Сюжет этой сцены получил завершение утром следующего дня. К Бутенко на завод приехал директор и сообщил, что с Рабиновичем они решили расстаться. И положил на стол ведомость с фамилиями всех работников театра. Бутенко дал секретарю деньги и приказал вручить каждому работнику театра по три тысячи долларов и сверх того выдал директору двадцать тысяч. Подписывая чеки, думал: "Не забывай, голубчик, что денежки трясешь не свои, а народные, русские - тех самых людей, которым в России повсеместно не выдают зарплату, старикам задерживают пенсии и они стоят на переходах в метро, просят милостыню, а иные, не в силах одолеть гордость, тихо угасают в своих квартирах". Думал так и давал себе слово: денежки беречь и, когда настанет время, разместить их в банках отечественных, чтобы служили они своим, родным людям.
Размышляя о колоссальных, почти фантастических суммах, которые помимо его воли вдруг подпали под его власть, он думал и о том, как же, в конце концов, ими распорядится. То, что он заставит эти деньги служить России, не сомневался, но вот чтобы совсем выпустить их из рук, прийти в российский Центральный банк и сказать: "Вот мои капиталы, прошу принять их на счет государства", - он для такого шага не созрел и не думал, что когда–нибудь созреет. Деньги это та же власть; раз попав в ваши руки, она въедается в клетки всего существа и становится вашей второй натурой. Добровольно вы никогда от нее не откажетесь, а если у вас ее отнимут, вы этот день назовете черным днем своей жизни и всегда будете с грустью и даже чувством горечи вспоминать время, когда в руках держали судьбы себе подобных.
Директор обещал пригласить чету Бутенко и всех русских на новую постановку Чехова.
Возвращались на двух машинах: Бутенко с Соней простились с русскими гостями и отправились домой на большом, под стать президентскому, лимузине с шофером и двумя охранниками, которые появились у них всего несколько дней назад. У Шахта была машина попроще, но тоже дорогая. Он сам отвез друзей в гостиницу, сказал:
- Поеду в свою келью.
Кельей он называл весь третий этаж особняка, построенного в конце прошлого века и принадлежавшего местному барону. Особняк находился в центре города недалеко от мэрии - это была семикомнатная квартира, которую Шахт купил в первый приезд в Перт, когда по заданию Сапфира устраивал здесь в банке большой денежный вклад своего шефа. Под домом оборудован большой подвал и гараж на три машины.
Примерно такую же квартиру с подвалом и гаражом он купил в Дамаске - там он тоже устраивал счета шефа, и пока оформлял, а затем ремонтировал квартиру, жил в отеле сашиной мамы, и Саша там часто встречалась с Шахтом и даже посвящена была в некоторые его планы.
Сейчас Саша, провожая взглядом машину Шахта, представляла ту, дамасскую квартиру, и думала, что, наверное, подобным же образом Шахт устроился и здесь.
Саша своим чутким сердцем слышала перемены в настроениях всех ее спутников, наступившие сразу же после известия о смерти ее отчима. И даже ее Сергей призадумался, стал менее разговорчивым и не столь беспечным. Видимо, кончина Сапфира вносила коррективы в их планы и действия, но что это за коррективы, Саша не знала. Не однажды хотела заговорить об этом с Качалиным, но каждый раз какой–то здравый смысл и трезвый расчет побеждал это ее желание, она отступалась. Думала так: если все это имело для них серьезное значение, она скоро узнает.
Срабатывал давно усвоенный ею принцип: оставаться равнодушной ко всему, что делал ее отчим, лишь бы его действия не огорчали маму.
Нина Ивановна тоже вдруг стала задумчивой, меньше смеялась и реже заговаривала с Сашей. Но тут причина была ясна: суше и равнодушней к ней стал Николай Амвросьевич, и это ее огорчало.
Сегодня перед сном Саша и душ принимать не стала, завалилась в постель и уже через несколько минут, не дождавшись Нины Ивановны, уснула сном младенца.
Окна и форточки были наглухо закрыты. Какие буйства разыгрывались в небе и просторах океана, женщины не слышали.
