Но Саша не знала, что означает эта команда и продолжала стоять у двери. К ней подскочил "яйцеголовый" - половина ребят были бритыми - и обшарил карманы ее куртки. Вытащил пачку долларов и радиотелефон. Пытался ощупать кофту, но Саша его оттолкнула, да так сильно, что тот, поскользнувшись о мокрое пятно на полу, свалился под стол. Саша улыбнулась, а тот, что сидел за столом, повеселел и сказал:
- Молодец, парень! Русский вроде бы, как ты попал к этим…
Это был Антон. Он был еще в пути, когда Командор сказал ему о парне в черной куртке и просил увезти его в Сосновку, но для грузин разыгрывал спектакль, для общего устрашения. Оглядев парня, отметил про себя: видно, из богатеньких и еще подумал: симпатичный парнишка, красивый. Что–то женское почудилось ему в облике парня, но он решил: такой он вот - на девчонку похож.
На вопрос Антона Саша ответила:
- А вам что за дело! Прокурор нашелся.
Атаман поднял голову, улыбнулся.
- Иди–ка сюда. Давай знакомиться. Я люблю смелых.
И когда Саша подошла к нему, взял ее за руку, сказал:
- А ты красивый! Тебя, верно, девчонки любят.
- Они меня любят, а я их не очень.
- Ну, это пока не встретилась…
Посадил ее рядом, сказал:
- Сиди. Возьмем тебя с собой.
Наклонился, шепнул на ухо:
- Командор звонил.
И показал радиотелефон.
- Командор? А кто это?..
- Ты не знаешь? Качалин Сергей Владимирович. Это командир… всей округи. А я командир батальона. И зовут меня Антон.
Саша хотела сказать: а я не желаю с вами ехать, но тут снаружи послышалась автоматная очередь и чей–то крик - истошный, протяжный. Потом вошел "яйцеголовый", доложил:
- Командир! Двух турок отогнали. Ехали на лодках.
Командир посуровел, обратился к Давиду:
- Ты вызвал охранников? Мы же договаривались. В следующий раз если нарушишь договор…
Он взмахнул пистолетом.
А теперь нашу долю.
Давид кивнул самому молодому, почти мальчику:
- Давай.
Тот растворил шкаф и вынул оттуда мешок с деньгами. Положил на стол перед командиром.
- Ладно! - сказал Антон. - Сосчитаем после.
Кивнул на Сашу:
- А этот?.. Новый экспонат гарема?..
- Нет! Нет! Он только что пришел. Сегодня пришел. Честное слово!
- Смотри у меня, голубая гнида! Растлевай своих, а увижу в гареме русского парня - пристрелю.
Кивнул всем:
- По коням!
И толкнул к выходу Сашу. Она не успела опомниться, как очутилась на заднем сиденье мотоцикла, и водитель с места взял в карьер. Поднимая клубы пыли, понесся по грунтовой дороге. И уже потом, выкатившись на шоссе, полетел со скоростью самолета. Саша, зажмурив глаза и замирая от страха, прильнула к его спине, едва дышала. Следом черными снарядами мчались другие мотоциклы. Несколько минут они шли по одной дороге, но потом один за другим, свернули в стороны и исчезли в предвечернем мареве.
И так они ехали с час, а может, больше. Остановились возле деревянного дома с расписными наличниками и отделанным резьбой крыльцом.
- Ну вот, парень. А теперь давай знакомиться: меня зовут Антон, а тебя как?
- Александр. Я не хотел с вами ехать. Отпустите меня.
- Отпустим - за милую душу. Только вот зайдем в дом, пообедаем, а там видно будет. Я тебя пригласил в гости - не обижайся. Мы русские люди, а ты там был один среди грузин. Они, понимаешь ли, опасные преступники. Позвони Сергею Владимировичу и узнаешь: это он попросил меня увезти тебя оттуда. Поживешь у нас, а потом к нам приедет Качалин, и ты с ним поедешь куда тебе надо.
Антон вынул из кармана телефон и отдал Саше.
