Вечером того же дня отец с печалью сообщил мне, что секретный комитет большинством голосов решил побег отменить. Всем будет предложено ехать на Лопатку, как только стает снег. Поедут на байдарках, вдоль берега. Сейчас будет приступлено к заготовке продовольствия на лето и инструментов.
Я знал, что это постановление сделано для отвода глаз, чтобы обмануть изменника. Промучившись весь вечер, ночью я рассказал отцу всё. О том, что я подозревал в измене Ваньку, я не сказал ни слова.
12. Сборы на Лопатку
С этого дня начались мои мучения. Я считал себя виновником всех несчастий, выпавших на нашу долю. Даже смерть Чурина я ставил в вину себе. Чем больше я думал, тем яснее мне делалось, что Ванька написал записку Казаринову. Он не хотел, чтобы мы уехали на Тапробану, и вот устроил такую подлую штуку. Хорошо, что Беспойск сумел так ловко вывернуться. Но ведь если мы начнём опять собираться в плавание, изменник может нас выследить и донести второй раз. И уже тогда мы наверное погибнем.
Правда, теперь среди нас уже не было разговоров о побеге. О том, что плавание на Тапробану не отменено, знали только немногие. Беспойск теперь в каждом видел изменника. Я подозревал Ваньку и думал, что в нашей среде предателя нет. Беспойск не знал этого. И он строжайше запретил даже в наших частных разговорах произносить слова: побег, Государство Солнца, Тапробана.
Всё, что мы делали теперь, мы делали для поездки на Лопатку. На лето нам надо было заготовить продовольствие: сухари, солонину из оленины. Так как покупать оленей было дорого, Панов хотел собрать большой отряд охотников, чтобы настрелять диких оленей в горах. Но охотники, узнав, что отъезд на Тапробану отменён, перестали приходить к нам. Только Сибаев и Кузнецов иногда заходили. С ними Панов и охотился два раза. Но диких оленей - буюнов - было мало в наших местах: их распугали. Поэтому отряд Панова убил только трёх оленей. Мы их засолили, и на этом кончились наши заготовки.
Ни отец, ни я не ходили на охоту. У нас было другое дело. Беспойск поручил отцу устроить в хрущёвском сарае кузницу для выделки лопат, сох и борон. Из крепости поляк привёз на собаках наковальню, а мехи отец соорудил сам из тюленьей кожи, сложил горн из камней и безропотно принялся ковать железо. Я помогал отцу как мог: подавал инструменты, а главное, раздувал огонь. Только теперь, подолгу работая вместе с отцом, я понял, как велика была в нём жажда свободы. Поздно вечером, когда все засыпали в нашем селении, он бросал лопаты и открывал потайную яму, заложенную досками. Там у него лежали длинные полоски железа, очень мало похожие на зубья борон. Из этих полосок он делал штыки на наши охотничьи ружья. Только это он считал за настоящую работу. Он решил, что на каждое ружьё заговорщика надо сделать по штыку. Незаметно обмерил ружья охотников и ссыльных и теперь ковал по ночам штыки, временами прерывая работу, чтобы послушать, не идёт ли кто. Но всё было тихо кругом, и он опять принимался стучать по наковальне.
До весны отец хотел сделать сорок штыков. Он считал, что только при этом условии в случае стычки с солдатами мы можем рассчитывать на успех.
Насколько я понимал по разным намёкам, план побега теперь заключался в следующем: Беспойск хотел весной переправить на Лопатку наши запасы, инструменты и часть ссыльных и охотников, чтобы начать работы. Вторая группа ссыльных останется в Большерецке. В эту группу входили: Степанов, Леонтьев, Турчанинов, Медер, которые отказались участвовать в обработке земли. Как только плавучие льды уйдут из Охотского моря, ссыльные на Лопатке обезоружат солдат, явятся в Большерецк на байдарках ночью, соединятся с оставшимися и той же ночью захватят корабль, поднимут паруса и уйдут на Лопатку. Там заберут продовольствие и людей, и после этого "Пётр" возьмёт курс на Тапробану.
