Глава LXXXVIII. ПЕРЕМЕНА КОСТЮМА
Окончив умывание в реке, степные разбойники вошли в палатки.
Они недолго занимались туалетом и выходили один за другим совершенно в разных костюмах: не было двух одинаковых. Один был в лосиной рубашке, в куртке и красивых ногавицах степного охотника; другой в одежде мексиканского ранчеро, состоящей из бархатной куртки, таких же штанов, серапе (плащ или одеяло) и пояса; третий надел светло-голубые бумажные панталоны и такую же блузу луизианского плантатора, другие, не любившие щегольства, оделись в суконные костюмы, принятые в Теннесси.
Головные уборы тоже отличались разнообразием: здесь были шапки и шляпы различных сортов и форм - из енотовых, из кошачьих шкур, из сукна, войлочные, ильковые, панамские, касторовые и мексиканские глянцевитые шляпы с широкими полями.
Борласс появился в своем грубом костюме, подпоясанный, в высоких сапогах, как он разгуливал по улицам Начиточеза.
Личное франтовство не входило в число слабостей техасского разбойника, который в этом отношении не был похож на своих итальянских прототипов Фра-Диаволо и Ринальдини. Но если заокеанский бандит не был так любезен и так щеголеват, как те, зато мог точно так же остановить путешественника и перерезать ему горло.
Грабители переменили и оружие; оставив при себе ружья, пистолеты и ножи, они бросили копья, луки и томагавки. Сложив все это в кучу вместе с индейской одеждой и другими принадлежностями, они отнесли все это в пещеру в ближайшей скале и заботливо спрятали.
Окончив переодевание, разбойники подумали о своих желудках.
В продолжение дня и ночи они поддерживали себя только напитками, обильный запас которых приобрели в последнюю поездку на Колорадо. Они ничего не могли взять из погреба Дюпре, потому что бочонки с серебром достаточно тяжелы.
Теперь они сильно проголодались, а в съестных припасах не имелось недостатка. Среди них были искусные охотники, о чем свидетельствовали антилопа и два медвежьих окорока, висевшие на ветвях деревьев.
Несколько человек приступили уже к приготовлению дичи и жарили ее на вертеле над огромным костром.
В своем пленнике-мулате они нашли драгоценного помощника для кулинарных операций. Никто лучше Юпитера не умел зажарить животное целиком.
Он объяснил им, что был невольником Кленси, от которого терпел жестокое обращение, и в доказательство показал им свою спину, покрытую рубцами. Он выразил большое удовольствие по поводу того, что счастливый случай избавил его от сурового господина. Наконец, Юпитер изъявил желание сделаться членом шайки разбойников - полезным и преданным ее слугой.
Будучи принят в качестве последнего, он принялся за свои новые обязанности с таким усердием, что совершенно очаровал грабителей.
Они не сомневались в его верности. Ничего не было удивительного в подобном переходе беглого невольника.
Они занялись обедом, потом пили и курили до тех пор, пока солнце не зашло за утесы, и пурпурный цвет заката не окрасил прибрежных деревьев.
Пока они пьянствовали, один из них оставался трезвым.
Хотя Борласс был груб и поддавался чувственности, однако обладал здравым рассудком и коварством. Благодаря этому он стал начальником двадцати техасских разбойников, из которых каждый, подобно ему, находился вне закона и у большей части которых руки были обагрены кровью.
С самого отъезда из Сан-Сабского поселка он находился в дурном настроении. Что стало с Филом Контреллом и другими товарищами и с пленницами?
Одно время он склонен был считать Контрелла изменником. Не узнал ли последний, что Кленси находится в живых, и вследствие этого не решился ли он отстать от шайки, к которой присоединился от безысходности?
Если Кленси был жив, то Контреллу нечего было бояться ответственности перед законом.
Не встретился ли Контрелл ночью с Кленси, который и убил его?
Встреча двух этих людей могла закончиться только смертью одного из них.