- Звони домой, пусть не беспокоятся. Только уговор: о том, что там произошло, не говори. Пока не говори, а потом, пожалуйста, рассказывай. Мы этих жуликов не боимся. А за тех, которых наши ребята попугали, нам милиция только спасибо скажет. За этими турками такие преступления числятся - ой–ей!..
И они вошли в дом. Александра, приотстав на веранде, позвонила Качалину.
- Здравствуйте! Это я… - узнаете? За меня не беспокойтесь. Я в Сосновке. Когда вы к нам приедете?
- Сейчас ничего не могу сказать, но каждый день буду тебе звонить. А ты поживи там, подружись с ребятами, только не сбривай своих прекрасных волос. Этого я не переживу.
Видя настороженность и нетерпение Антона, Саша свернула разговор и положила телефон в карман куртки.
- Ты кому звонил?
- Дяде. Сергей Владимирович это мой дядя.
- Ты живешь с дядей? А где твои родители?
- Моя мама живет в Дамаске, в Сирии, а отчим чаще всего живет в Израиле, но сейчас он в Петербурге, лежит в клинике.
- В Дамаске? Но что она там делает, твоя мама?
- Вам охота знать мою биографию - я расскажу ее в другой раз. Сейчас же у меня нет настроения.
- Ладно, ладно. Я тебя понимаю. Я тоже не люблю слишком–то любопытных. Не хочешь - не говори. - Антон растворил дверь в другую комнату, крикнул: - Тетя Лиза! Давайте нам обед.
И пока хозяйка дома накрывала стол, Антон сходил во двор и там в багажнике мотоцикла взял пачку денег. Небрежно бросил ее на стол, стал считать. Александра он не стеснялся и о нем старался не думать. Он прихватил его с собой по просьбе Качалина и чтобы увезти свидетеля. Парень был посторонним, и в случае скорого появления возле замка милиции лишний свидетель там неуместен. Теперь же он решил завербовать его в свою партию, но говорить с ним об этом не торопился.
Раскрыв блокнот–компьютер, считал деньги. По десять тысяч долларов он отдал своим помощникам, младшим командирам, осталось у него сто тысяч. Давид был точен: из месячной выручки выделил сумму, о которой они с ним и договаривались. Такую мзду он берет с него вот уже год. На эти деньги Антон подкармливает милицию, прокуратуру, выдает зарплату учителям, врачам, работникам коммунального хозяйства. Преступного ничего в этих деяниях Антон не видит. "Государство у нас бандитское", - так сказал спикер российской Думы Геннадий Селезнев. Зарплату многим не дают. И чтобы хоть как–то восстановить справедливость, Антон и его товарищи берут часть денег у преступников и спасают людей от голода. Себе ребята оставляют лишь на еду и одежду. Недаром и зовут Антона русским Робин Гудом.
Обед был на столе, и Антон широким жестом пригласил гостя:
- Садись, пировать будем. Ты водку, вино пьешь?
- Нет, не пью.
- Вот это хорошо. Я тоже не пью. Устав нашей партии запрещает потреблять спиртное. Вино - оружие врага. Нас, русских, хотят споить, а потому мы борется с пьянством.
- Если не секрет, как называется ваша партия?
- Никакого секрета нет. Партия называется Русской национальной. На знамени нашем всего два слова: "Честь и Родина". Мы боремся за справедливость и за то, чтобы власть в России принадлежала русским.
- А как быть татарам, башкирам и другим национальностям? Их ведь в России много.
- Пусть они живут и пользуются всеми правами, кроме одного: не лезьте в правительство. Править Россией будут русские. А татары пусть правят в Татарстане, башкиры - в Башкирии. Мы это будем приветствовать, потому что уважаем право каждой национальности устраивать свои дела.
- А если они захотят уйти от нас, отделиться?
- Пусть уходят, но только все должны помнить, что Россия неделима и вечно будет оставаться в границах, которые установили отцы и деды.
- Мне нравятся эти взгляды, но почему тогда вас называют фашистами?
- По принципу: на воре шапка горит. Фашисты - это те, кто разрушают нашу Родину, останавливают и продают иностранцам заводы, дворцы, землю. Они поступают, как гитлеровцы, и боятся, как бы русский народ не назвал их фашистами. Они потому первыми кричат: "фашисты!" Но русский народ в конце концов увидит, кто враг его, а кто друг. И пойдет за нами. Тогда мы возьмем власть и установим на русской земле справедливый порядок.
