При воспоминании об этой сделке перехватывает дух, даже страшно называть сумму, которую он получил за теплоход. Но и все равно прогадал. Один иностранный капитан ему шепнул на ухо: "Вы, сэр, продешевили, ваш теплоход стоит в три раза дороже".
Это был гешефт, который немыслимо представить и во сне. Но и тогда он еще не превратился из миллионера в миллиардера; такой фантастический кульбит случился в результате последующих трех операций: один за другим он купил и тут же продал еще три гигантских теплохода - почти весь пассажирский флот Балтийского пароходства, флот, изумлявший моряков всего мира. Теплоходы "Алексей Некрасов", "Михаил Лермонтов", "Иван Сусанин" летали как чайки по морям и океанам, они так же отличались от всех теплоходов подобного класса, как отличается лучший в свете парусник "Крузенштерн" от рыболовецкой шаланды. Во всех портах стояли толпы желающих хоть на минуту попасть на чудо–корабль, взглянуть своими глазами на роскошно отделанные палубы, пройтись по этажам, каютам. Тут всюду лежали ковры ручной работы, красовалась мебель лучших мастеров, сверкали позолота, хром и никель. Россия гордилась Балтийским флотом, как она гордится космосом, Москвой и Петербургом.
"И что же вы хотите сказать? - вертится вопрос в голове Сапфира, когда в его присутствии кто–нибудь заговорит об этом. - Эти наши балтийские пароходики не надо было продавать? Но Толя Субчик, ставший хозяином Петербурга, сказал мне: "Сеня, купи". И я дал деньги, которые у меня были. А скажите, пожалуйста, если у вас есть деньги, почему бы их и не дать? А если бы я не дал деньги за эти жалкие пароходики, чем бы Субчик платил зарплату учителям, врачам?.. Им что - подыхать с голоду прикажешь?.. Нет, они не подохли, потому что Сапфир дал деньги".
О том, что он из миллионера превратился в миллиардера, Сеня скромно умалчивал. Молчит он и о том, что после этих счастливых сделок он как–то автоматически, при помощи друзей, которых он и не видел, сделался посредником при продаже за границу карельского леса, и с тех пор восемнадцать вагонов из каждого стовагонного состава плывут в его карман… Молчит Сеня и о многом другом. Психология магната совсем иная, чем психология врача скорой помощи. Об этом он когда–нибудь напишет книгу. Соорудил же книгу "Вхождение во власть" его любезный дружок, а ныне беглый политик Толя Субчик. А он, Семен Сапфир, - он что, разве глупее этого пустого болтунишки?.. Правда, Субчик был профессором и что–то там преподавал в университете, но он, Сеня, разве не знает, как его дружки варганят диссертации?..
Вошла гувернантка Катя, позвала к столу.
Обед как обед, стоит ли расписывать, как люди едят и что они едят? Разве в том состоит высшее назначение литературы? Литература, как и всякий вид искусства, если она хочет быть полезной народу, должна изображать героев. Суворов, хотя и был военным человеком, понимал, что людям нужен предмет для подражания. Солдатам он говорил: изберите себе героя и следуйте за ним. Многие беды, случившиеся в конце двадцатого столетия, у нас и произошли от того, что литература перестала изображать героев. Населила свои страницы уродцами да мерзавцами, вот и я изображаю Бог весть кого. Магнат, конечно, человек необычный, как–то же он исхитрился стать магнатом, ну и пиши ты про его ум и хватку, - тогда и выйдет у тебя герой нашего времени, зачем же обед–то изображать!
И думал я бросить Сапфира, отправиться на Литейный, где Нина Ивановна уж сунула свой понятливый нос в бумаги сапфировой фирмы, но решил все–таки заглянуть в столовую и посмотреть, как же питаются наши богатые и сверхбогатые люди. Ведь ясно же, что питаются они не так, как мы, смертные.
Самое интересное, они едят молча. И стол у них большой, круглый. Такие столы бывают у демократов. За круглым столом не видно старших и младших, все равны, говори сколько тебе угодно и что угодно.
