Вскочил Ширяй, отшатнулся, словно от змеи. И выпалил:
- Да, было так! Он смял тебя. Стал рвать. Мы онемели…
Князь сел, закрыл глаза. Темно, в ушах шумело… Унялось. И гнев прошел. И пусто стало, безразлично. Открыл глаза, глухо спросил:
- А дальше?
Ширяй по–прежнему стоял, стрелял глазами то на князя, то на посадника.
Любим сказал, не глядя на него:
- Ширя–ай!
И тот опять заговорил:
- Да, онемели мы! И вдруг… Ты вылезаешь, поднимаешься. Сухой сказал: "Молчите, олухи! Вы ничего не видели!" Я и молчал, пил, как свинья… - Голос Ширяя сорвался на визг: - А знаешь ты, как страшно было?! Сидели мы, дрожали, вот, думаем… и все…
- Да что ты городишь?! Опомнись!
- Я–то помню! А ты? Волколак!!
Тут и Любим вскочил. И Ставр. Игнат метнулся к князю, толкнул его в бок - и меч врубился в стол.
- Вон! - закричал Всеслав. - Всем вон! Всем! Всем!
Кричал - и бил, рубил, крошил, меч только и мелькал. Треск! Грохот! Звон!..
Упал. Лежал хрипел. Свет жег глаза, слепил. Кровь - как вино, холодная и кислая. Рот не разжать.
- Игнат! Игнат!..
Завыл, застонал! Душно! И тяжело, словно опять медведь на нем, и рвет, бьет лапами. Хозяин!
Ничего. Тишина. И сколько было так, не знал - миг, день, неделя, год…
Нет, час всего, а то и меньше. День на дворе. А он лежит в одном исподнем у себя. Век не поднять, рта не раскрыть. Гул в голове. Язык опух, не повернуть его - искусан весь. Кровь липкая течет…
Игнат кричит:
- Князь! Князь!
Нет, не кричит он, шепчет, поднимает, трясет его, просит:
- Выпей, полегчает!
И рот ему разжал, и влил воды. Пил, поперхнулся, снова начал пить. Клацал зубами.
Отпустило! Упал. Глаза открыл. Да, точно - день. Он слабо улыбнулся, жив, не обманула! Хотел сказать, чтобы налил вина - не смог, язык не слушался. Потом глаза сами собой опять закрылись. Брат говорил: "Не бойся смерти. Жизнь - это сон, смерть - пробуждение". И он заснул…
Очнулся. Все болело. Вот опять… Ведь знал же, кого звал! И чуял ведь: вошел - как варом окатили.
Нет! Как было, так и было. Кем ты рожден, тем и умрешь: ни крест, ни оберег не оградят. Волк - он и есть волк, волк–одинец, волк в княжьей шкуре, зверь…
Взвыл! Затрясся! Сжал зубы, скорчился, завыл.
И… Тишина. И свет. И боли словно не было. И голова легкая. И на душе покой. Стер ПОТ 90 дба; Л5Г на ббК, полежал. Бее хорошо, все хороши, и день хорош. Вот только боязно! Чего? Блажь это, князь! Ты - князь, ты - человек, как все, не волколак, не лгал ты, не казнил, а был любим, сынов взрастил и отчину держал, а срок пришел… Поежился. Уперся в изголовье, сел. Позвал:
- Игнат!
Игнат принес воды - заговоренной, из криницы. Игнат всегда имел ее про запас; чуть что - подавал, не спрашивал. Владыка гневался, говаривал: "Негоже пастырю!" Так пастырь - он, владыка, а не я, а я такой же, как и все, обыкновенный.
Напившись, лег. И вдруг спросил:
- Иона здесь?
- Как здесь? Нет никого. Ушли они. А он совсем не приходил, Любим сказал, хворает…
- Знаю! Но здесь он или нет? В Детинце? При Софии?
- Нет, в Окольном. Еще ж только апрель.
Князь повторил:
- Апрель… - Подумал, спросил: - А день какой?
- Девятый.
Девятый, пятница. А в среду… Усмехнулся. Апрель четырнадцатого дня - вот какова будет среда! То есть день в день, как восемь лет тому назад брат Всеволод был погребен… Брат? Дальний брат! Отродье Ингигерди–но… Последним он ушел из тех троих, что целовали крест на мир, а после заманили… Уф–ф! Жарко как! Не продохнуть! Вот и тогда, при Рше…
Жара была, июль. Ты снял шлем и вошел в шатер, успел только сказать…
Лежал, смотрел перед собой. В красном углу - лампада. Лик черен, ничего почти не видно. Проси Его, моли, а Он… А кто еще? Кого просить? Вот хорошо уже, боль унялась, и голова ясная. Сел, никто не помогал. Посижу еще и встану…
Дух заняло! Сидел, держался за тюфяк, шумно дышал.
