- Предлагаю вам союз. Мужской, крепкий, железный. А?.. Что вы скажете?.. Раскрою все тайны Сапфира. Где и что лежит, какие вклады, какие потоки. Мы теперь хозяева! Я и вы. Это так неожиданно. Сапфир был молодой, я думал, будет жить вечно, так вечно, что дольше меня лет на сто. А он взял и прыгнул… туда, где нет ни вкладов, ни Госдумы. Хорошенькое дело! Молодой, и - привет. А?.. Черт знает что! Но в России, там, где русские деревни, говорят: худо без добра не ходит. Добро следует рядом. Одно плохо, другое хорошо. Сапфир сильно задрал нос - так сильно, что хотел из Америки притащить на мое место негра. Это же цирк! У еврейских миллиардов стоит черномазый! Но, слава богу, не успел. Я сижу в Думе, а что негр?.. И где у него голова? Кулаки есть, и ноги как у лошади - он может бегать, но кто будет думать?.. Ну, ладно, я заболтался. Это от волнения. Вы знаете, сколько у Сапфира денег? А какое у него имущество, знаете? И какие потоки? То есть от акций, ценных бумаг, облигаций?.. Соня не знает, но ей и не надо знать. Вы будете знать, а Соне не надо. У нее голова вспухнет и отнимутся руки. И что там еще есть у Сони? Отнимется все! Для больших денег требуются нервы, такие нервы, как железные прутья. И нужен ум. У меня такой ум есть. У вас тоже есть. А еще хорошо, если юрист сидит в Госдуме - вот как я. Там есть подкомитет экономики, а у меня есть деньги, Сапфир мне давал такие деньги, - я могу их сунуть кому надо, и наши акции не тронут, три газовые трубы как качали проценты от прибыли в карман Сапфира, так и будут качать; алюминиевый завод в Красноярске - от него тоже есть акции у Сапфира, кажется, восемь процентов… Алюминий нужен всему миру, от него тоже плывут денежки. И вы знаете, сколько таких объектов у Сапфира?.. Их много. Не буду вам забивать голову, а скажу: в двенадцати зарубежных банках на его счетах восемь с половиной миллиардов долларов, а сверх того, приобретено имущества на четыре миллиарда. Если, например, у вас - завод авторучек, то уже четырнадцать процентов ваших прибылей идет ему, Сапфиру. А если уж говорить точнее, то ему и мне, потому что я знаю все о капиталах Сапфира, а он не знал ничего или почти ничего. Вот так. Вы теперь понимаете, к чему я все это клоню. Но я устал. Дайте мне выпить вина и закусить. И если можно, я вздремну минут десять–пятнадцать. Я всегда так, и в Думе тоже. Они там болтают, а я все больше сплю. Я так устроен: или сплю, или говорю. Ну так ладно, я посплю.
Вылив в свое чрево еще бутылочку вина, пожевав конфет, печенья, он откинулся на спинку мягкого кресла, закрыл глаза. А Николай прошел в кабинет и сел там за письменный стол. Мозг его напряженно работал. Он пытался осмыслить болтовню Тети - Дяди, сквозь дебри которой четко выстраивалась ситуация, отводившая ему важную роль в предстоящей грандиозной финансовой игре. Двенадцать миллиардов долларов - это не шутка. Вот они, пауки, сосущие кровь из некогда могучей и необъятной России. Снова и снова приходили на ум слова еврейского мудреца: дайте мне деньги, и мне не важно будет, какая власть в стране. Деньги теперь у них, у этой страшной черной саранчи, облепившей Россию. Если уж ржавый крючок Сапфир при полном отсутствии ума и таланта сумел вытащить из кармана русского народа такую астрономическую сумму, что же надо думать о других, более смышленых, ловких и крепких физически. Вспомнил фразу из "Дневника" Достоевского: "Жид и его кагал - все равно, что заговор против русских". А еще народную пословицу: "Возле жидов богатых все мужики в заплатах".