Но в доме Сапфира говорить не любят. Ирина Михайловна молчит потому, что вот уже две недели она никуда не выходит; даже гулять ей запрещается: опасно. Роман дуется на отца, тот не позволяет ему взять из домашнего серпентария сверхредкую гадюку тайпана и принести ее в класс, показать ребятам. Он уже рассказывал друзьям о такой рептилии, и те сгорают от нетерпения увидеть ее и подержать в руках. Каждый бы показал себя храбрецом, обмотал бы ею шею - то–то бы визжали от страха девчонки!
Тайпан, хотя и очень ядовитая гадюка, ведет себя мирно, даже мордочку змеи можно потрогать пальцем, засунуть ее под рубашку. Кусает она лишь в том случае, если ее вздумают гладить как кошку. Роман знает все эти повадки и не боится. Если же в крайнем случае змея неожиданно укусит, тут же на полочке стоят флаконы с сывороткой.
Сегодня он решается вновь попросить отца:
- Зачем же мы заводили серпентарий? Разреши взять тайпана, только на один час.
- Замолчи со своим тайпаном! - взрывается отец. - Я вот прикажу очистить от них комнату - будешь знать!
Тишина за столом становится еще слышнее.
Мода на ядовитых и сверхядовитых рептилий возникла среди богатеев вдруг и стала повальной. Ныне, если ты маститый банкир и того больше - магнат, не моги без серьезной коллекции. Встречаясь, они заводят разговоры, почти профессиональные: есть ли гадюка–птицеед, или змея габонская. В престижной Русской гимназии, где учатся дети богатеев, чаще всего нерусских, кто–то из ребят уж приносил в класс нильских и амазонских крокодильчиков - то–то было шума и визга! Но Роман Сапфир мог принести сверхредкого тайпана или совсем уж ядовитого ластохвоста. Только бы разрешил отец!
Подает свой голос и мать:
- Не вздумай разрешать! Чего еще захотел!
И снова тишина. И на этот раз она уже не нарушается до конца обеда.
Пообедав, члены семьи, недовольные друг другом, расходятся по своим комнатам. У них свои телевизоры, свои компьютеры, свои развлечения. На улицу им выходить нельзя. Отдыхают они только вдалеке от дома, и даже от города: на пляжах Египта, Мертвого моря, на островах Италии и еще дальше. Там их не знают, там они ничего не боятся.
Сапфир едва переступил порог своего кабинета, как раздался телефонный звонок.
Трубку взял неохотно, чаще всего из нее исходили неприятности. На этот раз весть особо скверная: Харченюк "раскололся" - дал показания о сделке с продажей "Сергея Есенина".
Харченюк - это бывший начальник Ленинградского Балтийского пароходства, вот уже два года он сидит в камере предварительного заключения.
Сапфир похолодел от ужасной вести. Невнятно проговорил:
- Сделайте так, чтобы его показаний не было.
- Но они уже есть.
- Я вам сказал! - сорвался на крик магнат.
- Будет дорого стоить.
- Делайте, говорю. Деньги получите у Шахта.
- С Шахтом говорил. Он сейчас не может. Над ним нависли какие–то инспектора.
- Инспектора тоже есть хотят. Я вам сколько раз говорил: неподкупных людей нет. Есть люди, которые дорого стоят, и те, которых можно купить подешевле.
И бросил трубку. Некоторое время сидел в кресле, тяжело дышал. Потом решительно направился к жене. Она у окна, читала.
- В Тель - Авив поедем?
- С удовольствием! Хоть к черту на кулички, лишь бы из этой тюрьмы, - оживилась Ирина Михайловна.
Из ее же комнаты Сапфир позвонил в аэропорт, заказал билеты.
- Самолет отправляется через четыре часа. Собирайся.
Они и всегда так: если какая неприятность - летят за границу. И чем больше неприятность, тем они летят дальше.
Роман, узнав о предстоящем путешествии родителей, обрадовался. Он в таких случаях остается на попечение прислуги. И жизнь у него наступает другая: он и гулять выходит, и даже ездит к своим друзьям.