Но если Дарк был убит, то Кленси, конечно, убежал бы с обеими пленницами; его не нашли бы блуждающим на охоте, когда его захватили.
Борласс теперь сожалел, что не подверг своего пленника пытке и не вынудил полного и откровенного признания. В то время, когда его люди беззаботно предавались пьянству, он ходил большими шагами между палатками и с беспокойством посматривал на тропинку, ведущую из ущелья, по которой они приехали, и бормотал слова неудовольствия, перемешанные с проклятьями.
Глава LXXXIX. МЯТЕЖНАЯ ШАЙКА
Более часа атаман разбойников бродил по лагерю, как тигр по клетке. Он приближался к самому краю, смотрел в темноту и старался уловить стук конских копыт.
Нетерпение его достигло крайнего предела. Несмотря на то, что он был груб телом и душой, он все-таки поддался чувству любви. Страсть эта была животная и самая низкая, она была очень сильна, овладела им до такой степени, что он охотно отказался бы от своей доли денег, награбленных у Луи Дюпре, лишь бы только обладать любимой девушкой.
Каково же было ему думать, что она была у него во власти, а он так легко дал ей ускользнуть. Он пришел к убеждению, что таков был исход экспедиции.
Но в тоже время ему пришла одна мысль, принесшая облегчение. Кленси мог еще быть жив. Если он, Борласс, возвратится к тому месту, где закопал его, и пообещает ему освобождение, то тот признается ему, видел ли он Дарка, в крайнем случае Борласс пригрозит ему пыткой и смертью. Таким путем, по крайней мере, он вышел бы из томившей его неизвестности. Он не мог уснуть, не добившись результата.
Он уже решил ехать, когда другая мысль пришла ему в голову - сделать нечто предварительное. Он допросит сперва мулата и, если нужно, подвергнет его пытке.
Борласс удивлялся, что не подумал об этом раньше. Еще не было поздно, и, пробираясь между палаток, он пошел искать человека смешанной крови.
Он нашел его в обществе знакомого уже нам Фернанда.
Они сидели за флягой виски, общаясь между собой, как братья.
Борласс отвел мулата в сторону и начал допрос, сперва по-дружески, как бы оказывая полное доверие.
Мулат объяснил, что ничего не знал ни о Филе Контрелле, ни о Ричарде Дарке. Он никогда не слышал ни о том, ни о другом. Он был невольником массы Кленси, который недавно купил его. Масса Кленси прибыл в Техас, чтобы присоединиться к колонии полковника Армстронга. Он сопровождал своего господина на охоте, вот и все.
Рассказ Юпитера казался достоверным.
Юпитер был очень умен. Несчастная судьба сделала его невольником, но ум, возмущенный этой позорной участью, подсказал ему средство к побегу. Этот ум помог ему обмануть степных разбойников, заставив их поверить ему, что он считал за счастье оставаться с ними в качестве члена шайки.
Юпитер закончил свой рассказ, стоя напротив револьвера, направленного ему в голову.
Испытание это удовлетворило Борласса, и он закончил допрос.
Взошла луна, а ни Фил Контрелл, ни пленницы не приезжали.
Борласс позвал разбойников, сообщил им свои опасения и предложил некоторым выехать на верхнюю равнину на поиски отсутствующих товарищей.
Но они уже слишком много выпили. Атаман не имел больше на них влияния. Они не заботились ни о Филе Контрелле, ни о порученных ему пленницах. Разбойники были в безопасности, ничем не рисковали и веселились.
Предложение Борласса было встречено криками недовольства и руганью. Они отказывались повиноваться ему.
Он рассердился: ревел как разъяренный медведь, угрожал им расправой. Но все были против него, и он понял, что прибегать к крайним мерам совершенно бесполезно.
Завтра утром, по их словам, они помогут ему в его поисках, но сегодня надо веселиться и пить, пить, пить…
Чтобы утолить свое горе, он присоединился к ним и пил без меры.
Кончилось тем, что все перепились окончательно, и каждый, кто как мог, отправился искать себе постель.