План этот был труден. Уехав из Большерецка на Лопатку, за двести вёрст, мы могли упустить корабль, который весной должен был идти в Охотск. Мы могли захватить корабль, но вследствие непогоды задержаться в море. А Нилов послал бы на Лопатку по сухому пути солдат, и тогда на Лопатке должно произойти форменное сражение. Могло случиться и много других неожиданностей. И ко всему надо было приготовиться. Отец считал, что штыки при всех обстоятельствах пригодятся. И мы с ним работали по ночам не покладая рук.
Поэтому в школу я теперь ходил редко. Уставал от работы, да и не хотелось встречаться с Ванькой. Как я с ним буду говорить, если он подойдёт? Но Ванька не подходил ко мне. Он дружил теперь с сыном Казаринова и меня не замечал. Однако один раз, подошёл. Разговор с ним оказался менее трудным, чем я думал.
- Эй, Лёнька, - сказал он довольно развязно, - говорят, вам подсыпали мышьяк в сахар?
- Да, подсыпали. И Казаринов теперь сидит в подвале.
- Знаю. А как Государство Солнца?
- С ним простились. Весной поедем на Лопатку и будем там хлеб сеять. Беспойск сказал, что построит дворцы на Лопатке, а кругом будут огромные поля ржи. Я теперь работаю в кузнице…
- Да, но в Государстве Солнца едят на золотых тарелках…
- Беспойск сказал, что он найдёт золото и здесь.
Ванькино лицо прояснилось.
- Значит, Тапробану по боку! - сказал он радостно. - Лёнька, я приду к вам, и мы опять будем водиться. Я помогу вам в кузнице…
- Нет, нет, нет!..
Ванька посмотрел на меня удивлённо. А мне хотелось подойти к нему, взять его за горло и сказать: "Ванька, ты написал записку Казаринову". Однако я не взял Ваньку за горло… Конечно, он не сознался бы, а только струсил. И неизвестно, чем бы это кончилось. Поэтому я крикнул только:
- Прощай, Ванька!
И быстро пошёл. Он ответил:
- Прощай, Лёнька!
И пошёл в другую сторону.
Догнать его, поговорить с ним по душам, рассеять все сомнения… Но я не сделал этого. Ругнул себя трусом, пришёл в кузницу и взялся за верёвку от мехов.
В этот вечер отец работал с ожесточением. Он только покрикивал на меня, чтобы я держал хорошо жар.
Он разогрел на углях длинную полосу железа и обделывал её на наковальне. Искры сыпались от его ударов, и полоска превращалась в смертоносное орудие. Вдруг послышались разговоры на дворе. Отец сказал:
- Посмотри, кто там?
Я выглянул в дверь.
- Свои.
В кузницу вошли Беспойск, Леонтьев и Хрущёв. Беспойск сказал, обращаясь к Леонтьеву:
- Вы говорите, что нам нечем обрабатывать землю. Мы готовимся. Вот смотрите.
И он указал рукой на наковальню. Там как раз лежал раскалённый штык, который отец не успел упрятать. Леонтьев пожал плечами:
- Первый раз вижу, что можно обрабатывать землю штыками…
Беспойск нахмурился.
- Что это? - спросил он отца.
Отец поднял свои клещи с зажатым в них штыком.
- Это штык, - пояснил я.
- Действительно, штык, - произнёс Беспойск удивлённо. - Для чего вы это делаете.
- Для своего ружья, - ответил отец. - Со штыком хочу попробовать сходить на медведя.
- Вряд ли это удобно, - сказал Леонтьев. - На медведя нужна рогатина. Штык короток.
И он повернулся к выходу.
Беспойск близко подошёл к отцу. Сказал тихо:
- Мы ничего не можем делать… В нашей среде есть предатель, понимаете? Я никому не верю. О вашем штыке завтра же может узнать Нилов. Вы должны его уничтожить…
Отец ответил:
- В чём дело?
И тут же разбил штык молотом. Когда все ушли, отец сказал:
- Доставай, Лёнька, штыки. Придётся разбить и их. А то изменник пронюхает!
Я ответил:
- Нет. Подожди до завтра… Подожди до завтра…
И начал просить отца так настойчиво, что он решил подождать со штыками до завтра.