На этот раз ему пришла мысль: уж теперь–то он непременно прихватит в гимназию тайпана.
На рассвете Сапфиры приземлились в Тель - Авиве, а утром, на восходе солнца, прибыли в особняк в окрестностях города к своему питерскому приятелю.
Семен позвонил Шахту. И тот выпалил как из ружья: ""Есенин" завалился! Прокуратура требует документы!.." На что магнат не сразу, подумав немного, сказал: "А что этот прокурор забыл, кто его в кресло сунул?.." - "Он такой, что ничего не забывает, но сверху жмут, и он пятится. А как бы вы на его месте?.." - "Оставьте при себе вашу местечковую философию. Дайте им… сколько надо. Действуйте через жену прокурора. Она в курсе всех дел. Если не получится, пошли Васю Трахтенберга туда… на самый прокурорский верх. Пусть эти драные коты не забывают, чье сало едят. И если надо, кинь им в глотку еще пятьдесят!"
Ответа Сапфир не ждал. Он и всегда так: дискуссий не разводил.
Остановились они в доме, утопавшем в зеленом оазисе. Хозяин особняка сорокадвухлетний толстячок Рубен Воронок недавно трудился в одной из питерских библиотек, "качал" оттуда редкие книги и рукописи, но когда в соседней библиотеке раскрыли громкое дело и посадили "Генерала Диму", он по–тихому скрылся и свил себе в окрестностях Тель - Авива зеленое гнездышко. Наезды своего великого питерского друга он любил: пока жил у него этот мешок с золотом, дворец охраняла большая бригада переодетых в штатское полицейских. Рубен тогда никого не боялся, а так–то он дрожал от малейшего шороха, за каждым окном чудились ему палестинские террористы. Он потому и жил больше в городской квартире, которая, кстати сказать, тоже была просторной и отделана по всем законам европейского стандарта.
В сильно расстроенном состоянии Сеня зашел в комнату жены. Ирина Михайловна сидела у зеркала. К мужу не повернулась, знала: у него большие неприятности. Давно усвоила правило - в мужниных делах не участвовать. И его проблемы на свою психику не вешать.
Оставаясь наедине с собой, заглядывая себе в душу, Ирина не видела там ничего хорошего: замуж вышла без любви, в делах мужа не участвует… Сеня чувствовал ее отчужденность и нередко говорил:
- Ты, верно, думаешь, что деньги у меня грязные, что в один прекрасный день к нам придут и наденут на меня наручники. Так вот, милая, пусть тебя мои дела не тревожат. Посредничество в нашем государстве стало формой коммерческой деятельности, а я - посредник.
- Что–то меня никто не пригласил в посредники, - съязвила Ирина.
- Тебя не пригласили, потому что Субчик, получивший власть над городом, деньги перекачивает тем, кто умеет ими пользоваться. Деньги - тоже власть, тоже сила, дураку или пьянице миллиард не доверишь. Миллиард - это та же водородная бомба: неосторожно махнешь им и сотня тысяч людей пострадает.
- В Петербурге я почти всех магнатов знаю, что–то не заметила среди них умного человека. Одно только верно: миллиардами они перед носом ни у кого не размахивают: рассовали их в иностранные банки и - довольны. Только я понять не могу: зачем им так много денег? В России целые области голодают, а твоим дружкам наплевать на это.
Сеня этот разговор постарался свернуть, но на следующий день неожиданно сказал жене:
- Хочешь дело завести?
- Какое дело?
- Свое собственное, чтобы деньги не лежали, а работали.
Ирина молчала. Она и представить не могла, как это можно завести дело и заставить деньги работать.
- У меня нет денег. Ты даже на мелкие расходы не всегда даешь.