- У вас на рукаве серп и молот, а вот другой знак, похожий на фашистский, что он означает?
- Солнцеворот, знак древних славян, ариев, - символ жизни, ход вечного движения тепла и света.
- А можно и мне записаться в вашу партию?
- Можно, но для этого мы должны получше узнать тебя. Мы принимаем только тех, кто любит свою Родину, готов помогать обиженным и оскорбленным. А еще для нас необходимо быть смелым и способным совершать подвиги. Тебя во время приема могут спросить: а ты, когда нужно будет, сможешь броситься на амбразуру?
- А что это такое - амбразура?
- Ну, это как Александр Матросов. Он ничего не мог сделать с вражеским пулеметом, который бил по нашим из амбразуры бетонного укрепления; и тогда Саша, твой тезка, бросился на ствол пулемета и закрыл его своей грудью. Александр погиб, но наши ребята пошли в атаку и заняли высоту. Ну а ты… смог бы?
- Да, смогла бы!
И Саша от вдруг нахлынувшего волнения даже приподнялась со стула. И смотрела на Антона круглыми, как у совы, глазами; в них засветились слезы восторга. Душа ее жаждала подвига. Это был миг, когда вся жизнь ее перевернулась: она теперь не будет, как все - жить своей вялой, бесцветной и бесполезной жизнью, она будет творить подвиг. Лишь бы Антон взял ее в свою партию.
- Почему "смогла"… бы? Ты что, не парень разве?
Саша вдруг потухла и медленно опустилась на стул.
- Это я так… от волнения.
- Ну ладно. В партию мы тебя примем. Ты мне нравишься, и я тебе верю. Только тебе надо освоить мотоцикл.
- Я умею! - снова воодушевилась Саша. - У меня права водителя. И на мотоцикле, и на мотороллере я ездила. Я люблю ездить на мотоцикле. И хорошо бы на таком, как у вас.
- Да, мы ездим только на таких мотоциклах. Он особый, скоростной. Нас никто не может догнать.
- Вот, вот! Покажите, как ездить. Я смогу, я способная.
"Еще оплошность. Страшная! Он поймет. Он теперь все понял!.."
Саша покраснела, опустила глаза. Антон услышал бурю в ее сердце, - он, кажется, понял, что перед ним девушка, но тут же решил, что ему не следует ее разоблачать; пусть себе забавляется своей ролью, - наконец, это даже интересно, если она решила выдавать себя за парня. Он прикинется простачком и даст ей полную волю сыграть свою роль до конца. Но вообще–то еще там, в грузинском муравейнике, ему бросились в глаза мягкие округлые формы парня, нежный овал лица, мгновенные перемены выражений. Каждый жест, каждое малейшее движение выдавали тонкую чувствительную натуру, трепетную одухотворенность, - он тогда подумал: какое нежное и красивое создание! И чувство ненависти закипело к старому грузину, который, как ему показалось, купил себе новую "жену". Он тогда схватил за руку Александра, подтянул к себе:
- Парень, ты давно здесь?
И когда узнал, что Александр тут только что появился и забрел случайно, тогда лишь ненависть к Давиду отхлынула. И хорошо, что он имеет поручение от Командора забрать его в Сосновку. Не будь такого поручения, он бы силой вытащил парня оттуда.
Теперь Антон с облегчением думал обо всем этом и решил, что не будет мешать этой замечательной девушке играть роль парня. "Все равно ее тайна раскроется, и тогда мы посмеемся над ее шалостью".
- В Питере вас называют русскими фашистами. Вы ходите в черном, а некоторые, особенно рьяные, с бритыми головами. Но вот вы свою прическу не сбрили. Почему?..