Зато в полной красе сиял под солнцем Индийский океан, когда Саша проснулась и увидела окна раскрытыми, и в спальню валил теплый влажный воздух, благостная тишина плыла над крышами домов - день уже был в разгаре, и в первую минуту она ощутила себя в Дамаске, где вот так же было тепло и солнце ослепительно ярко светило.
- Нина Ивановна! Вы где?
- Вставай, радость, нам пора завтракать, - донесся голос из гостиной.
Саша побежала в душ и скоро явилась свежая и счастливая, как луч солнца в этот погожий день.
Завтракать решили в чайной, которую тут недалеко они присмотрели. Взяли по булочке, творожок со сметаной и по чашечке какао. Чайная была небольшая, на несколько человек, и, когда они ели, в раскрытую дверь то входили три негра, то выходили - бросали настороженные взгляды на женщин, вслушивались в их речь. Но вот один подошел к ним и, обращаясь к Нине Ивановне, спросил по–английски:
- Вы на английском говорите?
Нина Ивановна покачала головой, - дескать, нет, не говорим. И дала понять Саше, чтобы она с ним не заговаривала. А негр сказал товарищу, стоявшему в дверях:
- Эти дурочки ничего не смыслят по–английски. Они - русские.
Нина Ивановна заволновалась, быстренько расплатилась, и они направились к выходу. Но как раз в тот момент, когда они были в дверях, с улицы подошла машина и два негра, подхватив за талии женщин, втолкнули их в крытый кузов. Дверцы захлопнулись. Машина рванулась вперед. Нина Ивановна хотела кричать, но подумала: "Что это даст?" Протянула к Саше руки, привлекла ее, сказала:
- Не волнуйся. И ничего не предпринимай сама. У меня есть пистолет и семь патронов.
В кузове было темно, машина летела на большой скорости. Но вот она затормозила, и те же парни открыли кузов, схватили их за руки и втащили в какой–то коридор. Громадный негр, блестя белыми зубами, склоняясь к женщинам, говорил:
- Момент, момент! Не надо волнуйсь, мы хороший шеловек.
Подтолкнул их в раскрытую дверь, и они очутились в чистенькой, квадратной комнате с узеньким окном, забранным решеткой. К ним вышел человек с физиономией узбека или казаха. Заговорил по–русски:
- Вы были неосторожны, мои ребята решили вам помочь. Мы все вам объясним. Я тоже из Советского Cоюза.
- В чем дело? Почему нас сюда привезли?
Нина Ивановна старалась говорить спокойно, но голос ее дрожал, она едва не сорвалась на крик. Саша похолодела от страха, сжимала кулачки, говорила себе: "Задушу любого, кто ко мне прикоснется". Какой–то внутренний голос ей говорил: они попали к насильникам.
Появилась женщина - полная, черная, как цыганка, с холодными и злыми глазами. Оглядела их цепким взглядом, спросила по–английски:
- Совсем не знаете английский?..
Нина покачала головой. Она сейчас думала об одном: сохранять спокойствие, не выходить из себя. Была уверена, что при любой ситуации холодный рассудок поможет избрать верный способ действий.
- Что вам от нас нужно? - ледяным тоном проговорила Нина и шагнула к Саше, обняла ее за талию.
Узбек перевел ее слова, и дама подняла руки:
- Ничего, ровным счетом ничего. Вы русские, у меня есть к вам вопрос - хочу иметь консультации.
Повернулась к узбеку:
- Ведите в столовую.
Знание английского языка и то, что наши женщины это утаили, уже сослужило им первую службу. Они знали, куда их ведут, но вот зачем?..
Усадив за стол, цыганка села напротив и, обращаясь к стоявшему возле нее узбеку, проговорила:
- Птицы не простые, я вижу по украшениям - нужна осторожность, деликатность. Приготовьте эти… баллончики.
И Нина, и Саша поняли, что могут применить баллончики с газом, струя от которых лишает на несколько часов сознания. Обе, не сговариваясь, знали, что делать. Надо во время затаить дыхание и увернуться от струи. Но это, конечно, было слабым утешением. Нина нащупывала в кармане юбки пистолет, готовилась к обороне.
Заговорил узбек:
- Девочки, вы давно приехали? Вы туристы или как?