Через месяц после того разговора на имя Ирины Михайловны Еремеевой, гражданки России, был приобретен в Дамаске первоклассный отель, который был назван "Славянка". Это произошло два года назад. Отель был переоборудован под славянский стиль и с тех пор дает ежемесячный доход в сто тысяч долларов. Деньги идут на счет Ирины, и Сеня ими не интересуется. Во сколько ему обошелся отель он никому не говорит. И верит, что крупная частная собственность притушила в душе Ирины плебейские замашки, и она уж не станет высказывать опасных революционных мыслей. Но, как замечает Сеня, Ирина и после такого щедрого подарка не изменилась. И он все чаще задает себе вопрос: а может ли человек, рожденный в другой среде, воспитанный на иных принципах поведения, вполне перемениться и стать до конца своим?..
…Ирина, сделав вид, что не замечает его расстроенных чувств, сказала:
- Ты не возражаешь, если я на два–три дня поеду в Да- маск?
Семен не торопился с ответом; он не любил ее отлучек, но, подумав о том, что ему надо посетить многих друзей, перебравшихся сюда недавно на жительство, постоять у Стены Плача, разрешил. Заметил, однако:
- Тебя будут сопровождать два–три человека.
- Пасешь свою супругу. Кажется, я не давала тебе повода для подозрений.
- Нет, не пасу, но как это говорят у вас, русских: береженого Бог не трогает.
- Наш христианский Бог никого не трогает. Он наказывает, а это не одно и то же. А пословица звучит иначе: береженого Бог бережет.
- Я тоже крещеный. Христу и я поклоняюсь.
- Ты поклоняешься многим богам, а главная твоя рели- гия - деньги. Меня–то хоть не дури.
- Ладно, поезжай. Мне и без твоих сентенций тошно.
- Большие деньги - большие заботы. Ты бы уж должен привыкнуть.
- Ладно, поезжай.
Ирина пошла одеваться.
Если бы в эти часы Сапфир заглянул в банк на Литейном, он бы и совсем потерял голову. Шахту беспрерывно звонил главный юрист Сапфира, требовал "зачистить хвосты" по теплоходам. Шахт то и дело забегал в комнату, где работали Нина Ивановна и Качалин.
- Теплоходы, теплоходы убирайте!
- Как это убирать? Мы же по каждой сделке платили налоги. Нам скажут: вы уничтожили документы.
- Но что же делать? Что делать? Я должен докладывать шефу.
Не дождавшись ответа, убегал. Шахт был на грани нервного срыва. Казалось, он вот–вот упадет на пол и забьется в истерике. Качалин же был спокоен и даже будто бы испытывал подъем настроения. Сидел за столом прямо, словно хороший наездник в седле, на челе гуляла едва заметная улыбка. Нина неспешно, как она и делала все, перебирала бумаги, искала дела теплоходные. Но не находила. Ей очень бы хотелось говорить с коллегой, но из деликатности она молчала. Впрочем, спросила:
- Вы что–нибудь нашли?
- Да, нашел. Почти все бумаги.
- Моя помощь не требуется?
- Вам лучше не ввязываться. Дело это жареное, по теплоходам нам еще придется много давать показаний.
Нина продолжала разбирать бумаги, тщательно сортировала, раскладывала по папкам, заносила в свою большую тетрадь учета и для верности все записи дублировала на файлах компьютера. Коды к каталогам и файлам придумала сама и вела учет по своей испытанной еще в Америке системе.
Из головы не выходил отец, хотела бы знать, что с ним и где он находится. Обратилась к Качалину:
- Простите, Сергей Владимирович, но у меня болит душа за отца. Как вы думаете…
- Тут и думать нечего! Над головой отца они завесили тюрьму и сделали это с целью шантажа. Боятся, как бы вы не заартачились и не отказались слушать их приказы. Я‑то уж их знаю: это такие шельмы!
- Вы так громко говорите, могут услышать.
- Кроме Шахта тут никого нет, а Шахт глуховат. Вы не заметили?
- Да, я обратила внимание. Только не поняла, на какое ухо?
- На оба. Его в прошлом году в темном подъезде стукнули гирей, он и оглох. Жаль, что не совсем.
