправился Воронько.
Отрядом, в который попал Алексей, командовал Филимонов, донской казак, кряжистый и весь точно наспех вырубленный из мореного дуба. Он был предприимчив и неутомим, как машина.
Больше месяца отряд мотался по селам и хуторам. Кое-кто из крамовцев был уже предупрежден и успел скрыться. Захватить удалось девятнадцать человек.
Каждого арестованного Алексей выспрашивал о Маркове. Да, говорили они, наезжал, привозил распоряжения от Крамова, долго не задерживался. Внешность описывали точно. Знали его как Крученого. И только один богатенький дьячок из Снегиревки сказал:
- Фамилие у них другое было. Я ихнего папашу знавал - сурьезный человек купеческого звания, Михаил Степанович Марков. Говорят, в Чека шлепнули. Сын в него пошел. Он вам папашу не простит, я думаю. Закваска у него лютая, купеческая.
- А где он сейчас?
- Э-э, кто ж знает! Он всю округу насквозь изучил, что здесь, что за Днепром, каждую тропку, ровно волк какой. Бродит где-нибудь. А может, с Врангелем ушел. Только не думаю…
- Почему?
Дьячок хитро поморгал глазами:
- Зверь от берлоги далеко не бежит. У нас разные власти бывали: и Деникин, и Григорьев-атаман, и ваши приходили, и чужеземцы хозяйничали, а он все тут, при любых властях. То на свет, то в тень, а уходить не уходил ни разу. У него много уголков вокруг.
- Что за уголки?
- Вот того не знаю. Все слухами пользуюсь.
- А какие слухи?
- Болтают люди… Так ведь слух - что? Воздушная ткань. Пролетел - и нет его.
- Что же про него сейчас говорят?
- Разное… Все разве упомнишь! Память уже не та…
Дьячок начал путать. Больше от него ничего нельзя было добиться.
Несколько позже задержали мельника, который когда-то имел дела с Марковым-старшим. От него узнали, что, по некоторым сведениям, Марков-сын скрывается в Алешках или поблизости от них.
После всех этих допросов в представлении Алексея Марков начал вырастать в еще более значительную фигуру, чем ему казалось раньше. Было очевидно, что два года и для него не прошли даром. Он заматерел, превратился в опытного, испытанного врага, избравшего совершенно определенную область деятельности: подполье, шпионаж. При Крамове Марков проделывал самую трудную работу, связанную с постоянной опасностью, а сам все время оставался в тени. И Алексей не был склонен объяснять это простой осторожностью, вернее, не только ею. "Скромность" Маркова была для него свидетельством того, что Марков - враг по вдохновению, упорный и последовательный, не выбирающий средств и на все готовый…
Отряд Филимонова вернулся в Херсон в сентябре. На трех телегах везли арестованных, на четвертой - раненых бойцов. Филимонов тоже был ранен, но сесть на телегу не пожелал. В Херсоне его сняли с седла и на руках отнесли в госпиталь.
Алексей так устал, что по приезде лишь с большим трудом смог отчитаться перед Величко. Домой он не пошел, а лег в дежурке на лавке и как убитый проспал до следующего утра. Проснувшись, сходил в столовую и затем поднялся к себе.
Воронько еще не приезжал. В их комнате расположился Федя Фомин. Он допрашивал пленных. Кубанка его была надвинута на брови, что должно было придать суровое выражение его румяному лицу. На столе в боевой готовности лежал револьвер.
Трое пленных переминались с ноги на ногу возле двери, ожидая своей очереди, и с почтительным испугом разглядывали грозного чекиста; четвертый топтался перед столом. Это был невзрачный мужичонка в английской шинели, висевшей на нем, как на палке.
Увидев Алексея, Федя обеспокоился.
- Эге, приехал! - как-то уж слишком радостно закричал он. - Выполнил сложное боевое задание? Подавил местную контрреволюцию?
Пленные вытаращились на Алексея, решив, что перед ними очень важная шишка красной ЧК.
Не давая удивленному таким приемом Алексею ответить, Федя объяснил;
- Пришлось занять твой кабинет: у меня в комнате сейчас нельзя, там очень секретное одно дело… - И, повернувшись к пленным боком, усиленно заморгал ему левым глазом: помалкивай, мол.
Никакой комнаты, даже постоянного места у Феди не было, и он боялся, как бы Алексей нескромным замечанием не уронил его авторитета. Алексей это понял и промолчал.
Федя, надо заметить, высоко ценил его сдержанность, особенно после поимки сигнальщика: Алексей никому не сказал, что в ту ночь Федя упустил Крученого. А так как один шпион был все-таки пойман, то и честь этой операции делилась ими поровну.
Видя, что со стороны Алексея его авторитету не грозит никакой опасности, Федя уверенно продолжал допрос:
- Из каких будешь, Петр Киселев?
- По крестьянству мы, - гундосо отвечал пленный.
- Ты в нас стрелял?
Пленный потупился.
- Говори, как на духу! Не бойся.
- Стрелял.
- Зачем стрелял?
- Приказали.
- Кто приказал?
- Взводный, кто…
Пронзительно глядя на него, Федя повысил голос:
- А ты знал, что стреляешь в Советскую власть, в твою же родную крестьянскую власть?
- Знал.
- Так зачем стрелял?
- Да приказали же!
- А ты понимаешь, - врастяжку спросил Федя, - что тебе за это следует?
Пленный посмотрел на носки ботинок, помялся и неуверенно проговорил:
- Расстрелять меня, потому, правда, не знал…
- А! - удовлетворенно усмехнулся Федя - Понимаешь, что расстрелять за это мало! Ну так ступай. В другой раз разбирайся! Иди по коридору налево, последняя дверь, к товарищу Павликовичу. Он тебя определит куда надо…
Допросив подобным образом остальных пленных, Федя отпустил их и, сразу утратив солидность, бросился к Алексею:
- Здорово, Лешка! Приехал… Целый? - говорил он, ощупывая Алексея, точно не веря, что это на самом деле он, из плоти и крови.
- Ты что здесь наделал, чакист? - сказал Алексей, указывая на вороньковские книги, с которых была снята дерюжка.
- А что! Я только посмотрел.
- Погоди, приедет Воронько, он тебе пропишет ижицу!
Федя пренебрежительно свистнул:
- Сегодня не приедет, а завтра я - фьють, и ищи-свищи!
- Что такое?
- Уезжаю на ответственное задание! - торжественно объявил Федя.
- Куда?
- В Алешки. Целую группу посылают и меня тоже.
- Зачем?
- В Алешках контра расходилась. Наших из-за угла бьют. Одним словом, надо все разоблачить. Самых боевых ребят отобрали. Я, между прочим, не напрашивался, меня Величко назначил.
- Правда?
- Ну вот, стану я врать!
Алексей побежал к Величко.
- Верно, что в Алешки едет группа?
- Едет.
- Отпустите меня с ними, товарищ Величко!
- Там людей достаточно.
- Товарищ Величко, арестованный Серденко, мельник, показывает, что Крученый сейчас в Алешках. Прошу разрешить мне продолжить это дело.
Величко смял пальцами нижнюю губу, подумал.
- Пошли к Брокману, - сказал он. Председатель ЧК встретил Алексея приветливо:
- А, путешественник! Зачем пожаловал?
- Просит послать его с группой Илларионова, - сказал Величко. - Узнал, что Крученый в Алешках.
Алексей доложил о показаниях мельника.
- Слухи не проверенные, - сказал он, - но все-таки… Я ведь один знаю его в лицо, товарищ Брокман.
- Мгм… Как ты думаешь? - спросил Брокман у Величко.