- Мы приехали к знакомому человеку, мы его родственники, - отвечала Нина, стараясь быть спокойной. Говорила узбеку, а смотрела на Сашу, как бы подбадривая ее и убеждая взглядом в необходимости сохранять самообладание до конца, до самого того момента, когда приспеет пора действовать.
- А вы не хотите ли заработать?
Узбек говорил на чистом русском языке, и по складу речи, по деликатности обращения было видно, что он человек грамотный - может быть, работал в России чиновником или в науке.
- У нас тут клуб, всякие игры…
- Какие игры?
- Ну… разные. Бывают танцы, маленькая рулетка, карты…
- Мы ни в какие игры не играем.
- А кто ваш родственник?
- Гиви Шахт, Семен Сапфир, Николай Амвросьевич Бутенко.
Умышленно называла все имена, надеясь на то, что узбек знает кого–нибудь и не захочет с ними ссориться.
- Прошу отпустить нас. И немедленно.
- Вы говорите одна. А ваша подружка - она что, глухонемая?
- Это моя дочь. Она еще девочка, ей четырнадцать лет.
И эти сведения сообщала с умыслом. Нина Ивановна уже догадывалась, куда они попали и чего от них хотят.
- Мы обе больные. У нас СПИД.
Нина пошла в атаку: чем–нибудь, а запугать этого негодяя.
- Ну, ну, - не надо нас пугать. У нас есть врачи, проверка. Мы серьезное заведение.
- У вас больница? Но мы имеем своего врача.
Узбек кивнул Нине Ивановне, улыбнулся.
- Вы напрасно это… разводите фантастику. Мы народ серьезный, с нами надо по–хорошему. Вы не знаете нравы портового города. Вам еще повезло…
Нина и Саша заслушались и не заметили, как сзади им под нос поднесли баллончики и прыснули белесовато–дымчатыми струями: обе они задохнулись и потеряли сознание. Очнулись в разных комнатах: возле Саши стоял узбек, а в дверях маячил силуэт толстой цыганки. Негромко она говорила по–английски:
- Хорошо бы эта девочка была спокойной. Я к ней пошлю Атарсиса. За невинную и несовершеннолетнюю он дает сто тысяч. Представляешь, Ахмет: сто тысяч!
Знание английского языка еще раз послужило Александре. Она окончательно поняла, где она и чего от нее хотят. Тошнило, голова кружилась, оглядывала комнату и думала: где Нина Ивановна, что с ней? Помнила ее наказ: до конца сохранять самообладание. Ей нельзя распускаться и впадать в истерику. Тогда ее снова оглушат газом и сделают с ней, что хотят. Собрала все силы, глубоко вздохнула, сказала:
- Воздух! Мне трудно дышать.
Цыганка открыла окно, подвела ее к подоконнику. Саша увидела, что находятся они на третьем этаже, внизу черными пятнами стелются кусты - те самые, с длинными, как голые руки, будыльями. Мгновенно созрел план. Только бы ушла эта противная черная жаба.
Узбек открыл дверь и жестом пригласил войти низенького как мальчик, худенького мужчину. Подобострастно кланялся ему, показывая на Сашу. По–английски говорил:
- Ей пятнадцать лет. Девочка, совсем еще девочка.
Сашу вдруг осенило: справлюсь! С этим я справлюсь.
Повернулась к узбеку:
- Хорошо. Я знаю, что от меня хотят. Мне нужен гонорар. Хорошие деньги.
- Деньги?.. Сколько тебе нужно денег? Тысяча долларов хватит?
- Тысяча? - возмутилась Саша. - За мою молодость? Я еще не знала мужчин - это что–нибудь стоит?
- Да, да, - обрадовался узбек, - cтоит. Невинность мы дорого ценим. Только ты будь умницей, этот человек, - он кивнул на клиента, - страшно богатый! Он тебя одарит.
- Одарит или не одарит, я не знаю, а вы мне деньги давайте заранее. Три тысячи долларов!
- Три тысячи! Вай–вай! Ну да черт с тобой, на тебе три тысячи.