Одни добрались до палаток, а другие свалились тут же на земле и захрапели под деревьями.
Глава XC. ДВА ЧЕЛОВЕКА СМЕШАННОЙ КРОВИ
По мере того, как разбойники падали один за другим под влиянием крепких напитков и сна, огни в лагере тоже угасали один за другим. Только один огонек продолжал светиться в небольшой палатке, стоявшей в стороне от прочих.
Два человека сидели в ней, бодрствовали и потягивали виски. Это были мулат Юпитер и метис Фернанд.
Они, судя по всему, выпили много. Они действовали и говорили, как подобает пьяным людям.
Несмотря на это, оба сохраняли хладнокровие, каждый считая товарища пьяным.
Трава внутри палатки могла бы объяснить им причину. Когда они начали пить, она была сухой, а теперь, когда все разбойники спали, она оказалась влажной под ногами у обоих собеседников, которые проливали на нее стаканы, незаметно друг от друга.
Время уходило, и Юпитер начал отчаиваться. Он никогда не встречал человека, который мог бы выдержать столько водки, не обезумев от опьянения, как его собеседник, с которым они пили уже давно.
Каждый имел свою цель в этом обоюдном обмане: мулат хотел напоить метиса, чтобы иметь возможность совершить побег, а метис, подозревавший этот замысел, решился быть трезвым, чтобы ему воспрепятствовать.
Что же это значило? Неужели желудок у метиса был стальной, а голова подбита железом?
Товарищ мулата мог бы сказать о нем то же самое. Мулат мог делать то же самое, что делал и метис. Едва только это подозрение мелькнуло у мулата в голове, как он решил следить за движениями метиса. И скоро разобрал, отчего собеседник сохранял такое же хладнокровие, как и Юпитер. Он видел как метис выливал тайком виски.
Мулат испугался. Нет сомнения, что за ним присматривали.
Минуту назад он еще надеялся на освобождение. Пьянство шайки помогало ему. Только один этот метис не терял рассудка и был бдителен, как сторожевая собака.
Каким же образом отделаться от такого бдительного часового?
Было единственное средство. По крайней мере мулату оно казалось единственным. Глаза невольника сверкнули при этом страшным блеском.
Это был блеск зловещий, предсказывавший убийство.
Юпитер быстро сообразил, что он должен убить метиса, или погибнет сам.
Поймав своего товарища, который проливал виски на землю, он наклонился к нему и, засмеявшись, потребовал объяснения этого поступка.
Но едва этот вопрос достиг слуха метиса, как в тот же миг широкое лезвие ножа проникло ему в сердце, и он умер на месте, не испустив ни единого стона.
Разбойники были погружены в глубокий сон, не зная, что близко от них случилось трагическое происшествие.
Мулат тихо вышел, пробираясь молча между храпевшими грабителями, и направился к загородке, в которой стояли лошади.
Он произнес несколько слов вполголоса; одна из лошадей отделилась от других и позволила взять себя за холку. Эта лошадь принадлежала Кленси.
Юпитер нашел сбрую и оседлал лошадь.
Он осторожно отодвинул засовы и тихо вывел лошадь.
Никто ему не препятствовал, не слышно было ни малейшего шума, даже тогда, когда беглец с помощью ножа, захваченного тайком в одной палатке, отрезал веревку, которой была привязана собака Кленси к дереву. Собака, по-видимому, понимала, что необходимо было соблюдать крайнюю осторожность.
И пока пьяные разбойники храпели со всех сторон, мулат выехал из лагеря верхом на коне, с ружьем на плече и пистолетом за поясом. Собака бежала за лошадью.
Глава XCI. ЛЕГКИЕ ШАГИ
Кленси по-прежнему стоял закопанный в землю по шею, невыносимо страдая душой и телом. Он едва мог втягивать воздух в легкие. Периодически он чувствовал приступы удушья, с которым не может сравниться никакое физическое страдание.
Койоты возвратились с воем и щелкали белыми, ужасными зубами.