Он ходил по кабинету и напрягал всю свою фантазию, всю сообразительность. "Зачем ему понадобился именно я? Ведь Соня стала наследницей, они в некотором роде родные люди, соплеменники…" Но тут же приходило возражение: "Если поручать все дела Соне, то я буду за ее спиной?.. И неизвестно, как решит его судьбу Соня, как поведу себя я…" Мысли, догадки, гипотезы сменяли одна другую. Возникал вопрос: "Что он имеет от сапфировых миллиардов? Летает сюда, на край земли, будто на подмосковную дачу в Абрамцево или в питерскую Швейцарию - Комарово. И дом здесь имеет роскошный. Значит, глубоко запустил руку в сапфировские миллиарды. И, видимо, решил так: лучше со мной, русским дураком, иметь дело, чем с коварной и хитрой Софьей. Они ведь нас иначе и не представляют, как дураками.
Складывалось убеждение: с Тетей - Дядей надо дружить и работать. Интересы его не ущемлять. Наоборот, привязать его еще туже. В этом вся моя и тактика и стратегия. Встань я у него на дороге - и он подошлет киллеров. "А интересно, - промелькнула мысль, - как теперь он отнесется к Шахту? Если Шахт ему по–прежнему нужен, будут сотрудничать, а если не нужен?..".
Бутенко представил, как Тетя - Дядя приглашает киллера, говорит: "Убери".
Да, так они поступают, если кто–нибудь становится у них на пути обогащения. И поступают жестоко, как скорпионы в битве с фалангами: удар наносят мгновенно и смертельный.
- Коля, Коля, где ты там?
- О-о, - качнул головой Николай. - Я для него уже Коля.
Евреи не любят церемоний, чуть что, и они принимают тон фамильярный. Это у них, кстати сказать, и средство поставить сотрудника или коллегу на место ниже себя. Такова суть еврея, его стиль отношений со всем миром. Владыку, возле плеча которого еврей стоит, он еще будет слушать и уважать, но как только Владыка пошатнулся или дал еврею понять, что жить без него не может, тут венценосный и получит удар плетью по спине, сядет в лужу, на которую ему укажет фаворит. Кажется, Бутенко уж становился одной ногой на ступеньку ниже всемогущего Тети - Дяди. И все та же мысль гложет сознание Николая: что этот бегемотоподобный еврей имеет от сапфировских миллиардов?..
Спрашивать не пришлось: Мангуш сам заговорил об этом. И заговорил так, будто страдал от зубной боли:
- Тружусь даром, почти даром. Эта скотина Сапфир, будь ему земля пухом, платил крохи. Мне едва хватало на пропитание.
- Сколько же вы получали? - беспечно спросил Николай.
- Сто тысяч! Всего лишь сотню тысяч.
- В год?
- В месяц! - закричал Мангуш. - В месяц, но что это за деньги? Чтобы вести дела, я должен делиться. Тому дай, другому дай. Тому купи машину, а этому - квартиру. Жадный он был, Сапфир, до невозможности. И глупый. Даже того понять не мог, что все юридические дела его империи ведет бывший заместитель министра юстиции. Ох–хо–хо!..
- Сколько же вам надо платить?
- Двести! Хотя бы двести!.. - заорал Тетя - Дядя. И выпучил круглые рачьи глаза.
- Хорошо. Вы будете получать двести пятьдесят. Четверть миллиона в месяц.
- Ну так–то. А то сделал из меня нищего, и крутись как знаешь. Четверть миллиона - это еще ничего. Только сделаем это без нее - без Сони. Не люблю бабские слюни. Я буду учить, как все это делать. В конце концов, вы - муж. Законный и настоящий. Все операции без нее. Таковы мои условия. Я уже сделал так, что пертскими вкладами вы будете распоряжаться единолично.
- Пертскими? Тут у нас четыре банка. И сколько теперь будет в моем активе от сапфировских сумм?
- Шесть миллиардов! Всего лишь шесть. А?.. Ничего себе сумма. Мне бы ваши заботы.
- Тогда еще один вопрос: вдруг Соня взбрыкнется и ей захочется лишить меня права распоряжаться этой суммой?..