- Князь, ляг.
- Нет, душно здесь. Так, говоришь, в Окольном он?
- Да, у себя.
- И ладно… Коня, Игнат, и отроков.
- Князь!
- Знаю, не впервой. Велели - исполняй. Иди!
Игнат ушел. И боль мало–помалу уходила. Брат говорил: "Ты одержимый. Бес жрет тебя. Сожрет - и выплюнет".
Брат на пять лет был старше. Брат… Настоящий брат, не Ярославичи. Брат не любил тебя, брат говорил: "Ты мать мою убил. Ты. Вместе с бабушкой".
И бил тебя, когда никто не видел. А ты молчал, терпел. Ты только говорил: "Дождешься, брат! Вот вырасту - убью тебя". А брат смеялся, отвечал: "Нет, не убьешь. Кишка тонка".
И не убил ты брата. Умер отец, ты князем стал. А брата уже не было - с охоты не вернулся. Лодку нашли, весло. Шапку на берег вынесло. А тело пропало, так и отпели без тела…
Отпели и отпели. Всех отпоют. Князь встал, прошелся, постоял… Да, отпустило. И даже сил прибавилось, будто сбросил тяжесть. А что? А то, спит зверь, устал, потому и легко. И ты опять сам по себе, ты - князь. Свита, шапка, оплечье, корзно, вот и готов, пойду…
Зачем? Ты звал его, он не пришел. Теперь ты к нему придешь, а он не ждет. Ждет, да не того. Устал! Давно устал Иона, уже пять лет прошло, как он отъехал из Детинца, и не он один. Отъехал и поставил двор, тын вокруг него, псов цепных завел. А прежний двор - вон, за окном, нетопленный стоит. И врет Игнат - владыка здесь и летом не живет, он, как и все, тебя чурается. А ты к нему собрался.
Да, я к нему! К кому же еще? К Любиму?! Меч пристегнул, пошел.
Игнат был в гриднице, стоял возле стола.
- Где отроки?
- Ждут на крыльце, - ответил Игнат.
Князь повернулся, пошел к двери.
- Князь! Не ходи!
Он вздрогнул, обернулся. Игнат - белый, словно полотно. Руки дрожат.
- Да что ты? - удивился князь. - Не бойся, видишь, отпустило.
- Князь, я не то…
- А что? Ну, говори!
- Князь, не гневайся… Убьют они тебя!
- Они? Убьют?! - Князь засмеялся. - Кишка тонка! Хозяин рвал - не разорвал. А эти… тьфу!
И вдруг… Исчез Игнат! И все вокруг исчезло. Темно. Душно… Давит он! Хрипит, бьет лапами, ревет, вот–вот достанет… Бей, бей, Хозяин! Я раб твой. Срок мой пришел. Рви, потроши, глодай! Вот, без кольчуги я, в одной рубахе. Рви, чтоб не Ей досталось, безносой, бей!
Затих. Обмякнул. Смрад, кровь. И…
Отступила тьма. Игнат стоит. Стол прибранный. Да, жив. Не обманула. И не отпустила! Просил семь дней - семь дней ты и получишь, сполна, не вырвешься. Теперь твой срок - среда, а раньше и не жди, и не надейся. Сам хотел, просил… А теперь - хоть подавись! Иди, ждут на крыльце. Вздохнул, стер пот со лба, шагнул…
Игнат опять тихо попросил:
- Князь! Не ходи. Смерть чую…
- Смерть? - Князь удивился. - Чью?
Молчит Игнат, страшно ему. Не знает он… И никто не знает! И знать того нельзя, ведь что за жизнь, если ты точно знаешь, когда твой срок придет. Ты не жилец тогда, ты - тень. И зло в тебе, и зверь в тебе… 'Вот, снова заворочался, оскалился… И князь, прищурившись, спросил:
- Смерть, говоришь, учуял? Чью? Мою? А может быть, свою? А? Что?!
Вздрогнул Игнат, рот приоткрыл. Слаб человек! Труслив! И ненасытен - жить, жить ему надо. Князь усмехнулся, сказал:
- А что! Сколько тебе? Поди, за шестьдесят?
- Да, так…
- Ну, вот и срок пришел. Чего тут удивляться?!
Стоял Игнат ни жив ни мертв. Князь подошел к нему
и хлопнул по плечу.