Отсчитывая деньги, ворчал:
- Такой суммы мы еще никому не платили. Ну, хорошо, хорошо. Ты потом и мамашу уговоришь. Она еще спит… Тут, в соседней комнате.
Саша сунула в карман юбки доллары, властно приказала:
- Уходите! Я стесняюсь.
Подошла к зеркалу, поправила прическу. Краем глаза наблюдала за "крючком" - она сразу же так окрестила своего кавалера, - думала, что же она с ними будет делать, как его одолеть? На ее счастье окно осталось открытым, и узбек, и цыганка поверили Саше, обрадовались предстоящему большому кушу, который за нее возьмут, и удалились. А "крючок", пошатываясь на тонких ногах, вяло раздевался. Спрашивал на английском:
- Ты у них впервые? Тебя никто не трогал? Смотри, не награди меня какой–нибудь чертовщиной. Я этого не люблю.
Язык у него заплетался, он снял куртку, расстегнул ворот рубахи и говорил, говорил…
Саша подошла к окну, отвечала ему по–английски, мирно и тихо, и будто бы ласково. Она вдруг ощутила в себе прилив сил и даже обрадовалась. Мужичонка слабенький, да еще пьяный. И окошко открыто. Вот как бы его привлечь сюда, к окну… Она протянула к нему руки.
- Идите же! - сказала на хорошем английском языке.
- Сейчас, сейчас. А ты раздевайся, милочка. Я буду любить тебя. Мне сказали, что ты ничего в этом не понимаешь. Вот я тебя научу. Ты, наверное, скажешь, я старый. Но русские говорят: старый конь идет по борозде и ничего не портит. А? Знаешь такую пословицу? Я был у вас в России, купил книгу "Пословицы и поговорки". Но ты знаешь английский язык - откуда?..
Снял с себя одежду, остался в трусах и майке. Саша отвернулась, боялась увидеть его обнаженным. Она видела мужчин на пляже, купалась вместе с парнями, но то юноши, обыкновенные ребята, и все у них было красиво. Этот же уродлив и купил ее для своих утех, он сейчас и с нее станет стаскивать одежду, хватать, тащить на койку.
"Крючок" сидел в кресле, что–то бормотал, но она уже не разбирала слов от сильного волнения.
Саша готова была разрыдаться, но снова и снова вспоминала наказ Нины Ивановны: держаться до конца, не расслабляться… "Какой же я боец, "черный ястреб"?.." Эта мысль, словно электрическая искра, пронзила сознание. Она встрепенулась, до боли сжала руками край подоконника. Повернулась в сторону "Крючка" - он покачивался в кресле и бормотал.
- Напился, много курил. Зачем? Черт меня дернул!.. Да. Но откуда же знать, что тут подвернется такая птаха. И так хороша! Но ничего, ничего. Я дам тебе денег, много денег, и увезу домой. Там много фей, но ты будешь главная, будешь любить меня…
Саша теперь разбирала каждое слово. Знала, что богатые люди имеют свои яхты и там у них молоденькие девочки. Старики тешатся с ними и платят большие деньги. Ей он тоже хочет уготовить такую роль.
"Крючок" замахал руками, сказал:
- Опусти шторы. Не надо на меня смотреть. Я не атлант. А сегодня и вовсе… слаб. Но ты меня будешь гладить, и мой космополит проснется. А?.. Ты знаешь, что такое космополит? Не знаешь. Я сейчас тебе покажу.
- Гладить… Космополит… - старалась понять его Саша.
Он поднялся и нетвердой походкой направился к ней. Саша посторонилась, взяла его за руки и помогла сесть на подоконник. Сердце ее билось, как мотор на быстрых оборотах, тело хилого старого мужичка казалось холодным, липким и будто бы неживым. В голове колотились слова "гладить", "космополит"… Вспомнила чьи–то рассказы о стариках, которые потеряли мужскую силу и могут только гладить женщину. Таких старичков называют "гладиаторами". Их будто бы любят проститутки. Общаясь с ними, они получают большие гонорары, дорогие подарки. Такие рассказы Саша слышала от Шахта и его друзей, которые при ней как нарочно заводили сексуальные разговоры. Но при чем тут "космополит"?.."