13. Изменнику смерть…
Ночью я слышал какой-то звон. Что бы это могло быть? Может быть, это звон золотой посуды, на которой обедают в Государстве Солнца? Нет, это не звон, а удары молота. Отец разбивает штыки. Мы никогда не попадём на Тапробану. В нашей среде есть изменник, и он один не даст нам сделать то, чего мы все хотим…
Я проснулся и долго не мог уснуть снова. Потом понял, что я и не усну. Я должен вырвать признание у Ваньки. Но как это сделать? К утру я остановился на самом простом способе. Я заряжу ружьё картечью, заманю Ваньку в укромное место и заставлю его сознаться. Если изменник он, я застрелю его. А потом скажу отцу: "Теперь ты можешь делать штыки". И скажу Беспойску: "Можно собирать охотников и готовиться к побегу. Изменник казнён"…
Я решил вызвать Ваньку на двор вечером, чтобы меня не могли увидеть. Пошлю во двор собаку Неста. Как прежде, она полает раза два - Ванька и выйдет. А уж потом будет разговор.
Ещё с утра я зарядил ружьё крупной картечью. Это было самое лёгкое из всего моего замысла. За обедом меня трепала лихорадка. Но я решил покончить с изменником в этот день. Как только стемнело, я уже шёл по дороге к Большерецку. Я думал: не сладок путь в Государство Солнца. Должно быть, хорошо живётся там, если так трудно туда пробраться. Надо убить друга, бросить дом и сколько ещё несчастий претерпеть, чтоб коснуться ногой берега Тапробаны.
Такие мысли были у меня в голове, когда в тот вечер я пробирался к Большерецку.
Я был почти уже у самой крепости, когда впереди себя заметил фигуру, которая двигалась в одном со мной направлении. Я пошёл быстрее, потому что фигура показалась мне знакомой. Сердце у меня забилось неспокойно. Я окликнул:
- Вань…
Фигура остановилась.
Несомненно, это был Ванька. Но зачем он здесь? Что делал он у нас в посёлке? Хорошо, что я его встретил так вовремя.
- Вань… Где ты был?
- Хотел к тебе пробраться в кузню. Да вот повернул.
- Ну-ка, пойдём за кладбище. Мне поговорить с тобой надо.
Ванька замотал головой.
- Сейчас не могу. Хочешь завтра, после школы?
Я видел, что Ванька торопится и что он очень испугался, увидев меня. Что ж, тем лучше! Скорее конец!
- Пойдём сейчас за кладбище, - сказал я твёрдо.
- Не могу я сейчас, Лёнька. Раз не могу, значит, не могу.
Тогда я вскинул ружьё на руку.
- Ванька! - сказал я. - А верить ты мне можешь?
- Могу!
- Так вот знай, что ружьё у меня заряжено самой крупной картечью. Семь штук в заряде, и попасть в тебя легче, чем промахнуться. Если ты сейчас побежишь, Нест схватит тебя за торбаса, а я выпалю. Видишь, придётся тебе поговорить со мной.
Ванька притих:
- Ну, спрашивай.
- Куда ты идёшь?
- В крепость. К Нилову.
- Зачем?
- Передать записку.
- Идём на кладбище.
- Нет.
Я поднял кремень у ружья, и пружина звонко звякнула на морозе.
- Какое письмо?
- Ну что ты, Лёнька, пристал! Не могу я сказать, и всё.
Я решил ещё раз подействовать убеждением.
- Ванька, мы с тобой дружили много лет, и ты мне в дружбе клялся. Скажи, друг ты мне или враг?
- Друг, - ответил Ванька, не задумываясь.
- Почему же тогда не говоришь, от кого письмо?
- Не велено. Мне целковый обещан, если я его Нилову тайно передам.
- Ванька, здесь дело не целковым пахнет, а человеческими жизнями. Скажи, от кого письмо.
- От офицера Леонтьева.
- Давай его сюда.
- Нет. На что оно тебе? Он помилования просит. Какое тебе дело?
- Есть дело. Если сейчас не передашь, я в тебя влеплю всю картечь, какая у меня в стволе. Возьму письмо, а труп твой в Большую сволоку. Вынесет тебя в море, никто и не узнает…
Должно быть, Ванька первый раз сообразил, что дело пахнет не шуткой. Спросил испуганно:
- Неужели застрелишь?
- Застрелю.
- А если письмо отдам, на Лопатку меня возьмёте?