- Она может это сделать, но только с моей помощью.
Бутенко задумался, помрачнел. И сказал жестко:
- Не много ли прав вы себе оставляете?
- Много прав! Но такие большие деньги не могут находиться в руках одного человека. Опасно для банкира, для денег и для самого того хозяина, кто будет обладать таким правом.
- Не знаю, не знаю. Я не так силен в финансовых головоломках, но полагаю, что хозяин должен быть хозяином, а не оглядываться на кого–то. А скажите мне, любезный, - продолжал он с некоторым пренебрежением к собеседнику и давая понять, что вряд ли станет мириться с таким положением, - ответьте мне и на другой вопрос: в каких еще банках хранятся деньги Сапфира?
- На этот вопрос я вам пока не отвечу! - завизжал козлиным дискантом Мангуш. Он был возмущен таким натиском этого русского нахала, которого он только что сделал миллиардером. Этот мужлан, видимо, забыл, что он всего лишь гой и миллиарды никогда не будут ему принадлежать. Он, видимо, забыл, что все имущество русских, и в первую очередь деньги, с крушением коммунистической системы перешли евреям, а если он и допускает Бутенко к пертским вкладам Сапфира, то это лишь для того, чтобы легче выманивать из этих вкладов суммы для своего собственного потребления. Женщины истеричны, они слабоумны, и с ними трудно варить кашу, - Мангуш потому и допускает ко вкладам этого русского идиота. Вот он уже выбил из него двести пятьдесят тысяч в месяц, а немного погодя выбьет вдвое и втрое больше. Мангуш опытный юрист, но у него еще больше опыта обманывать гоев. У русского человека бывает такое состояние, когда он отдаст и последнюю рубашку. Мангуш подведет этого хохла к такому состоянию, он найдет средства выманить у него сотни миллионов, а затем и все миллиарды. Но вот что Бутенко будет проявлять такую прыть, станет тянуть руки и к другим вкладам Сапфира - это юристу не понравилось. Он даже разволновался от такого наскока. И делал усилие, чтобы успокоиться.
- Вас интересуют другие вклады, - заговорил он тише. - Поймите меня правильно: я дело имею с женщиной, да еще с больной. Ей будет трудно ориентироваться в дебрях такой огромной финансовой империи. А с вами мы обо всем договоримся. Сапфир много денег поместил в европейских банках. Будет у нас с вами все хорошо, и я вам представлю подробный отчет. Для этого мне надо просмотреть кое–какие документы, а они в Москве.
- Хорошо, - примирительно согласился Бутенко. - У нас еще будет время все обговорить.
Юрист снова взялся за вино и за печенье. А Николай мысленно прикинул, во сколько будет обходиться ему этот клоп? В год - три миллиона долларов. Ого–го!.. А впрочем, черт с ним. Пусть пока служит, а там будет видно. Я буду вникать, вникать, потом посмотрю.
Тетя - Дядя вынул из портфеля документы, чеки, бланки - они начали работать.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Нина Ивановна вступила в полосу жизни, схожую с той, которую она переживала в детстве, в юности - в пору, когда ее посещали первые волнения любви. Она вся пылала и трепетала от встреч с Николаем - теперь уже вторым Николаем, здешним, австралийским, вся заходилась от прикосновений, взглядов и даже от слов его приглушенных, назначавшихся только для нее, от горячего дыхания, обдававшего кончики ушей, когда он наклонялся к ней.
Вздыхала глубоко, думала: "Он женат, живет в другой стране, а с тобой флиртует, чтобы пополнить коллекцию дурочек, наверняка богатую… А ты затрепыхалась, словно рыбка на крючке. Эх, женщины! Видно, уж доля ваша такая - любить и расставаться, испытывать мгновения радости и годы мучительных воспоминаний…
Гости из России сидели в ложе городского театра, расположились вокруг Сони. Ее привезли на коляске, подняли на второй этаж, и Николай Амвросьевич сидел с ней рядом, оказывал ей знаки внимания, на этот раз больше обыкновенного. Он и вообще–то, как заметила Нина Ивановна, переменился к ним ко всем, стал менее раскован и больше обращался к жене, как бы давал понять, что муж он примерный и это только казалось, что он готов ей изменять с другими.
