Коломир осадил коня. Дымился его конь, дымился и сам Коломир. Боевой пот сходил с него на жару кислым паром.
Он соскочил с седла и, двинувшись к младшему, замер-оцепенел сам, только теперь увидев, что Стимар стал вровень с ним.
Воин, провожавший Стимара, почуял между братьями неладное и, решив присоединиться к своим, пустил коня дальше по лугу.
Оцепеневшего брата Стимар наконец успел хорошо разглядеть. Коломир пустил первую бороду, еще сквозную и незрелую, но уже рассеченную межой боевого шрама. Он все сильнее врастал в кость и плоть отца, принимал его черты - удлиненное и прямое, береговым утесом, лицо, тяжелые скулы, брови-тучи, высокий и чистый лоб, по которому жизнь будет высекать морщины, как по ромейскому надгробию каменщик высекает слова, украшающие судьбу покойника.
Но в глазах Коломира огонь этой ночью только отражался, а не горел сам собой, как бывало у отца в грозные часы. В глазах Коломира отражался огонь чужого града.
Девять лет подряд, самыми горькими ночами, Стимар грезил, что старший брат первым обнимет его.
Однако в жаркую ночь встречи вышло наоборот: Стимар сам шагнул навстречу Коломиру и первым обнял его. Плечо Коломира оказалось не выше плеча Стимара. Его висок сошелся с виском младшего брата.
Коломир пах пеплом и степным ветром, разносящим огонь по разнотравью от края и до края земли.
- Теперь Уврату с тобой не справиться, - сказал Коломир первые слова, - коли он воротится домой. Ты окреп, молодший.
- Ты стал, как отец, старший, - отвечал брату Стимар. - От тебя пахнет Полем.
- А от тебя - ромейским воском, - поведя носом и подумав, определил Коломир.
- Говорили, что - волком, - не сдержался Стимар, и тень слова застряла у него в горле тугим комком.
Коломир оторвал от себя молодшего и из-под своих тучек-бровей пристально, по-отцовски, заглянул в брата, крепко держа его руками за плечи.
- Кто говорил, кто видел - тот положит виру, - сурово изрек он. - Будь то чужой или свой.
Те слова, что Стимар хотел сказать отцу, все остались позади, у отца. Для старшего брата осталась только грусть, и Стимар только грустно вздохнул.
- Отец не видел волкодлака. Ты тоже не видишь, брат, - нехотя, через силу, проговорил он. - Отец, ты и я - мы все чересчур долго ходили далеко за нашими межами.
Коломир отпустил брата и отступил на шаг, к своему коню.
- Конь не подпускает к себе волка, - твердо сказал он. - Нет волкодлака, Стимар.
- В Царьграде мне дали иное имя, - сказал младший. - Я носил его дольше того имени, что дал мне отец… хотя ты, старший, и не вводил меня пред тем в Дружинный Дом.
- Какое имя? - эхом вопросил Коломир.
И княжич назвал старшему брату имя, которого он не слышал и даже не вспоминал с того мгновения, как канул в воду родной реки с ромейской галеры:
- Стефан.
- Что за имя? Ромейское? Разве от волка? - растерялся и встревожился Коломир.
- Так звали человека. Он жил давно, - ответил княжич. - Он поверил в того Бога, какой сам был человеком. За эту веру его побили камнями.
- Ромейское пусть и остается у ромеев вместе с их Богом, коли этого Бога можно побить камнями, - весело взмахнул руками Коломир. - Или брось такое имя в огонь. Дома оно тебе не пригодится. Некому будет бросать в тебя камни - сам руки за то оторву любому.
Он вскочил на коня и позвал за собой младшего:
- Пора домой, брат. Виру мы за тебя и Богита с Лучиновых взяли. Ты видел отца? Он взял виру с вятичей?
Стимар смотрел на брата, чувствуя, что из памяти, из души удаляется нечто куда большее и дорогое, чем ромейский сон о Лисьем Логе, выгоревшем в яви. И вся его ярость вдруг утихла, улеглась, ни на что не сгодившись - только зря коня гнал.
- Взял. Чересчур велика вира, - пробормотал он, садясь в седло. - Как бы мне за нее самому в огонь не пришлось идти.
- Что речешь? - не расслышал старший брат.
- Спрашиваю: Лучиновых всех порезали? - мрачно спросил Стимар, двинувшись с братом стремя в стремя.
- Всех не всех, - все с тем же лихим весельем отвечал Коломир. - Князя рубили - не дорубили. Навалились радимичи скопом, отбили, отволокли в чащу. Да не княжить ему теперь без десницы… А девок его красных прихватили. Все трех. Как подосиновиков с одной поляны.
- Девок?! - обомлел Стимар.
- Тебе подарок от меня, - сверкнул глазами Коломир. - Слыхал уже, слыхал я от Броги, как Лучинов своих дочерей тебе на пест силком сажал - выдоить тебя вроде телки, а потом и кровь заодно пустить, чтоб от тебя на его земле ничего зря не пропало. Ловок Лучинов!
Коломир рассмеялся. Но не как отец - раскатившись громом, а иначе - с треском большого огня, будто и был тому близкому огню родным братом не менее, чем ехавшему по левую от него руку Стимару.
Чудная свадьба еще до заката отпечаталась у Стимара в памяти не явью, а чудным сном, а избранная им невеста - не иначе как вилой, девой небесной, давно унесенной ветром в неизвестную сторону.
- Теперь сам их распочни, коли хочешь, - все балагурил старший брат, кичась перед младшим своей властью, пока в душе у того мучительно срасталась разорванная явь.
Коломира удивило молчание брата и его неживой вид, и он добавил уже не шутя:
- Теперь бери по своей воле. Что захочешь - то и делай с ними… А то и просто в холопки сгодятся.
- Исет у тебя? - словно очнулся в тот миг Стимар.
- Которая? - не разобрал Коломир.
Стимар ударил коня по ребрам и ринулся к возам, бросив позади изумленного брата.
Груженая вирой-добычей рать остановилась, молча встречая того, кто дал ей волю брать ту виру с радимичей, и так же молча расступилась, когда Стимар подлетел к возам.
Все три дочери Лучинова князя сидели на среднем возу, мертвенно неподвижные и молчаливые. Будто вывезенные из покоренного града столпы-идолы.
Стимар соскочил с коня, и заглянул всем трем в глаза. Ни ночь, ни огонь не отражались в их глазах. Дочери радимического князя теперь все смотрели в неизвестную сторону ночи.
- Исет! - тихо позвал Стимар, предчувствуя, что ему уже не дозваться, как бы громко он не кричал ей вслед.
Он верно вспоминал Исет, как вилу, деву небесную. Ее душу уже далеко от всех межей унес незримый жеребец. Как она сама того и хотела.
- Исет! - хрипло позвала голосом Стимара вновь поднимавшаяся в нем ярость.
- Кто ты? - донесся голос Исет с неизвестной никому стороны света. - Ты слишком далеко. Подойди ближе.
Стимар не ответил ей и отступил на шаг от чадивших колес. Ярость запретила ему отвечать, чтобы не утратить своей силы. Ярость стала ждать, как одинокий волк-бирюк, глядящий издали, от леса, на огонь человечьего жилища.
Брат приближался с нарочитой неторопливостью, оставаясь только черной угольной тенью против огня, заслонившего весь восток.
Стимар затаил дыхание, ожидая, что вот-вот кто-нибудь из северских воинов дрогнет и его испуг сразу обернется одним словом - только одним, но способным расколоть явь, как лед над бездонным омутом:
"Волкодлак!"
И тотчас старший брат тоже прозреет, а за ним следом - и отец. И отец тогда увидит, что он сделал, отправив младшего сына за море.
Но воины молчали, а их кони все никак не пятились прочь.
Коломир, между тем, подъехал и спустился с коня. Вся его рать оставалась в седлах, хотя без князя-воеводы, он, старший сын князя, мог велеть воинам также сойти на землю, раз уже сам сошел на нее. Он встал у воза со стороны огня, черным лицом к Стимару.
- Вот видишь, брат, - вместе с треском и воем огня донеслись через воз его слова. - Всех тебе сберег, все целехоньки. Сверху ни кровинки. А изнутри сам проверишь.
Ярость теперь уже подступала к горлу, огнем распирала Стимару грудь, и наконец он сам испугался ее.
- Брога! - позвал он своего верного помощника-побратима.
Только один Брога теперь мог его спасти, зная какое-то самое тайное слово, известное только за межами, на Слободе.
Ответа не было.
- Брога! - во весь голос позвал Стимар.
- Ушел слободской, - обронил позади, во тьме, кто-то из северцев. - Был засветло. К ночи ушел.
Стимар с трудом перевел дух и внезапно стал дрожать от озноба, хотя кожа его продолжала нестерпимо пылать, вся испекшись вблизи огня.
- Оставь их здесь, брат. Оставь, - стуча зубами, едва перебросил он слова через воз. - Не весь род Лучинов зря погублен. Заберут поутру… Пусть заберут их свои, радимичи.
- Никак дурно тебе, брат? - встревожился Коломир. - Чего тут, на жаре, печься? Поехали. Дома медом отопьешься… Не всякого закапывают живьем, чтоб и тебе такого страха не боятся. Поехали.
- Оставь их, брат, - велел старшему Стимар, пытаясь унять дрожь. - Не к добру ты с отцом полную виру берешь. Ведь жив я, брат, а не мертв. Или мертвым меня считаешь, потому и берешь за меня сполна?
- Мелешь, брат, сдуру-перепугу! - возмутился наконец Коломир. - Я - старший. Моя воля и - отца. Вира полная - за жизнь Богита и твою великую обиду.
По его черной тени, с темени до ног, как по головне, побежали искры-огоньки.
- Нет моей обиды на чужих и не было, брат, - все перечил старшему последыш. - За Богита взял. А коли за меня вира - дочери Лучиновы, тогда - не было обиды и не будет виры. Моя воля.
- Воля отца нашего, князя-воеводы, - грозно, чередом по одному отдал Коломир брату такие тяжелые слова, что просел между ними воз и треснули под возом колеса.
- Меня ныне отец назвал князем, как и хотел того издавна, - не принял княжич слов брата, а кинул в него свои, как кидал василевс свои несчитанные монеты в толпы цареградских нищих. - Брат, пришел мой день. Здесь и отныне воля моя. Велю тебе: оставь!
Зафыркали и попятились наконец от Стимара северские кони.
Коломир молчал, становясь перед глазами Стимара все меньше, будто так и прогорал углем.
- Отец нарек тебя князем? Ныне? - едва слышно пробормотал он, отступая на шаг к огню.
- Как из-под чужой земли достал меня заново, так и нарек! - прокричал Стимар через воз, будто через широкую межу.
Старший брат еще дальше отступил, да вынул меч, сразу налившийся малиновым жаром.
- Не в себе ты, брат… хоть и князь отныне, - донесся от огня голос Коломира, похожий на уже остывавшие угли. - Чтобы с боя добычу оставлять - не было никогда на Поле такого обычая. Для тебя старался, молодший. Только вижу - лучше б на месте их попортил да бросил.
Он махнул мечом издали, отсекая свою собственную, ни на что не годную на том месте злость, да только вместе со злостью попалась ему под руку Исет на своем невидимом жеребце, носившем ее кругами по всему свету.
Она вскрикнула и повалилась перед Стимаром с разверзнутым не вдоль, а поперек чревом. Полилась из нее кровь в обе стороны, на запад и восток, гася на возу сновавшие по чужой добыче искры.
Закричали-заголосили живые сестры Исет, которых далекий меч достать не мог.
В единый миг ярость остыла в Стимаре и легла, как холодная шерсть, а того, второго, кто пришел в нем из Царьграда, тотчас охватил страх. Того, второго, рассудительного ромейского Стимара-Стефана, принялась вдруг самого распирать изнутри неведомая, неудержимая сила, имени которой не было. Не успел тот, второй, предупредить о своей беде Стимара. Не успел и сам Стимар услышать в себе его страх.
Неведомая, безымянная сила разорвала того, второго, и весь его страх, как поднявшаяся вода разрывает лед.
Неведомая, безымянная сила в единый миг наполнила княжича всего - по самое темя.
Взор княжича вдруг прояснился.
Он посмотрел на огонь и на человека, своего брата, бесстрастно, как волк-бирюк смотрит издалека, от леса, на человечье жилище.
Он достал из-под рубахи висевший у него на шее нож, что был когда-то подарен ему братом в дорогу, и оборвал его с пропитавшейся его девятилетним потом петли.
Он зубами сорвал с ножа кожаный чехол, сплюнул его на добычу, тлевшую на возу, и поднял нож так, чтобы лезвие сверкнуло прямо в глаза старшему брату.
- Брат, теперь с тебя вира, - бесстрастно изрек Стимар.
- Ты ударишь меня, брат? - весело спросил Коломир, уже не веря такой встрече, какой нипочем не ожидал, и двинулся от огня к младшему. - Ты ли вернулся? Или правду рекли про волкодлака?
- Исет, дочь князя Лучинова, была мне жена, - сказал Стимар, видя стоящего против огня брата так ясно, как не может видеть человек в ночи, против огня, своими глазами. - Дай виру.
Коломир вновь подступил вплотную к самому возу. Он поплевал себе на левую ладонь. Конец меча зашипел в его левой руке, а рукоятка потянулась через воз к Стимару.
- Мой-то нож оставь, брат, коли хочешь брать виру. Дареный он и моей же рукой выкован, - сказал Коломир. - А меч я с бою добыл. От франков он, для виры годится.
Дошло через воз к брату его слово. Дареным оружием полную виру испокон века не брали. Перед франкским мечом безымянная сила, правившая княжичем, приняла древний обычай.
Стимар отпустил дареный Коломиром нож, положил его сверху на северскую добычу.
- Теперь бери виру, - велел Коломир, все вглядываясь брату в глаза, выманивая из них, как из лесу, волка, да так и не видя его подобно ослепшему на подступах к лесу охотнику.
Стимар недалеко потянулся - и взялся за рукоятку.
Рукоятка франкского меча была тепла, но не горяча - она была тепла не от огня, а от руки старшего брата.
Стимар посмотрел вдоль широкого лезвия и увидел, что он сам теперь идет по нему, как по мосту, навстречу своему старшему брату.
Он как мог крепко сжал рукоятку меча, чтобы мост не кренился, а владевшая им безымянная сила тоже - вместе с ним - крепко стиснула рукоятку, но для другого дела - чтобы задушить оставшееся в ней от руки старшего брата родное тепло.
- Бери виру, - донеслись с другой стороны железного моста слова Коломира. - Разве ты вернулся домой за вирой, брат?
От этих слов Стимар на миг опомнился, но не весь, а - только от пальцев руки до стука сердца на дне груди.
Единый раз, пытаясь опомниться целиком, он обернулся в самом себе и увидел, что больше нет того, второго, а есть в нем самом, Стимаре, Потеряном Смертью, только упругая тьма - безродная чужая сила, заставлявшая взять меч - и взять виру с брата.
- Нет! Не возьму! - выдавил он из себя слова против той силы.
Но безродная сила теперь стала разрывать его самого изнутри, как вода разрывает лед и как только что она разорвала в Стимаре того, второго. Ей не хватало всего одного вздоха, чтобы выйти-выступить в явь, в яви же принять меч и взять виру - за того, в ком она таилась до своего часа.
Сдерживая и душа безродную силу, Стимар выдохнул до конца, до самого дня, выдохнул из себя даже стук сердца - и тем выдохом сдавил-сжал себе грудь так же крепко, как все еще сжимал рукоятку меча. Сила билась, выворачивалась внутри него, искала выход, свои врата-полынью. Стимар не уступал силе - и так же, как раньше, все держался за рукоятку меча, как за руку брата, спасающего его от гибели в бездонной полынье.
И вот огонь чужого града начал темнеть в его глазах - и наконец стал чернее самого Коломира, отпечатавшегося на нем пепельно-серебристой тенью.
Чужая сила вдруг разом надорвалась и задохнулась
и Стимар, освободившись от нестерпимой тяжести, весело и налегке пошел по железному мосту, перекинутом через огненную реку.
Какой-то старец в белом жреческом одеянии терпеливо ожидал его на другом конце моста, оказавшись вблизи старым Богитом.
- Путь уже недалек, княжич, - сказал Богит. - Скоро ты очистишься. Только вспомни, что рек тебе тот, кто провожал тебя к мосту.
- Не знаю, - оробел Стимар, потому что никого позади не помнил. - То было давно… В Царьграде.
- Ты видел его. Ты видел его глаза. Того довольно, чтобы вспомнить и его слова. Даже те, что он сам сберег или потерял в своей памяти.
- Он всегда шел позади меня, - только одно сумел вспомнить Стимар. - Он вел меня, отставая ровно на один шаг.
Богит пристально смотрел на Стимара, сдерживая взглядом подступавший сзади к княжичу страх.
- На твоих глазах, княжич, я вижу печать его глаз, - размеренно проговорил Богит. - Значит, ты однажды обернулся и посмотрел на него, хотя он и запретил. У ромейских монет есть оборотная сторона, которой не платят, а считают только тенью монеты. Ты видел ту оборотную сторону?
- Видел, - ответил Стимар.
- Такова и печать на твоих глазах, - изрек старый Богит. - Ты видел его глаза. Того довольно. Ныне я с тобой, и ты можешь обернуться еще один раз. Ты вспомнишь слова, ты изречешь их и потому овладеешь ими - так ты очистишься от силы чужих слов. Повернись назад, и весь морок истает.
Стимар повернулся туда, откуда шел, - и его охватил ужас.
Мост начинался из алого зрачка, сиявшем, как закатное Солнце, в огромном оке.
Стимар попятился было, но уперся спиной, будто в стену кремника, в голос старого Богита:
- Не страшись. Смотри.
Из алого зрачка выступила на мост темная фигура и двинулась навстречу Стимару, отбрасывая не перед собой, а по двум сторонам от себя - направо и налево - две тени, обрывавшиеся на обоих острых краях меча-моста.
Стимар по невидимому под капюшоном лицу узнал того, кто опускал его в серебряный котел, стоявший на самом дне царского дворца.
- Слушай, что он говорит тебе, - повелел позади Стимара старый Богит. - Слушай и повторяй, чтобы услышал и я. Но не запоминай дважды. Не отдавай им своей силы.
И тогда ветром от неизвестной стороны света до Стимара донеслись слова, и он стал повторять их, хотя такого языка и в самом деле подобного звону только оборотной стороны монеты, он никогда раньше не слышал:
"ТВОЙ БРАТ - СТРАЖ ТЕБЕ. ПОРАЗИ ЕГО - И ОБРЕТЕШЬ СИЛУ ВЕЧНУЮ".
В тот же миг, как Стимар изрек чужие слова, черный человек разлился сверху вниз в обе свои тени, и обе тени разом растеклись в стороны и потекли с краев меча вниз, в огненную реку, более не соприкасаясь друг с другом.
- Княжич! - раздался позади Стимара голос старого жреца. - Ты вспомнил чужие слова. Ты изрек их сам - и, значит, обернул прочь от себя. Потому отныне и навек те слова потеряли над тобой свою силу. Теперь обернись в третий раз - и ступай своим путем дальше. Не страшись того, что увидишь впереди. Моя помощь больше не нужна тебе. Иди, дальше, за межи, Потерянный Смертью!
Стимар повернулся вновь - и на один миг, против своей воли и воли старого Богита, все же поддался великому страху.
Богита уже не было на его пути, а впереди конец-острие моста-меча упиралось в алый зрачок, которому первый, что теперь светил княжичу в спину, стал служить отражением.