- А это не ты на нас Казаринову донёс?
- Что ты, Лёнька, обалдел, что ли? Я же клятву тебе дал, что никому не скажу…
- И сыну его ничего не говорил?
- Ни слова…
- Ванька!..
Плохо, должно быть, я знал людей, когда предполагал, что Ванька Устюжинов изменник. Сейчас он стоял передо мной таким, каким я его знал последние пять лет. Даже в темноте я видел, как он улыбается своей растерянной улыбкой.
Я опустил кремень на ружьё, и мне сразу стало весело. Все мои мучения окончились в этот миг. Я легонько ударил Ваньку по шее, он меня ткнул в бок, и мы пошли по дороге к нашему посёлку.
По пути Ванька мне рассказал, что он пробирался к нам в кузницу, так как очень соскучился по мне. На улице встретил офицера Леонтьева, который зазвал его к себе в избу, угостил сахаром и просил потихоньку снести письмо к Нилову.
- Рубль обещал мне и ножик, - секретно сообщил Ванька.
- Хороший ножик?
- Хороший. В кожаных ножнах. Ну, всё равно, чёрт с ним! Только чтобы поляк взял меня на Лопатку…
Мы пришли в избу Хрущёва и застали всех в сборе. Даже Беспойск был там. Я сейчас же рассказал подробно, как письмо досталось Ваньке, но не сказал, как вернул Ваньку от крепости. Беспойск тут же вскрыл письмо и прочёл. Нахмурился, передал Хрущёву. Потом посмотрел на Ваньку.
- Ну, молодец! Побольше бы таких. Что тебе сделать?
Вместо Ваньки заговорил я:
- Он хочет ехать с нами на Лопатку. Будет работать.
- Хорошо. На Лопатку так на Лопатку. А теперь идите, ребята.
Мы вышли из избы. Нам было о чём поговорить. Но Хрущёв закричал в дверь, чтобы мы далеко не уходили, нас скоро позовут. И правда, скоро позвали.
Мы вошли в избу и увидели, что все офицеры сидели за столом. Хрущёв - посередине.
Он нас и начал допрашивать. Просил говорить только правду. Мы пообещали.
- Почему Леонтьев сам не пошёл с письмом? - спросил Хрущёв Ваньку.
- Сказал, что болен, сам идти не может.
- Видел он, что ты сюда пошёл?
Тут я ответил за Ваньку:
- Нет, не видел. Мы задами прошли.
- Когда ты обещал вернуться с ответом?
- Скоро.
- Тогда нам надо торопиться, - сказал Беспойск. - Изменник не ждёт. Если скоро ответа не будет, он сам пойдёт к коменданту с доносом. Идите, ребята.
Мы вышли с Ванькой, походили около дома с надеждой, что нас пригласят ещё. Но больше нас не звали, и мы пошли домой, где разговаривали до ночи. Когда Ванька ушёл, я побежал в кузню. Но отца там не было, и я вернулся домой.
Отец пришёл поздней ночью. Я проснулся и начал было рассказывать ему всю историю. Он махнул рукой.
- Знаю, дело прошлое! Леонтьев умер.
- Когда умер?
- Час назад. Не в том дело. Беспойск приказал сорок штыков приготовить. Лопат, говорит, и борон больше не надо. Так что ты в школу завтра не ходи.
Я не пошёл в школу на другой день. К обеду по посёлку распространилось известие о смерти Леонтьева. Вечером его похоронили.
Только гораздо позже, через полгода, я узнал, что Леонтьев посылал с Ванькой Нилову донос, указал весь секретный комитет по фамилиям и даже о том, что отец сделал штык, написал. По приговору секретного комитета Панов заставил Леонтьева выпить стакан чаю с казариновским сахаром.
Перед смертью Леонтьев сознался, что записку Казаринову написал тоже он.
14. Весна
Приехал верхом на олене Паранчин. Давно у нас не был. Ловко соскочил с седла, отпустил оленя, вошёл в избу. Стал у порога, начал улыбаться во весь рот.
Отец ему обрадовался, закричал:
- Что?
- Гаги улетели с залива, значит, скоро весна. На Чекавке стал корабль, должно быть, из Охотска, промысловый. А может быть, и не промысловый.