Антон не торопился отвечать. Хозяйка дома Елизавета Васильевна подала гороховый суп с бараньими ребрами, красиво расставила закуски - салат, заливную рыбу, яйца в майонезе; посуда была дорогой: вилки, ножи, ложки - все серебряное. Саша вспомнила, как молодой грузинчик положил перед Антоном толстую пачку долларов. С тревогой подумала: "Он и сам грабит. Опасный человек". Смело и пытливо заглядывала в глаза Антона, - страха перед ним не испытывала. Спокойно ела, и речь ее была рассудительной, не по возрасту разумной и даже остроумной. Улыбнувшись, сказала:
- Сижу рядом с фашистом, а мне не страшно. Зря говорят о вашей жестокости. Сегодня двух турок чуть было не убили. А если они турки, то их разве не жалко?
- Почему не жалко! Жалко, конечно. Они тоже люди, но ведь война же! Не мы их - так они нас. На войне как на войне - там иногда стреляют.
- Война? Да что же это за война, если ее не видно?
- Да, нынешнюю войну многие не видят, в том и коварство нашего противника, что войну с нами он сумел спрятать от глаз обывателя. Если обыватель, то он и не видит ничего, не понимает. В Америке таких людей оболтусами зовут, а этих оболтусов у нас большинство, примерно девяносто процентов.
- Я, выходит, тоже оболтус?
- Ну, нет, ты не оболтус. Ты только притворяешься таковым, а матушка твоя в Дамаске живет. И наверняка там в банке долларовый счет у нее заведен.
- Она там отель имеет, пятизвездочный.
- Вот как! Ну она–то, конечно, не оболтус. Наоборот, сумела в наше время капиталец сколотить. И, как видно, немалый. Но такие люди хуже оболтусов; ты уж извини меня, но таких мы называем хитрецами и ворами. Деньги–то на отель твоя мать не заработала?
- Деньги ей муж дал, мой отчим.
- Ну вот, и отчим у тебя богатый. Тоже, поди, капиталец свой не в поте лица наживал. И он, конечно, не оболтус. Делец он или еврей. А евреям деньги в одночасье дали. В банки их позвали и там выдали по миллиону или по два. Для них и ваучеры Чубайс, рыжий жиденок, придумал. Ваучеры они по дешевке скупили, а за ваучеры заводы приобрели. И всю прибыль от производства себе в карман кладут. В этом суть перестройки. Это и есть война с нами, с русским народом.
Саша не смотрела на Антона; ей было стыдно за мать и отчима. Знал бы Антон, какие деньги "сделал" на теплоходах ее отчим! Стыдно ей было и за то, что отчим - еврей, а им, евреям, "деньги в одночасье дали". Не всем, конечно, но многим дали. Она не однажды слышала, как в доме у них об этом проговаривались.
- А теперь пойдем в наш штаб, зарплату людям выдавать.
Обратился к тете Лизе:
- Обзвоните всех по списку. Пусть подходят к штабу.
И они вышли из дома. Шли по главной улице. Это был небольшой городишко - районный центр Новгородской области. Дома тут чистенькие, крытые железом и шифером, сады, огороды ухоженные. Главная улица тянулась по берегу реки; там, где между домами были большие просветы, река открывалась взору, манила свежестью и прохладой. Шли, не торопясь, и с каждым встречным Антон здоровался. Сашу поразила почтительность, с которой Антона встречали жители: все ему низко кланялись, а старушки украдкой крестили его, видимо, желая ему здравия и небесного покровительства.
- Вас тут уважают, - сказала Саша.
- Да, меня в городе все знают и, как мне кажется, любят. Это сейчас, когда в местной организации нашей партии всего тридцать парней и девушек.
- И девушки есть?
- А как же! Мы принимаем парней и девушек, достигших пятнадцатилетнего возраста. А кому двенадцать, может стать кандидатом в члены партии.
Некоторое время шли молча, затем Антон в раздумье проговорил:
- Да, конечно, нас уже теперь уважают, а скоро мы возьмем власть. И эта власть будет народная, - может быть, впервые за всю историю России.
- А советская власть? Говорят, она тоже была народная?