О, как он желал бы в эту минуту иметь хоть одну руку свободной, а в этой руке оружие для того, чтобы лишить себя жизни.
Подобное существование хуже агонии - оно невыносимо. Он сожалел даже об уходе Дарка.
Лучше бы он остался и убил его, прекратив таким образом неописуемые мучения.
Он желал себе смерти.
Вероятно, его желание должно было скоро исполниться: волки находились рядом. В эту минуту они подошли ближе, чем когда-либо. Он видел их белые зубы и красные языки в футе от своего лица. Он чувствовал у себя на лбу их горячее, влажное дыхание. Каждый момент он ожидал их нападения. Закрыв глаза, он призывал смерть.
Но она не являлась, и он снова раскрыл глаза.
Вдруг он увидел, что волки удаляются с поджатыми хвостами.
Но они не спешили. То, что повлияло на эту перемену, казалось, не слишком их встревожило. Напротив, они уходили медленно, уступая почву вершок за вершком, с сожалением и недоверчиво.
Что же это могло значить?
Кленси искал объяснения на равнине, он смотрел вперед, направо и налево, насколько мог повернуть шею.
Но он ничего не видел, что могло бы объяснить перемену в поведении волков; причина должна была находиться сзади.
Он прислушивался, делал предположения.
Нельзя было сомневаться относительно того, что испугало волков снова: Ричард Дарк опомнился от страха, одумался, возвращается… Следующая за тем сцена будет последней - она завершит мщение.
Кленси был уверен, что это Дарк, и старался уловить стук копыт его лошади; но он слышал только шаги чьих-то легких лап, бежавших быстро по земле. Вскоре эти шаги послышались возле его головы и вдруг что-то теплое прикоснулось к его щеке.
Это был язык его собственной собаки.
Глава XCII. БРА-ФОР
- Слава Богу! - воскликнул Чарльз Кленси при виде верного друга.
Но радость эта длилась не более минуты. Что могла собака сделать для него? Ничего. Правда, она воспрепятствует койотам растерзать его, ну, и что же? Все равно он должен погибнуть?
Пока он рассуждал таким образом, верное животное продолжало лизать ему лоб с легким визгом.
- Откуда могла придти собака? Они ведь увели ее. Я видел ее привязанной к одному из седел. Убежала она, что ли, и пришла по следу? Или кто-нибудь идет за ней. Юпитер, например?
Он не слышал приближения ни лошади, ни человека на равнине. Первое предположение было вероятнее. Собака вырвалась и убежала к нему по собственному побуждению. Она была одна.
Кленси, снова впадая в отчаяние, посмотрел на животное, продолжавшее ласкаться к нему.
- Добрый Бра-Фор, - сказал он, - честная собака, ты пришла, чтобы видеть мою кончину. Ты не можешь спасти меня. Однако мне утешительно видеть тебя, как друга в смертный час. Ты будешь защищать меня до конца, да! Ты будешь держать этих ужасных животных на почтительном расстоянии. Ах, недолго тебе придется быть часовым. Я чувствую себя слабее с каждой минутой. Добрый Бра-Фор, побудь около меня. Ты можешь уйти, когда все будет кончено. Я ее не увижу никогда, но тебя может кто-нибудь найти… И она вознаградит тебя за твою верность, я знаю. Подойди ко мне, ложись здесь.
Но Бра-Фор не ложился. Вдруг он перестал ласкать голову своего господина и остановился в наступательной позе. Но намерение его было совершенно другое: животное подчинилось собачьему инстинкту, как называют это люди, хотя собака, если бы могла говорить, сказала бы им, что это не инстинкт, а мысль.
Она начала рыть землю вокруг шеи Кленси.
Сердце ее хозяина снова забилось надеждой; это был шанс освободиться из ужасной тюрьмы, о котором он и не мечтал.
Воодушевленный этою надеждой, Кленси ободрял животное словами, которые она очень хорошо понимала.
- Продолжай, Бра-Фор! Продолжай, добрая собака!