Что скоро весна, это мы знали и без Паранчина. Небо долго оставалось зелёным после захода солнца, и дни заметно увеличивались. Но откуда взялся корабль?
Отец посмотрел на меня тревожно. Корабль из Охотска на Чекавке - это не было предусмотрено нами.
- Чей корабль, Паранчин?
- Говорю, не знаю. Небольшой, с одной мачтой.
Отец подошёл к нему близко, повернул его лицом к двери, легонько толкнул:
- Садись на оленя, поезжай по берегу моря. Может, узнаешь, что за корабль.
- Ладно, съезжу. Пороху дашь?
Паранчин прекрасно знал, что отец не раздаёт пороху. За десять лет не дал ему ни щепотки. Но тут произошло чудо.
- Дам тебе пороху, - сказал отец. - Только поезжай не мешкая.
Паранчин посмотрел серьёзно - не шутят ли с ним? Сразу понял, что отец не шутит.
- Ладно, скоро узнаешь…
Вышел во двор, вскочил на оленя, уселся в седло недалеко от головы и, покачиваясь из стороны в сторону, затрусил к морю.
Отец походил по комнате, остановился и сказал мне:
- Иди, Лёнька, к Хрущёву. Скажи, что корабль пришёл. К вечеру будем знать, что ему здесь надо.
Я прибежал к Хрущёву. Он выслушал внимательно, спросил про Паранчина:
- Верный человек?
- Свой.
- Ну хорошо, подождём до вечера.
И принялся вычерчивать географическую карту. Я стал смотреть, потом попросил объяснить чертёж. Хрущёв показал Охотское море, а кругом много островов маленьких. Это Курильские острова. Я спросил:
- Пройдём мимо них?
- Пройдём.
Сейчас же воткнул циркуль в стол, вытащил большую карту, раскрашенную разными красками. Камчатка на ней - как рыба горбуша, подвешенная за хвост. Кругом огромное синее море, по нему - чёрные волны, и маленькие корабли плывут. А ниже - Японские острова, Китай, а в самом низу - Индия. Я рассмотрел всё это и спросил:
- А Тапробана где?
Хрущёв захохотал:
- На нашей карте Тапробаны нет. Бумаги не хватило. Она ниже Индии. А вот что я могу тебе показать.
Достал с полки небольшую книгу в коричневой коже, как кирпичик глиняный.
- В этой книге написано, как на Тапробане живут.
Я схватился было за книгу, но сейчас же увидел, что не моего ума дело: написана она была на неизвестном языке, и даже буквы не все знакомые.
- А что тут?
Хрущёв раскрыл книгу наудачу, начал читать и переводить:
- "Днём в городе носят белую одежду, за городом же или ночью одеваются в красное. Одежда у соляриев шерстяная или шёлковая…"
Разъяснил мне, что солярии - это жители Государства Солнца, а потом начал открывать книгу в других местах и прочитывать по нескольку строчек.
Я узнал, что Город Солнца построен в виде семи кругов, опоясанных стенами. На стенах нарисованы картины, по которым учатся школьники наукам. Нарисованы карты, звёзды, растения, слоны, морские ежи и другие животные. Под каждой картиной написано небольшое стихотворение. На площадях ключевая вода бьёт струёй вверх, как у нас киты пускают солёную воду. На зубцах стен вывешиваются разноцветные флаги, по которым солярии узнают часы и направление ветра. И ещё много разных вещей узнал я в тот день о Государстве Солнца.
Я пришёл в невероятнейший восторг и готов был до поздней ночи сидеть и всё узнавать. Но надо было идти домой. Отец ждал. Я сказал Хрущёву, что обязательно завтра забегу ещё поговорить. Пошёл домой.
Вечером вернулся Паранчин. Начал рассказывать:
- На корабль казаки из крепости приехали. Десять человек. Сам видел. А корабль из Охотска, купеческий, "Елизавета". Зачем сюда пришёл, не знаю. Должно быть, на острова шёл…
- А казаки зачем приехали?
- Почём я знаю. За хорошим делом не поедут. Давай порох.
Отец отмерил ему две чашки пороху и пошёл к Хрущёву. А я остался с Паранчиным. Но на этот раз не он мне рассказывал, а я ему.