- Блажь это все! Забудь. Подумаешь, учуял! А я с Ней разговаривал, вот как с тобой, и ничего.
- К–когда?
- Когда, когда! Я ж говорю: блажь это все. Пойду.
Быстро пошел, как будто двадцать, тридцать лет с
него слетело. А что? Нет боязни - нет старости. Живи! Сошел, едва ли не сбежал с крыльца. Митяй держал коня, помочь хотел - куда там! Вскочил в седло, поводья подобрал, властно приказал:
- В Окольный! Шагом!
Зацокали копыта. Он впереди, а четверо за ним. Мимо Софии, мимо Зовуна, мимо конюшен - в Шумные Ворота, в Окольный Град. Там - по Гончарной, а потом налево взяли, на Босую, и вверх по ней. Неспешно, шагом. Сбруя бренчит, лаги скрипят. И перестук копыт…
Тишь! Как вымерло все. За стенами, за тынами никого. А смотрят ведь! Гадают, шепчутся - неужто он… да как же он… Князь усмехнулся. Молчишь, посад, вот то–то же! И далее смолчишь. Да, я камень преткновения. Камень, отринутый строителем, стал во главе угла. И кто взойдет на этот камень, разобьется, а на кого он упадет, того раздавит. И было так. И будет. Цокают копыта. Неспешно, шагом, только шагом. Кто скоро едет - не туда приедет, не то узреет и не то обрящет. Да, мне всего семь дней дано, но зато верных семь! А сколько вам - того никто не знает. Кому, быть может, десять лет отпущено, кому прямо в этот миг, когда к щели припал, глазеешь на меня, конец придет. Смейся, Любим, болтай, Ширяй, Ставр, Сухой…
Сухой! Третьяк, выжлятники… Князь вздрогнул. Ложь! Ширяй это наплел, а не они, он, только он! Он с тем и ездил, чтоб… А я - живой, и вам меня не взять. И крест на мне, и еду я… И он мне скажет все как есть, он не солжет, не должен, не посмеет.
Приехали. Владычин двор, ворота нараспашку, чернец стоит. Князь придержал коня, спросил:
- Владыка у себя?
- Так он…
- Здесь, нет?!
- Здесь, здесь, вот только…
Только! И - на дыбы коня! Во двор! Чернец метнулся в сторону. А он к крыльцу. Служки забегали.
Крикнул:
- Взять!
Ринулись к поводьям, впились в стремя. Он сошел. Глянул на отроков. Те тоже спешились, стояли, оробев. Ведь как–никак, а боязно, владыка, осерчав, бывает крут. Князь приказал:
- Митяй за старшего! Ждать здесь.
Митяй кивнул. Князь, осенив себя крестом, стал подниматься по ступеням.
В сенях было темно, окна еще с зимы не открывались. Ступил, зацепился за ведро, чуть не свалил его, перекрестился. Дальше прошел на ощупь, в дверь направо, в светлицу.
В светлице сидели келарь Мисаил, ключник Лаврентий, иноки. И свечи, свечи, образа, дух приторный. Спасаются! А бес - он вездесущ… Вон сколько вас, а вошел - и все к стене!
Лаврентий, старый лис, вскочил из–за стола, залебезил, расшаркался. Другие подхватили, загундосили. Вишь, подобрели, обрадовались, что пронесло. И свет в глазах, почтение. В другой бы раз…
В другой! Князь чинно выслушал, кивнул, спросил о владыке. Лаврентий взялся провести. Пошли по лесенке вниз, голову склонив, чтоб лоб не расшибить…
ПСКШЛИ: Келья, как склеп, сырая, темная. Иона восседал возле окна, читйЛ. удивленно
поднял брови, но промолчал. Продолжал читать. И князь молчал. Пресвятый Боже! Что есть власть? Весна на дворе, и мне уже пять дней всего осталось, ну а ему, быть может, и того не будет… А он сидит. А я стою. Зачем я здесь?
Лаврентий потоптался и ушел. Когда шаги его затихли, князь плотно закрыл дверь, подошел к Ионе. Тот читал тихо, едва слышно. А может, он и не читал, а так, повторял по памяти. Он это мог, ты удивлялся, спрашивал, Иона отвечал: "Во мне это, мое, и потому все помню". А помнил ли он, кем был, когда сюда пришел? Чернец бродячий, голь босоногая!
Князь сел на лавку, осмотрелся. Лампада, крест, божница. И бревна серые. И плесень на стене. Озноб берет! Прислушался…
Не понял. Ни словечка. Иона для себя читал. Всеслав еще немного помолчал, потом сказал:
- Владыка! Я к тебе. За утешением.