Собака продолжала рыть, обильно отбрасывая землю назад, хотя эта земля и была крепко утоптана и тверда, однако Бра-Фор делал быстро яму вокруг шеи и плеч Кленси. Правое плечо было уже почти откопано. Стоило собаке снять еще немного земли, и рука его могла освободиться. После этого ему уже не составляло бы труда освободиться окончательно.
Он продолжал ободрять собаку словами и уже поверил, что скоро выйдет из ужасной могилы, как вдруг его слух уловил звуки, которые повергли его в отчаяние.
Это был топот лошади с всадником. Он не видел еще их, но, без сомнения, всадник подъезжал сзади.
Это не мог быть никто другой, кроме Ричарда Дарка, который, опомнившись от страха, возвращался, чтобы действовать совсем иначе.
Кленси был уверен, что приближается его конец, что наступили последние минуты, тогда, когда он был так близок к спасению! Еще каких-нибудь четверть часа, и Бра-Фор выпустил бы его на свободу.
Но теперь было поздно, очень поздно! Приходилось умирать.
Не было ли все-таки хоть какой-нибудь надежды на спасение? Он сделал отчаянное усилие выбраться, но тщетно; он находился словно в клещах, как будто его давил груз в несколько тонн. Выбора не было, он должен был покориться своей судьбе.
И какой судьбе? Ему придется видеть Ричарда Дарка перед собой, слышать его насмешки. Это будет повторением сцены, происходившей некогда под кипарисами.
Даже в этот страшный час, последний в своей жизни, Кленси вспомнил о своем унижении.
Но ему некогда было рассуждать об этом. Когда эта мысль мелькнула у него в уме, он услышал, что всадник подъезжает к нему. Темная тень перешла через его голову и удлинилась перед ним, так что он мог теперь видеть фигуру всадника.
Глаза Кленси находились слишком близко к земле, он не мог различить все очертания фигуры. В этом, впрочем, не было надобности, он не сомневался, что сзади стоит всадник в индейском костюме и с перьями.
Собака перестала рыть землю и выскочила навстречу всаднику.
Последний не встретил ее свирепой бранью, какой ожидал Кленси, да и животное не проявляло ни малейшей враждебности. Напротив, собака начала тихо визжать и ласкаться, распознав друга.
Кленси знал ненависть собаки к Дарку, который однажды хотел убить ее. Следовательно, это был не он.
Радость, глубокая, неописанная радость засветилась в глазах Кленси, когда он увидел Юпитера.
Глава XCIII. РАЗБОЙНИКИ В ОПАСНОСТИ
На отдаленной границе Техаса, которой не переступал еще цивилизованный человек, не возвещает авроры никакой петух, а тетерев приветствует восходящее солнце резким криком. Стая этих больших птиц, сидевшая в роще, по соседству с лагерем степных разбойников, с приближением дня взлетела на вершины деревьев. Самцы, как обыкновенно, весело прокричали свой громкий вызов, разбудивший грабителей и их вождя.
Борласс, не смотря на то, что в голове его еще бродили винные пары, почувствовал тревогу. Вскочив на ноги, он начал звать Фернанда, потом мулата. Громкий и строгий голос его раздавался между палатками.
Вдруг раздался единодушный крик: "Ушел!", сопровождаемый руганью. До сих пор это было предположение. Оба могли еще спать с похмелья, но вскоре все объяснилось.
Метис лежал в палатке мертвый, в лужах крови, наполовину еще жидкой, наполовину сгустившейся.
Мулата не было. Единственным следом его присутствия в палатке оставалось это окровавленное тело, лежавшее у них перед глазами.
- Где же мулат? - спросили разом несколько разбойников.
- Ушел, - отвечал один голос. - И взял с собой собаку, и, вероятно, какую-нибудь из лошадей.
Разбойники бросились к загородке, где стояли лошади. Она оказалась пустой, в ней не было ни одной лошади, не было даже мула, на котором ехал мулат, когда его захватили. Но тут не было ничего удивительного - ворота стояли открытыми.