Потом они с полчаса работали молча, а затем Качалин снова заговорил:
- Они ведь как на войне: вчера по телевизору сообщили, что в Москве за год десять директоров рынков пристрелили. У нас пришили четырех банкиров, а позавчера - вы, наверное, слышали - изрешетили главного приватизатора. Россию делят. Рвут на части, как шакалы. А кому мало достанется, стреляет тех, кто ухватил слишком много. А может, уже появляются и Робин Гуды - такие, которым за державу обидно.
- Сергей Владимирович! Вы так смело со мной разговариваете, не опасаетесь меня?
- Вообще–то людей побаиваюсь, но вас - нет, не боюсь.
- Но вы же меня не знаете.
- Да, не знаю. Но - верю. Я человека по глазам вижу.
Он качнул головой и улыбнулся. Это была минута, когда Нина Ивановна душой потянулась к малознакомому человеку. И со своей стороны готова была довериться ему без остатка.
- Нельзя ли мне позвонить отсюда отцу?
- Как нельзя? Звоните. А я пойду к Шахту и его заболтаю.
Нина позвонила отцу на работу. Отец оказался на месте.
- Папа, как дела? Говорят, тебя заперли в кабинете? Правда ли это?
- Правда, доченька. Женщины устроили пикет. Рабочие голодают, их можно понять. Вот у меня в кабинете сидят три женщины. Очень симпатичные! Жаль, они замужем. Я бы выбрал из них тебе мачеху.
- И долго ли тебя будут держать? Чем это кончится?
- Ты не беспокойся. Еда у меня есть. Я со сберегательной книжки снял деньги, мы тут неплохо питаемся. А зарплату рабочим Москва обещает. Тогда меня и отпустят. Ты ведь знаешь: все деньги сейчас держит Москва. По телевизору объявили, что я получаю триста миллионов в месяц. Это неправда! Я получаю в десять раз меньше, но это тоже много. Я теперь буду получать три миллиона. Так что тебе назначу миллион в месяц.
- Обо мне не беспокойся. Я сама работаю и могу тебе помогать. Запиши мой телефон, в случае надобности - звони. В любое время прилечу к тебе.
- Не надо ко мне летать. Береги место на службе, будь умницей.
На том они закончили разговор. Как раз в ту минуту вошел и Качалин.
- Поговорили?
- Да, спасибо. Я вам очень обязана.
- И хорошо. А я ему гайки вкручивал. Лучше, конечно, если они ничего не знают о наших личных делах. И настроение свое прячьте подальше. Они как крысы - добычу чувствуют на большом расстоянии и каждую нашу слабость используют к своей выгоде.
Открытость Сергея поражала. Подумала Нина: вдруг как он меня провоцирует к откровениям?.. Но нет, не похож он на подлеца и провокатора. Я тоже… как крыса: человека чувствую на расстоянии. Я ему доверилась, так уж теперь–то… пойду до конца.
В комнату влетел, именно влетел Шахт:
- Роман умер! Змея укусила!..
И хлопнул дверью. Метнулся по коридору, но потом, не зная, кого он ищет и зачем бегает, снова показался в дверях.
- А?.. Чего же вы молчите?.. Мальчика кусает змея, а виноват Гиви Шахт. Да, да, во всем виноват этот несчастный Гиви. Прокурор копает "Есенина", а виноват Гиви. Скоро начнут копать все пароходы - виноват тоже будет Шахт. А как я виноват, если я эти пароходы и не видал. Я жил в Гомеле, который теперь заграница, и никуда не ездил на пароходах. И не знаю, большой был "Есенин" или не очень, и сколько у него было этажей и окон, тоже не знаю. А когда за него отвечать - нашли Гиви Шахта. За мальчика тоже отвечай. Там в этом проклятом змеюшнике был Петрович. И была там гувернантка Катя. Между прочим, хорошенькая и молодая. Так эта Катя, проводив хозяев куда–то в Египет или Корею, отпустила прислугу и ушла сама. А Петрович в тот же вечер напился. Ну вот… и змеи, и Роман остались без присмотра. Теперь будут все валить на меня.
И Шахт снова хлопнул дверью.
Смысл происшедшего едва доходил до сознания Нины и Сергея…
Трагедия произошла в тот же вечер, когда Сапфиры улетели в Израиль.