Нина Ивановна даже поняла причину такой метаморфозы: они вступали в наследство Сапфировых миллиардов, и Николаю Амвросьевичу нужен был мир с женой, чтобы не оставить себя в стороне от громадных капиталов. И Нина Ивановна, и Николай Васильевич догадывались и о другой стороне дела: Сапфир, повинуясь религиозным еврейским законам, не оставил ничего своей супруге и падчерице Саше, потому что они русские, а все миллиарды отписал Соне - родной по крови. Качалин уж и прознал об этом, очевидно, от Шахта, и все теперь были напряжены ожиданием официальных вестей из газет или от юриста Тети - Дяди, который прилетел из Москвы и будто бы встречался с Бутенко. И только Саша ничего этого не знала и не думала о наследстве - у нее даже и малейших мыслей на этот счет не появлялось.
Больше всех суетился и волновался Шахт. Он–то уж и совсем переменился со времени известия о смерти своего могущественного друга. И хотя ничего не говорил, общался только с Качалиным, но всем было видно, как он встревожен, как напряжен ожиданием каких–то важных перемен в своей жизни.
Разительной была перемена Шахта по отношению к Соне. Раньше он обращался с ней просто и даже грубовато, упрекал в многословии, раздражался, теперь же будто опомнился, испугался и держится от нее на расстоянии. Он хотя на нее и не смотрит, но боковым зрением видит ее и ждет какого–то удара. По его жестам, словам и даже тону теперь все видят, как он боится Сони и как насторожен по отношению к Бутенко, будто в руках у них появились гранаты, и они вот–вот взорвутся.
Великая сила может идти от миллиарда! Кого–то она мимоходом опалит, кого–то осчастливит, а кого–то и разнесет в щепки.
На сцене метались пучки света, кружились искры и где–то внизу или наверху под крышей ухали барабаны, раздирали слух трещотки и визжали, и скулили трубы, скрипки… Вот так, наверное, будет выглядеть мир, когда придет конец света, и в одно место слетятся черти, ведьмы, вся нечистая сила, и все вдруг закричат, завизжат, заорут - то ли от радости, то ли от страха…
Такое действо кипело на сцене. Приходилось напрягать зрение, чтобы разглядеть артистов, а вернее, артисток, потому что по сцене бегали, скакали и пластались на полу как лягушки в основном женщины, а точнее, девицы. Одежды на них не было, лишь блестящие трико обтягивали тела, волосы вздымались каким–то ветром, и оттого чудилось, что девицы не имели плоти, летали в воздушном или в безвоздушном пространстве. Собственно, в этом и заключалось представление. А сюжета или композиции, или героев - этих старых, идущих от петрушкинских времен элементов всякого театрального действа, хитроумный постановщик спектакля лишил его начисто. Сразу было видно, что тут поработал лихой новатор от искусства, наш российский Хейфиц, братья которого во множестве расплодились у нас в Отечестве и заняли режиссерские кресла во всех русских театрах. И если наши доморощенные Гердты, Хазановы, Райкины, Хейфицы еще окончательно не погубили отечественный театр, то это лишь потому, что русские актеры до сих пор стойко держат рубежи народного, реалистического духа, заложенного на нашей сцене еще ярославским актером Волковым, а позже Фонвизиным, Островским и Станиславским. Тут, в Австралии, таких рыцарей сцены, видно, не нашлось. Да тут, если присмотреться, и не было актеров в обычном понимании; на сцене прыгали юные существа, у которых одно достоинство - гибкое, красивое тело.
В конце спектакля в ложу к русским вошел директор теат- ра - пожилой господин с желто–коричневым лицом, помятыми ушами и переломленным, как у боксеров, носом. Он долго кланялся дамам, целовал руки, а потом пригласил русских к себе в кабинет на чашку чая.