Иона перестал читать. Губы поджал. Переспросил, не глядя:
- За чем?
- За утешением.
- За утешением! - Иона усмехнулся. - А голос - княжеский…
- Вот в том–то и беда. Гордыня одолела. Устал я от нее. Совсем устал!
Иона повернулся. Слаб был владыка, немощен, и бороденка редкая, и руки высохли, брови - длинные, седые, глаз из–под них почти не видно. "Все помню, говорил, все знаю". А вот молчит… И князь тогда сказал чуть слышно:
- Я ждал тебя, ты не пришел. Меня опять скрутило…
- Вижу. Знак на тебе, - владыка заморгал.
- Знак? - Князь вздрогнул.
- Знак. Примирись, Феодор. Спеши. Дел у тебя - ого!
- Иона! - Князь вскочил. - Ты это брось! Ты не юродивый, не ворон. Ты - пастырь мой. И мною же поставлен! И я тебя… Советчик! Доброхот. И он как все. Зверь это, не я, Зверь закричал.
Иона засмеялся тихо, сказал:
- Сядь!.. Сядь!.. Охолонись, Феодор!
Князь едва не упал на лавку. Глаз дергался, щеку свело.
Иона сказал:
- Дай руку, князь.
Дал. Й затих. Сидели и молчали. Слаб, немощен владыка, стар. Чужой он здесь, когда пришел, никто его не знал. Это потом уже, поди, лет через семь, его приблизили и рукоположили. Когда не стало Феофила, стояли вечем у Святой Софии, обедня шла, все ждали жребия. Усопший называл троих: его и двух своих, исконных, а дальше - как Бог повелит. И вот…
- Идет! Идет! - вскричали в толпе.
Вышел слепец и вынес жребий на Иону! Народ возликовал. Все знали: Киев не одобрит, Киев Никифора желал, митрополит прислал его, с ним и грамоту, а в ней слова: грех это, когда епископа всем миром выбирают, когда не Провидение, а жребий решает… Но отстояли!
Вече постановило, а князь велел отправить послов, дары великие, потом еще. И был тогда весь Полтеск заодин! Был. А теперь…
- Иона! Пусто на душе. Слыхал ведь, что они болтают?
- Слыхал. Потому и не пошел к тебе. На хворь сослался.
Сказал - и опустил глаза. И так всегда, чуть что - и в сторону. Тем он и берет. А ведь легко–то как! Ни вериг, ни власяниц не надо, ни чудес тебе, ни исцелений; все просто: будь кроток, будь как воск. И к тебе потянутся даже жребий и митрополит. Нет, зверь, лежи молчи! Я сам…
Сглотнул слюну, сказал как можно спокойнее:
- Хвораешь ты. Говорили мне… А хорошо ли то? Ведь бросил ты меня. Любим еще молчал, а эти… взлая–ли! Мол, я уже не я, а тень, мол, умер я. Слыхал?
- Как не слыхать!
- А скажешь что?
- А ничего. Темен народ. Им разве что втолкуешь? - Сказал и замолчал. Словно и не говорил ничего. Сидит и смотрит, тих, покоен. Князь даже растерялся, прошептал:
- Иона, как же так?!
- А так. Ты посмотри на них. Они что, веруют?.. А ты?
- Я?..
- Да. Бережку кормишь? Кормишь. Водяному лошадку дарил? А вчера ввечеру? Там же на тебя и наплели. А мне что говорить им? Про то, что князь вчера ходил поганское действо справлять и его медведь чуть не задавил, вот вам в том крест. Так, что ли, мне витийствовать? - И улыбнулся. И вздохнул.
Долго молчали. Потом HQHa вдруг сказал:
- Знак на тебе, Всеслав, а ты молчишь. Не о том говоришь, - не то. Что пусто на душе, что утешения взалкал… Ты не затем пришел. Ведь так? - Смотрит пристально. Глаз почти не видно. И что в них, в тех глазах?!
- Да! Не то! А что бы ты хотел?
- А то, что ты скрываешь, носишь в себе. И не кричи, князь, я не глухой. Кто я тебе, Неклюд, чтоб голос повышать?!
- А что Неклюд?
- А то! Хоть речь и не о нем!
Смех, смех! Иона распалился! Дрыг–дрыг ручонками, сопит, главой трясет.
- Клобук слетит!
- Молчи!
- Молчу, молчу!
- Князь, не юродствуй! Смерть за тобой стоит, а ты!..
Махнул рукой Иона, отвернулся. Осерчал…
- А что Неклюд? - Князь помолчал. - Так, значит, надо было. Что, донесли уже?.. Иона!