- Нет, Александр. Народной власти в России никогда не было. А в советское время народом правили те же кремлевские лукавцы, которые и сейчас там сидят. По большей части это евреи или породнившиеся с ними. Ленин был по отцу калмык, а по матери - еврей. Сталин не поймешь кто: выдавал себя за осетина, а окружен был одними евреями, и вторая жена у него - сестра самого страшного еврея Кагановича, а у Хрущева был зять еврей, у Брежнева - жена еврейка, да и сам будто бы из них, Андропов - еврей чистопородный, Горбачев - иуда всех времен и народов, - о нем и говорить нечего, а теперь вот Ельцин со своей Наиной и двумя зятьями–иудейчиками… Между тем, он и при Брежневе был немалой шишкой: секретарем обкома в Свердловске работал. Смекаешь теперь, кого и раньше во власть продвигали?
- Откуда вы знаете все это?
- Книжки читаем. А к тому же - газеты у нас свои, журналы русские, патриотические.
- А в газетах и журналах разве пишут об этом?
- Если русские там работают, - пишут. Но только русских газет мало, и тиражи у них небольшие. Всю печать в России евреи захватили. А печать, между прочим, это тоже власть. В прошлом веке был у нас мудрый человек такой - Константин Петрович Победоносцев - духовный наставник русского царя Александра Третьего. Так вот он сказал: власть информации - страшная власть. Вот теперь и суди, в чьих руках находится ныне эта страшная власть.
- А что евреи - сильные что ли такие, если все захватывают? Нас–то, русских, больше.
- Нас больше, это верно, но все мы заняты делом: одни на станках работают, другие - в поле, и люди наши живут по деревням, в поселках, в городках небольших, как вот этот. Евреи же не сеют, не пашут, и на заводах не работают. И живут они в городах больших, столичных: тут они в газеты проникают, в банки, во власть разную лезут. А если радио или телевидение, там и вахтера русского не увидишь - только они и работают. Ну и, конечно, что им надо говорить, то и говорят. А народ наш, он доверчивый - как дети мы; что нам скажут, в то мы и верим. Сказали они, что Ельцин хороший, - бабушки наши и тетушки, старички и дядюшки - миллионы простачков как стадо баранов к избирательным урнам побежали и за Ельцина голоса свои отдали. Явление это биологическое: в нас такие гены вложили, а в них - другие. Но если ты глубоко хочешь вникнуть во все это, я тебе книги дам, газеты для тебя выпишем. И не "Известия", не "Аргументы и факты", а газеты русские. Но вообще–то в нашей партии ты узнаешь многое и на мир божий открытыми глазами смотреть будешь.
Подошли к небольшому дому, над крыльцом которого красовалась надпись: "Местное отделение Русской национальной партии". Тут Антона уже ждали десятка два человек - половина из них парни и девушки. Эти сгрудились тесной кучкой, встали по стойке "смирно".
Были тут и пожилые, они почтительно здоровались с Антоном.
- А дежурного почему нет?
- Был дежурный, да отлучился. Вроде бы вас пошел встречать.
- Я сегодня по главной улице шел. Вот ему, новому товарищу, наш город показывал.
И Антон пригласил всех в дом. Здесь в углу под иконами стоял большой стол и стулья. Пришедшие молча, с надеждой и нетерпением смотрели на Антона, а он вынул из карманов несколько пачек долларов, положил перед собой.
- Партийные взносы со своих членов собрал, могу с вами поделиться. Ну, кто у нас староста?
Женщина лет тридцати, беленькая, синеглазая, вынула из сумочки список, стала читать:
- Учителей у нас тридцать, зарплату не получают три месяца.
- А вы, Нина Николаевна, директор школы номер один?
- Да, я в первой школе.
- Надеюсь, никого не забудете и из второй школы?
- Что вы, Антон Васильевич! Сколько вы скажете, столько и раздам. Если нужно, ведомость составлю, расписываться будут.
- Ведомостей не надо. И никаких расписок! Мы люди русские, жизнь свою будем строить не по бумагам, а по совести. Вот вам три тысячи долларов - по сто долларов на каждого учителя.
Саша при этих словах хотела достать и свою тысячу и отдать ее учителям, но затем подумала: может, кому другому понадобятся.
Антон сказал:
- Врачей, медицинских сестер… Две аптеки у нас, не забыть бы кого.