Кабинет у директора просторный, тут много кресел, стульев. Посредине - большой продолговатый стол.
Толкаясь и кланяясь, вошла стайка артисток. Среди них был только один артист - молодой, атлетически сложенный негр.
Директор их рассадил по одну сторону, гостей - по другую, поставил на стол вино, фрукты. С ним рядом сидели две рослых девицы: одна - метиска, ее звали Элл, другая - с длинной шеей и тонкой талией, белая, - Мэри. Видимо, исполняли роли первых любовниц.
Бутенко и Соня охотно болтали с артистами, но гости из России молчали, хотя все знали английский язык, кроме Николая Васильевича.
Шахт шепнул Качалину:
- Будут просить деньги. Все новые русские им денег не дают, но Бутенко дает.
И действительно, беленькая Мэри обратилась к Бутенко:
- Наша труппа благодарит вас за взнос в кассу театра. Нам выдали деньги, мы очень благодарны…
- Денег не жалко, я и впредь готов жертвовать, но ради каких целей? Если то, что вы сегодня показали, можно назвать искусством…
- Да, да, искусство! Это Чехов, ваш писатель…
- Чехов?
- Да, Чехов! "Вишневый сад". И режиссер - тоже ваш. Он был актером в театре "Современник", он знал Высоцкого. Это ваш великий режиссер. Вот афиша.
Русские посмотрели на афишу. Огромными буквами изображена знакомая фамилия: Рабинович.
Бутенко нахмурил брови, лицо его сделалось суровым, как те тучи, которые неслись со стороны Антарктиды, хлестали в окна директорского кабинета дождем и ветром.
Повернулся к директору:
- Давно ваши люди не получали зарплату?
- Три месяца. Нечем платить, господин Никос - Лай. Цена билетов небольшая, сборы малые. Едва на аренду помещения хватает.
- Рабинович - плут. Зачем вы его пригласили?
- Рабинович - лауреат, его ваш президент орденом наградил.
- М–да–а… - мычал Бутенко. - И вам они голову задурили.
Обратился к артистам:
- А вы читали Чехова?
Артисты смутились, ответить им нечего - Чехова они не читали.
- В вашем спектакле Чеховым и не пахнет. Я бы дал вам деньги, но - под настоящего Чехова. Финансировать же этот сатанизм я не желаю. А? Что вы скажете? - обратился он к девочкам. Они были совсем юны, но, как показалось Бутенко, уже кое–что смыслили в искусстве, но только высказывать свое мнение при директоре боялись.
Бутенко продолжал:
- Вы поставьте Чехова сами. Почитайте его раз–другой и - поставьте без участия московского режиссера. Рабинович - никакой не артист, и не русский он вовсе. Он человек израильский, из Тель - Авива, а они там ничего не смыслят в русском искусстве. Они лишь уродуют драматургов, - вот так же, как Рабинович изуродовал Чехова.
Артисты долго молчали. Но потом ответил парень:
- Были бы у нас деньги, мы бы и сами поставили Чехова. Под Рабиновича же нам давала деньги мадам Соня.
Он почтительно поклонился Соне.
- Ну, хорошо. Мадам Соня дала деньги под Рабиновича, а что артистам от этих денег досталось?
Артисты опустили глаза. Смутился, завертел головой и директор.
Парень–актер ответил:
- Нам ничего не досталось. Мы уже три месяца не получаем зарплату.
Заговорил директор:
- Денег у нас нет. Рабинович оплатил аренду помещения, нанял светотехников, закупил материал для декорации, аппараты для шумовых и всяких других эффектов.
- Ну, хорошо. Я выдам вам по три тысячи на брата - только ставьте Чехова без Рабиновича. Сами ставьте. И не бойтесь. У вас получится настоящий Чехов.
- Я на эти деньги, - сказал директор, - пошью костюмы, оплачу художников.
- Э-э, нет! - возразил Бутенко. - Деньги даю артистам. А чтобы вы не пустили их в сторону, как это делают наши демократы, пришлю секретаря, и он каждому выдаст под расписку. А на костюмы и художников дам деньги особо.