Владыка тяжело вздохнул.
- Не знаю я о нем. Не знаю! Только… люди говорят… если один гонец подался к Ярополчичам, то второй - к Великому. А это - грех. А кого смерть застанет во грехе…
Князь улыбнулся и сказал:
- Ну, если только в этом дело, то не печалься за меня. Я семь десятков лет живу в грехе, все о себе да о себе, а тут, может, впервой да о других… Ну а зачем тебе это, Иона? Мирское дело - тлен. И сам я весь мирской.
- Зачем тогда пришел?
- Опять же за мирским. Дай мне благословение. При всех.
- Как?
- На крыльце. И я сразу уеду. Да, это суета, я знаю. Но разве по–иному им докажешь? Пусть видят: я не тень, я жив, я князь! - Он встал, спросил: - Ну, что молчишь?
Иона не ответил. Смотрел, смотрел… Потом тихо сказал:
- Я знаю, ты не веруешь. И знаю: ты умрешь. Скоро умрешь. Очень скоро. И ты об этом тоже знаешь. Нет, я не об исповеди. Не хочешь, уноси с собой. Но, князь!.. Всеслав! Ведь ты как перст один. Всю жизнь… Сядь, я прошу.
- Зачем?
- Поговорим.
- О чем? О вечном не хочу, и прежде это не любил, а нынче… срам один, лукавство. А о мирском… Так от мирского ты всегда бежал. Но, может, ты и прав, ты ведь не варяжский поп. Это у них - клейми да наставляй, глаголом жги. А вы… вы помните: любая власть исходит от Него, добро прими как милость, зло - как наказание. Терпи, ибо земная жизнь - лишь краткий миг перед жизнью небесной. А сами мы… - И сбился, замолчал. Ну вот, опять, как перед Ставром! И не о том ведь, не о том! Пади, Всеслав, скажи!..
Нет, не сказал. Вымученно улыбнулся и спросил:
- Так?
- Так. - Иона кивнул.
- Вот и ответ тебе. Пойдем?
- Пойдем, пойдем. А не страшно?
- Чего?
- Всего. Не гложет? Гложет ведь! Жить столько лет! А помираешь псом. Ни сыновей, ни внуков, ни бояр, ни слуг даже… Один Игнат и тот… Ему просто податься некуда! Да и боится, уйдет - прибьешь его, вот и сидит…
- Что?!
- То, что слышал. И не боюсь тебя, еще не то скажу! Стефана задушили, так и меня души…
- Иона! - Князь побагровел. - Стефан–то здесь при чем? И задушил его холоп. Его холоп! А почему, и по сей день никто не знает!
- Как же не знают… - Остыл Иона, вновь замкнулся. Сидит как сыч, молчит.
И князь сказал:
- Стефан! Был бы жив Стефан, может, и по сей день владел бы я Киевом! А ты: "Стефан! Стефан!" Пойдем.
Иона встал, пошли. Вверх, вверх по лесенке. На свет, к весне…
А то было зимой, в лютый мороз. Стефан, владыка новгородский, собрался в Киев–град. Вече роптало. Кричал народ: "Кто в Киеве? Изгой! Его отец нас жег, и он нас жег, колокола срывал, а мы теперь к нему с поклоном? Нет! Владыка, не ходи!" Не послушался, пошел. И не пришел. Его, как говорили, холоп задушил. Холоп, полочанин. А коли так…
Ложь это все! Ложь, ложь! А был бы жив Стефан…
Взошли, прошли через светлицу, через сени, на крыльцо. Уже смеркалось. Митяй держал коня. Тишина. Никого. Никто не смотрит…
И не надо! Всеслав встал на одно колено и, опустив голову, тихо сказал:
- Благослови!
- На что?
Всеслав молчал.
- На что, сын мой?
На что?! Пресвятый Боже! Жив я, но словно убиенный, во мраке я, во рву, в бескрайней бездне! Тяжела мне ярость Твоя, кара Твоя. Но не ропщу я, Господи, а всем сердцем своим славлю имя Твое и преклоняюсь перед храмом Твоим. И если я…
- Встань, князь!
Он встрепенулся, но не встал. Тогда Иона тронул его за плечо:
- Встань, князь, встань!
Он встал. Иона осенил его крестом, размашисто, сказал:
- Иди. Христос с тобой.
Пошел. Сел на коня. Махнул рукой. Зацокали копыта…
3
Вернулся, разделся. Ходил по гриднице, снимал нагар с лучины. Игнат принес поесть. Давился, ел через силу. Вина спросил. Игнат не дал. Сказал: