Пересилив страх, Стимар двинулся вдоль меча и стал удивляться тому, что с каждым его шагом алый зрачок впереди, в конце его пути, становится все уже и вместе с ним все меньше становится оправлявшее его огромное око.
Когда Стимар дошел до конца моста, то увидел у себя под ногами, на самом острие меча, только одну застывшую каплю крови.
Он поднял глаза и в тот же миг опрокинулся навзничь, потому что пройденный им до острия мост упирался в яви прямо в чистое рассветное небо.
В той утренней яви, Стимар, словно меч, держал на вытянутой руке за запястье руку отца. И отец так же крепко держал за запястье правую руку своего третьего сына. В новой яви оба, отец и сын, стали наконец мечами-обороной друг для друга, и потому - силой, которую уже нельзя обойти ни с какой стороны и ни с какой межи.
Отец, князь-воевода Хорог, потянул сына к себе - и легко, как поднимают меч, поднял его на ноги.
Стимар увидел, что за плечами отца пляшут языки высокого пламени.
Новым утром за плечами отца горел не чужой град-кремник, а полыхала в полную мощь великая погребальная крада.
Поднятый с земли силой отца, Стимар не сразу воспринял в яви, где низ, а где верх, и ему почудилось, будто сам отец лег спиною на языки пламени, как на расстеленную по земле и потрескивающую по его лопатками солому.
- Где брат мой? - вопросил княжич; он оглянулся на дно минувшей ночи, а, оглянувшись, сразу устрашился и разгоревшейся поутру за плечами отца погребальной крады, в которой любой от Турова рода уже мог кануть так же легко, как и в глубину ночи.
- Разве ты сторож брату своему? - весело вопросил Стимара отец.
Глаза князя были совсем не такими, как раньше - они стали не глубже самого утра, ясного и молодого, как первый лед на реке.
- Твой брат Коломир - князь отныне! - рек отец. - Рать под ним. Найдешь брата не в Доме, а в граде, ибо на нас пришли хазары. Мы же с тобой ныне здесь, За Тремя Межами, и я отдаю за тебя виру, как велел мне старый Богит.
- За Тремя Межами? - изумился Стимар и огляделся вокруг.
Тут и стали сходиться к нему со всех сторон уцелевшие радимичи Лучиновы и вятичи Переславские. Лучиновых вел сам князь, потерявший руку в ночной огненной сече с Туровыми. Пустой и затвердевший от крови рукав его был разрезан надвое и туго завит косою. Многочисленных прежде вятичей, оставшихся ныне вдесятеро меньше, чем Лучиновых радимичей, вел их княжич, который накануне рассек мечом чрево древнего жилища. Он был весь от темени до пят обмыт и запечен в крови родичей, однако сам оказался тем новым утром цел и невредим. Никто из пришедших инородцев не держал на Турова князя Хорога зла, ибо все сошлись теперь За Тремя Межами.
Было такое место между северских, радимических и вятских земель, куда еще до начала времен - когда земля была не ровной, как вспаханное поле, а одной-целой горой, - скатился огромный камень. Волхвы вещали, что на исподе того камня написано имя князя, которому никогда нельзя возводить на этом месте свой град и кремник посреди града. Имени того князя никто не знал, потому что некому было перевернуть камень исподом к свету, ибо так и не отыскалось такого могучего богатыря. Потому и сам вещий камень, и вместе с ним всю землю на тридцать шагов в стороны годную для возведения начального кремника, никто себе не взял и ни у кого никогда не отбивал. На этом месте, названном За Тремя Межами, роды и племена рядились, вороша свои распри и обиды, словно угли, которых торопят скорее прогореть.
Впервые от века За Тремя Межами разгорелась великая крада.
Догадался княжич, что встреча с отцом будет короче рассвета. Девять лет назад отец провожал его в дальнюю дорогу, а ныне отец оставил сына Зе Тремя Межами лишь для того, чтобы тот, в свою очередь, проводил его в дорогу самую короткую - от земли до крады.
Тоска стиснула сердце Стимара, словно рукоять меча.
- Отец! Не тебе, а мне самому полагается отдать виру, - рек он. - Во мне зло. Богит ведал.
- Богит ведал, - отозвался князь-воевода на слова сына, и через его лоб, сверху донизу легла глубокая морщина, напомнившая Стимару выгоревший Лог. - Правда стала за ним. Ночью, по дороге, он попал мне в правый зрачок, как еловая иголка, и я не мог избавиться от него, пока не узнал всю правду.
- Я поднял руку на брата, - больше ничего впереди не страшась, как ему и велел накануне старый Богит, сказал отцу Стимар. - С меня полная вира.
- Не ты виновен, сын, а я. Ты смог своей волей запретить себе, ты поборол чужую силу, которой я не ведал, - так рек своему сыну За Тремя Межами пред вятичами и радимичами северский князь-воевода Хорог. - Я желал твоей власти над царством ромеев. Я отправил тебя в Царьград. Я не ведал и не сдержал чужой силы. Богит рек: в Царьграде, как в самом румяном яблоке, завелся червь-змея. Червь ужалил тебя, и ты вернулся с испорченной кровью. Теперь ты очищен. Богит открыл мне зеницу. Нет вины за Лучиновыми. Нет вины за Переславичами. Есть моя вина, Турова князя, перед иными родами и перед богами. И ныне ляжет за тебя моя вира. Только здесь, За Тремя Межами, отныне и навек - предел пролитой крови. Иди за братом, Стимар. Отныне он - истинный князь, а ты - молодший. Стой ныне, где стоишь, и не отворачивайся. Ты должен видеть, как я кладу полную виру. Прощай, сын!
Порывом ветра пронеслось его прощание - ни ухватить, ни вернуть.
- Прощай, отец! - невольным эхом откликнулся княжич.
Тоска все держала его сердце, как рукоятку меча. Княжич знал, что ныне, ради своего рода он должен побороть пред иными родами, как ночью перед своим братом, и эту последнюю силу - силу своей тоски.
Князь-воевода Хорог повернулся от сына к огню и вошел в пламя крады так же легко и вольно, как он всегда по весне уходил на Поле, оставляя за собой уже на закате своего прощального слова только пустую дорогу, обрывавшуюся далеко-далеко, на лезвии земного окоема.
Пламя разверзлось перед волей отца, а замкнулось за ним так же, как судорожно закрывается веко от попавшей в зеницу соринки.
Княжич смотрел, пока слезы не переполнили его глаза и не затопили все вместившееся в его взор пламя погребальной крады.
Крада зашипела, огонь разом опал с нее на землю и отпустил до самого неба прозрачный мост-дорогу, перекинувшийся на высокое крыло вил, девы небесной.
Княжич поднял глаза вслед отцу и увидел, что с небесного моста неторопливо возвращается на землю ястребиное перо, нечаянно прихваченное отцом с полуденного ветра, когда он спешил пересечь Поле и свои северские земли и выручить из чужой беды своего младшего сына.
- Я возьму полную виру, отец, - пообещал Стимар в небеса. - То, что ты прозревал обо мне - та же правда, что и реченная старым Богитом.
В темя Стимару фыркнул конь.
Княжич повернулся лицом к князю Лучинову, который уцелевшей рукой подвел к нему радимического коня.
- Наша вира за твою обиду, Туров, - сказал Лучинов. - Бери коня.
Княжич Переславов, ставший еще накануне вятским князем вслед убитому отцу, подал Стимару свой меч.
- Наша вира за твою обиду, Туров, - повторил он слова радимича. - Бери меч.
Стимар взял вятский меч, сел на радимического коня и направился в ту сторону, где прямо посреди ясного восхода, поднимался черный хазарский зрак.
На чужом коне и с чужим мечом Стимар скоро достиг Туровых межей, но так и не смог перескочить через них на свою землю. Ни у священного озера, которое после смерти Богита покрылось пенкой бельма. Ни у Перуна-столпа, от которого хазары по пути на град оставили только пень, на пядь ушедший под землю. Ни у погоста, где на столбах повисли клоки хазарских грив.
Вдоль всех родных межей цепью-обороной растянулась княжича родова, не способная к сече - старые и малые, тетки и сестры. Никто из них уже не увидел в княжиче страшного волкодлака, потому-то родова не кидалась от него врассыпную, а, напротив, смыкалась крепче в том месте, к которому он норовил подступиться, и не пускала домой.
- Нельзя тебе, княжич, пока с хазарами сеча. Наш князь Коломир не велел тебя пускать, - сказал Стимару правивший на межах родовой Туровой князь-старшина Вит.
- Я не малый! - растерянно гневался на коне Стимар, упираясь в свою родову, как в тын. - Я мечом рублю не слабей Коломира!
- Хазары пришли за тобой. Они тебя ищут и забрать хотят, как велели им ромеи, - открыл Вит княжичу новую тайну. - Князь-воевода Коломир велел тебе, княжич, стоять за межами, у Дома бродников, пока он не побьет хазар. Князь рек, что больше не отдаст брата ни хазарам, ни ромеям.
От новой злости-обиды на старшего княжич плюнул на чужую землю и погнал коня к лесу, вдоль своей родовы. Замелькали родичи стороной, словно колья ограды.
У Дома бродников Стимар спустился с седла, сел на худое крыльцо и со вздохом проговорил в густую чащу:
- Не вовремя потерялся ты, Брога-побратим. Вижу, снова не будет мне без тебя пути домой.
В тот же миг выкатился из чащи прямо под ноги Стимару верный бегун, а вслед за ним вышел к безродному дому и сам Брога.
- Ты меня потерял, княжич, а я, даже захотел бы - не сумел бы тебя потерять, - упрекнул он Стимара.
- Проведи меня к граду по своей, волчьей, тропе, - потребовал от него княжич.
- Против слова князя? - отступил Брога, но видно было, что отступает он словом только для вида.
- Здесь, за межами, я - князь, - по-отцовски, разве только молнии не засверкали и не зашуршал малый гром, грозно свел брови Стимар. - Я - старший, и я велю тебе, молодшему.
Брога вздохнул и тревожно оглянулся в сторону Турова града, будто видел сквозь густую чащу, как северцы бьются там с хазарами.
- Много хазар пришло тебя забирать, княжич, - поведал о том, что видел, слобожанин. - Видно, долго они тебя дожидались, да так и не дождались.
Он рассказал Стимару, как на славянские земли пришел со своим большим войском сам хазарский каган. Хазары перешли реку, выше северского града, там, где берег на славянской стороне был самым крутым и высоким. Они умели наводить мосты-переправы из своих молитв, которые после смерти хазарских богов больше ни на что не годились. Их волхвы, ходившие с войском, встали на краю своего, низкого берега и принялись вразнобой горланить, взывая к своим мертвым богам. Как только от крутого берега отдалось первое эхо, волхвы сразу стали вплетать его в свой истошный крик поперечными нитями, скрепляя переправу, как ласточки скрепляют на стенах гнезда своей липкой слюною. Так, не успели хазарские кони напиться, как мост на другой, высокий берег был уже готов.
Перейдя реку, хазары двинулись к Турову граду той же ночью, потому что ночью они видят лучше, чем днем, а их кони чуят ночной запах дороги, похожий на запах начинающего скисать молока.
Им удалось бы без труда занять и разорить Туров град раньше, чем ветер донес бы до северской рати голос чужого нашествия, если бы не Перун-столп на Туровой земле и не молодой месяц на небесах, подаривший Перуну-столпу тень, едва приметную, молодую и потому острую, как осока или наточенный перед первой жатвой серп. Та тень Перуна-столпа обрезала ноги жеребцу хазарского кагана. И тогда хазары решили срубить столп, чтобы на обратном пути окрепший и потяжелевший месяц не снес тенью голову кагана.
Северцы услышали копытами своих коней стук хазарских топоров и поспешили домой, оборонять свой град, ведь посреди ночи и открытого поля вступать в битву с несметным войском самого кагана означало отдать свои жизни, хоть и дорого, зато град - задаром.
Срубив Перуна-столпа, хазарское войско двинулось дальше наискосок, однако до самого рассвета проплутало среди столбов погоста, оставляя по щелям в стоячих бревнах лоскутья грив и хвостов. Так было, потому что не чуяли на погосте чужие кони никакой дороги, а кружили, как в глухой чаще и лезли во все щели.
Когда наконец подошли хазары к Турову граду, врата уже были заперты на три засова, сплетенных косою, северская рать стоя, как табун, вздремнула на стенах, притомившись ожидать врага, а прочая Турова родова, к бою негодная, была новым Туровым князем Коломиром давно отослана в лес и на межи не пускать на новую смерть или в новый полон младшего княжича. Молодой северский князь верно смекнул, что хазары не глупее радимичей и вятичей и тоже непрочь прибрать к рукам темную силу, принесенную из ромейского царства Стимаром, и опоздали к дележу только потому, что жили они дальше ближних северцам племен и ветер доносил до них слухи на день позже.
Посол кагана перекричал через стену, что северский град кагану не нужен - некуда его в хазарском царстве ставить, все углы заняты, - а нужен только младший брат князя, которому место оставлено и притом самое лучшее, за столом по правую руку кагана, ибо, по древнему пророчеству, северский княжич даст хазарам новую веру и приведет с собой на их земли новых, сильных богов.
Коломир отказал кагану, перебросив слова посла обратно, да еще и плюнув им вслед. "Не видать тебе моего брата! - крикнул он со стены кагану. - А богов сходи да купи себе на торжище в граде Корсуне. Там, говорят, их по осени, переспелых, дешевле всего продают."
Теперь, когда княжич Стимар сидел на пороге безродного дома, хазары брали град приступом, не сомневаясь, что северцы прячут за крепкими стенами своего княжича, а Коломир только подзадоривал их, уверяя врагов со стены, что его младшего брата хазарам из града уже никогда достать, как и бранных северских слов из своих хазарских ушей.
- Веди меня к Большому Дыму! - сурово велел слобожанину Стимар, поднявшись с худого крыльца быстрее, чем оно успело затрещать и провалиться. - Да так веди, чтобы из моих, Туровых, никто нас не приметил.
- Доведу, княжич, - покорно пообещал Брога, тайно радуясь, что без него побратим теперь и шагу ступить не может. - Только коня и меч тебе придется здесь оставить. Коня на всякой дороге видно. С ним разглядят и тебя самого. А чужой меч на заговоренной тропе уже на седьмом шагу так отяжелеет, что восьмого шага не ступишь - надорвешься.
Пришлось Стимару оставить коня и меч у Дома бродников и двинуться за Брогой налегке, но поначалу он об том не пожалел. Без труда просочились они вдвоем по заговоренной малыми слободскими тропе мимо самых глазастых сестер княжича, поставленных на самом дальнем от града и сечи краю Туровых земель.
Чем ближе подходили они лесом к Большому Дыму, тем больше сыпалось им на головы сухих листьев и старых гнезд от звона мечей, разливавшегося от града во все стороны.
Когда оба вышли на то самое место, за раздвоенной березой, откуда Стимар тремя днями раньше увидел родной град, оставив за спиной еще девять лет цареградской жизни, - тотчас княжич, как и третьего дня, затаил дыхание. Только теперь не от радости, а от беды.
Княжич увидел, что весь град стянут-сдавлен обручем хазарской ночи, которую хазары всегда возили с собой вместе со стуком копыт всех умерших и съеденных коней - потому-то на слух их войско всегда казалось сильнее, чем на глаз - и молитвами своих волхвов. Хазарским волхвам удалось сберечь-сохранить остатки той самой ночи, на исходе которой умерли их боги, и каган в походах никогда не расставался со той ночью, что за межами и пределами была единственной ему защитой от чужих слов и молитв.
Хазары обложили град, и не разглядеть бы в той тьме никакой сечи, не понять бы со стороны, чьи мечи куют смерть веселее и громче, если бы посреди чужой ночи, вокруг кремника, не пылали амбары, а в садах не горели бы лучинами оставшиеся пугала.
Увидел княжич, что дела у хазар плохи, потому как, сколько не потеть им и не проливать кровь, а все равно не найти им во граде свою добычу, очень плохи хазарские дела, да у северцев - и того хуже: сумели хазары разбить врата кремника, развалить засовы - и вот уже хазарская ночь хлынула внутрь и стала растекаться по кремнику, как вода в прохудившейся лодке.
- Отца нет. Значит, ныне род не по его вине пропадет, а по моей, - изрек княжич раньше, чем о том подумал.
Брога смолчал, как воин и молодший ожидая веления.
- Прощай, побратим! - сказал Стимар и крепко обнял Брогу. - Дальше доберусь до града без твоей помощи.
- Не сходи с нашей, волчьей, тропы, княжич, - зашептал ему в ухо слобожанин, - если хочешь ослушаться князя, брата своего. Примечай ее по вывернутому с весны дерну. Если все же сойдешь нечаянно и останешься живым, то сплюнь на тропу наше тайное слово, и тогда тропа снова примет тебя. А доведет она тебя до самых княжьих хором. Нам, слободским есть чем хвалиться.
И Брога отдал побратиму тайное слово малых слободских охотников, которое оказалось вывернутой шкуркой волчьей ягоды.
- А прощаться с тобой не стану, - прибавил к тому Брога. - Рано. Нынче же другой раз увидимся.
- Нет, Брога, коли ты меня еще увидишь, то я тебя - уж не успею, - сказал Стимар. - Настал мой час. От меня в роду зло. Потому иду в град положить виру. Без нее - конец и роду моему, и граду. Прощай!
Брога оттолкнул княжича и отступил от него на шаг.
- А у меня своя воля, старший. - вновь не принял он прощания. - Я не прощаюсь. Наш день еще не кончился, а хазарская ночь не в счет.
Последнее слово Броги долетело до Стимара, когда слобожанин уже канул в чащу.
По заговоренной слободской тропе княжич скоро добрался до разбитых ворот кремника мимо разобранной по бревнышкам и камешкам дружинной бани, с которой хазары начали свои поиски княжича, мимо четырежды раздавленного хазарской подковой большого ужа, что остался лежать подле бани в сухой крапиве.
Хазары не замечали Стимара ни при северском свете, ни в своей темноте. Они сновали мимо княжича, и он едва сдерживал в себе силу, хотя нестерпимо хотелось подобрать то попавшее по тропе копье, то - меч и положить врагов столько, чтобы хватило похвастаться перед старшим братом.
Один раз он не сдержался наполовину и выставил с тропы одну левую ногу. Бежавший мимо хазарин споткнулся на ровном месте и угодил глазом на конец торчавшей из земли стрелы.
Однако, ступив во врата, княжич уже не смог сдержаться весь.
Хазары сокрушили врата, сорвали ударами тарана петли засовов, хлынули в кремник, всей силой наперев на северцев и готов, только не смогли сокрушить и повалить защищавшего врата готского графа Улариха. Он так и остался стоять на месте, словно высокий камень посреди речного потока, рубя мечом направо и налево, надеясь завалить весь проход хазарскими трупами. Но распахнутые врата оказались слишком широки, а хазар было слишком много. Пока мертвые хазары, падали от ударов готского меча, а обреченные еще дожидались своей очереди, живые, прижимаясь к створам, оставляя на расщепах клочья одежды и подхватывая занозы, проникали мимо Улариха внутрь кремника и растекались по сторонам, рыская, как повелел им каган, в поисках младшего Турова княжича.
Силы готского графа иссякали вместе с его кровью. Он косил длинным мечом, зажатым левой рукой, а его правая рука, сжимая боевой топор, валялась, отсеченная по локоть, уже безо всякого проку как раз поперек тайной слободской тропы.