Подсадив на подоконник "Крючка", она ощутила его костлявое холодное прикосновение, он взял ее руку и тянул вниз, к своим ногам. И слюняво шептал:
- Ты раздевайся. Я тебя увижу и - буду молодец. О–о–о!.. Ты еще не знаешь, каким я бываю…
Договорить он не успел. Саша обеими руками толкнула свою "любовь" - да так сильно, что тот и охнуть не успел - полетел вниз кверху ногами. Кусты затрещали, и густая крона сомкнулась над незадачливым донжуаном. В кустах он не ворохнулся, зарылся в густую зеленую листву, и лишь острый глаз Александры мог разглядеть среди листьев и будылья что–то белесое, вроде камня или пенька эвкалипта.
Саша заслонила окно спиной, с ужасом смотрела на дверь. Не войдет ли кто? Но нет, дверь не открывалась. В этом заведении не принято заглядывать. Александра вспомнила, что в соседней комнате - ее "мама". Рванулась в коридор, открыла дверь и увидела на кровати Нину Ивановну.
- О–о–о!.. Оглушили какой–то гадостью.
Саша схватила ее за руки, потащила к себе. На счастье их никто не увидел.
В углу комнаты стоял шкаф; Саша открыла его и достала стопку простыней. Связала две в тугой узел. Потом еще две, и все четыре соединила вместе. Потом еще четыре, и у нее получилась длинная бечева, которую она прикрепила к батарее.
- У вас руки крепкие? Вы можете спуститься по этим простыням?
- Спуститься? Куда?
- Ну, в открытое окно. Спуститься вниз, на землю?
- О-о!.. Это прекрасная мысль. Я же спортсменка. Ты еще не знаешь, как я могу лазать. Как кошка!
Она схватилась за конец простыни и перевалилась через подоконник. Саша ее держала. Минута–другая и Нина Ивановна была на земле - возле того самого куста, где успокоил свои вожделения владелец портов, теплоходов, кораблей.
Саша быстренько и сама спустилась.
Возле дома не было никаких ограждений. Прошли несколько шагов и очутились на улице. Остановили первый же автомобиль, приехали в гостиницу. Приведя себя в порядок, вдруг подумали: "Будет погоня! И тотчас же полицейские очутятся у нас в номере!"
Взяли сумочки с деньгами, плащи, зонтики, документы, спустились вниз. Остановили автомобиль.
- Далеко здесь до пляжа?
- Вам какой пляж нужен, южный или северный? А может, вас доставить в Гранд Клондайк? Но он далеко - сто двадцать километров отсюда.
- В Клондайк везите.
Через час с небольшим они высадились в благословенном уголке окрестностей Перта, на берегу океана, где было много отелей, палаточных городков, стоянок автомобилей. Расплатившись с шофером, пошли на пляж и здесь по берегу устремились в сторону подальше от Перта. Они шли почти молча, не веря еще тому, что так счастливо вывернулись из страшных тисков, в которые так неожиданно и опрометчиво попали.
Облюбовали местечко возле большого камня, вдали от редких стаек загорающих. Разделись. И долго складывали одежду, - все делали, как в замедленной съемке, и друг на друга не смотрели, боялись разговоров о только что происшедшем. Их сердца как бы оттаивали от жестокой заморозки, организм не хотел и одним словом, малейшим воспоминанием возвращаться в ад, из которого они чудом выбрались.
Нина Ивановна сладко потянулась, огладила бедра, будто хотела убедиться, все ли у нее на месте. Тряхнула головой:
- Бр–р–р!.. Я все еще как в тумане.
Оглядела Сашу. И тоже машинально, помимо своей воли, искала на ее теле следы насилия и борьбы и, слава Богу, не находила. Саша была свежа и румяна, хороша всем телом, каждой черточкой еще не вполне распустившегося существа.
- Ты в порядке?.. С тобой ничего не сделали?..
- Попробовал бы! У меня зубы крепкие, я бы в клочья разорвала… любого. А этот–то… хмырь болотный.
Саша вспомнила, что не сказала Нине Ивановне главного, что кавалера своего с третьего этажа спустила. Но тут же подумала: нужно ли об этом говорить вообще кому–либо?
Нина продолжала: