– Выяснил, государь, – кивнул дьяк. – Очень ему желательно увидеть Большой Чертёж. Опять же, как тот Чертёж наверх вносили, видел Матвейка Реутов, вот ему-то за копию Петер Вальд большие деньги сулил.
– А что, подьячий Матвейка и впрямь Большой Чертёж где-то мог видеть? – забеспокоился царь.
– Нет, государь, – покачал головой дьяк. – Оттого, что у них никакого доступа к Чертежу нет, задержка и вышла…
Царь успокоенно кивнул, а потом строго спросил:
– Петера Вальда взял?
– Зачем же спешить? – осторожно возразил дьяк. – Поглядим, кто он да что он, а главное, с кем он, и уж тогда…
– Правильно мыслишь, – похвалил дьяка царь и, поднявшись, начал неспешно расхаживать по кабинету…
* * *
Распустив все паруса и взяв круто к ветру, коч ходко шёл "встречь солнцу". Прямо по курсу вырисовывался контур серого, негостеприимного острова, где по всему каменистому берегу густо белели языки так и не растаявшего снега. По левому борту, совсем близко тянулось бесконечное ледяное поле с нагромождением торосов, отсвечивающих на изломах яркой голубизной. Справа же, за островом, виднелась чистая вода, но шквалистый ветер, как нарочно, дул с этого румба, словно норовя прижать коч к ледяной кромке.
Стоя на носу коча, кормчий Епифан Стоумов и его помощник, подкормчий Иван Вага, с опаской смотрели на постепенно приближающийся берег. Наконец Вага показал на северную оконечность острова, где лёд, похоже, плотно сидел на прибрежной отмели, и невесело заключил:
– Там нам проходу нет…
– Вижу, – отозвался кормчий и кивнул на другую сторону. – Туда тоже не сунуться, хоть льда нету, ветер всё едино не пустит…
– На вёслах тоже не выдюжим, – заметил Вага.
– Верно говоришь, – согласился с ним кормщик и добавил: – Того и гляди прямо на камни выкинет.
Тем временем ветер заметно крепчал. Судя по всему, запохаживал настоящий шторм, и кормщик, раздвинув подзорную трубу, стал обеспокоенно всматриваться в линию уреза, где уже не на шутку бушевал прибой.
Епифан смотрел долго, но потом повеселевшим голосом спросил Вагу:
– Вон тот серый камень видишь?
Камень и впрямь был весьма приметный, и подкормщик кивнул:
– Ну, вижу. А что?
– Бухточка там небольшая. Вроде как укрыться можно. – И Епифан сложил ставшую уже ненужной трубу.
Убавив, насколько возможно, парусность, коч всё ближе подходил к уже чётко прорисовавшемуся входу в укромную бухточку. Правда, под серым камнем и с другой такой же каменистой стороны была белопенная круговерть, но если держаться посередине, открывшийся проход вполне обнадёживал.
Кормщик Епифан неотрывно смотрел вперёд и, чтобы верней держаться выбранного курса, время от времени молча подавал рукой знак помору, стоявшему на правиле. Все были напряжены, вглядываясь в открывшуюся узость, и всё-таки, отвлекая внимание Епифана, Вага тронул его за рукав:
– Смотри…
Епифан глянул в указанном направлении и увидел на низкой стороне входа в бухту чётко прорисовавшийся поморский крест. Это означало, что здесь уже кто-то бывал. Кормщик увереннее ввёл своё судёнышко в узость между камнями, и тут зуёк, из любопытства тёршийся возле борта, истошно завопил:
– Потайник!..
Мгновенно осознав опасность, Епифан крикнул:
– Ворвань!
Все бывшие рядом поморы кинулись к сложенным на палубе бочонкам и, вышибив у пары из них дно, враз выплеснули жир за борт. Казалось, очередная волна вот-вот швырнёт коч на коварный камень, но разлившаяся ворвань на короткое время утишила волнение, и судёнышко миновало опасное место.
В открывшейся небольшой бухточке, защищённой скалистым наволоком, было относительно тихо, и волны, уже не трепавшие коч, позволили отвести судно на спокойное место под защиту берега, где кормщик, решив здесь переждать непогоду, приказал бросить якорь.
Затем Епифан, спустившись ненадолго в каюту, поднялся назад, уже держа в руках градшток. Уперев жезл в щеку чуть ниже глаза, кормщик прицелился в горизонт, а потом, перемещая ригель, сориентировал его верхний конец на солнце. Закончив измерение, Епифан опустил градшток, посмотрел на деления жезла и, обращаясь к только что подошедшему Ваге, сказал:
– Далековато забрались…
– Пожалуй, – согласился с Епифаном подкормщик. – Думаю, лучше южней идти, а то льды уж больно близко.
– Так и сделаем, вот только переждём непогоду здесь, – принял решение кормщик и понёс градшток назад в каюту.
Вернувшись, Епифан увидел, что Вага, вооружившийся подзорной трубой, что-то пристально высматривает на берегу. Кормщик посмотрел, ладно ли скатаны паруса, всё ли стоит там, где надо, и только потом спросил:
– Ну что, углядел чего?
– Пока нет… – Вага ещё довольно долго продолжал смотреть в трубу, изучая берег, и наконец поделился соображением: – По виду для моржового лежбища место тут уж больно подходящее…
Епифан тоже присмотрелся и подумал, что, пожалуй, помощник прав. Берег с другой стороны бухты был гораздо ниже. Там, чуть выше уреза тянулась пологая каменистая полоса, на которую сейчас накатывали волны, а дальше был защищавший возможное лежбище от ветра прислон.
Правда, никаких моржей там не было, и Епифан хотел было сказать об этом, но тут Вага радостно воскликнул:
– Есть!..
– Что "есть"? – удивился кормщик.
– Заморных бивней там полно! В трубу видно!
– Вот как, – обрадовался Епифан и удовлетворённо потёр руки.
Это случайно найденное старое лежбище было удачей. Ежели собрать имевшуюся там моржовую кость, можно получить немалый доход…
* * *
За каждым поворотом реки открывался всё новый и новый краевид. То вдоль уреза тянулись густые заросли верболоза, то, опустив ветви до самой воды, группками стояли ивы, то к реке близко подходил лес или, наоборот, открывалась широкая, поросшая ковылём степь.
Возле уреза время от времени появлялись то жёлто-песчаные полоски, то испещрённый цветами тёмно-зелёный ковёр водорослей. В реке часто била рыба, а на берегу то и дело или вдруг вспархивали птичьи стаи, или, ломая кусты, удирал вспугнутый с водопоя зверь.
По этой реке неспешно плыл с десяток стругов, а за ними тянулась длинная вереница плотов, сбитых из уже обработанных и ошкуренных брёвен. Караван шёл по течению, и гребцы лишь слегка шлёпали вёслами, подправляя ход державшихся стрежня тяжелогружёных дощаников.
Струги заполняли одетые в носильное платье стрельцы, и было ясно, что это не купеческий караван, а воинская команда, спускающаяся в низовья. Правда, пока никаких врагов не предвиделось, и стрельцы, отложив в сторону пищали, толковали между собой, обсуждая открывшийся им тут благодатный край.
На корме шедшего третьим струга, где собрались стрелецкие командиры, настроение было другим. Здесь на всякий случай прикидывали, кто может им помешать и помешает ли? А помешать могли или внезапно налетевшие из степи татары, или казаки с украинской стороны.
В конце концов, сердито прервав, казалось бы, бесконечные споры, многоопытный сотник сказал:
– Мы для того и идём, чтоб клятую татарскую сакму перерезать напрочь. Что ж касаемо казаков, то у них сейчас на Украине, как они сами говорят, руина. Гетманы промеж себя власть делят. А простой люд от того украинского безладу на Слобожанщину в царские пределы уходит.
– Оно заметно, что тут татаровья шастают, – вздохнул один из пятидесятников. – Который день сплавом идём, земля богатейшая, а по берегу ни души….
– Верно, верно… – дружно поддержали его товарищи. – Ежели тут, скажем, хотя бы хутор поставить, то урожай снимать можно ого-го какой!..
– Поставь, – снова вздохнул пятидесятник. – Татары враз налетят, аркан на шею и в Кафу, на невольничий рынок…
– А мы на что?.. – и тут все разом принялись возражать ему: – Вон за нами плоты идут, брёвна только сложить, крепость будет… Пусть тогда татарва сунется, так наподдадим, мало не будет… Ой, братцы, ежели мы ту сакму закроем, это сколько ж народу тут прокормиться сможет…
На переднем струге неожиданно бахнула сигнальная пушка, и сотник, обрывая поднявшийся было галдёж, заключил:
– Ну вот, куда надо и приплыли, а то вы меня всё спрашивали: где да где…
В караване услыхали выстрел. Струги враз повернули к берегу, а бывшие на плотах работные люди принялись загребать своими длинными вёслами. Так они уводили тяжёлые плоты со стрежня, норовя приткнутся ближе к стругам, причаливающим у подножья начинавшегося от самого уреза холма.
Едва сойдя на берег, стрелецкие командиры побежали распоряжаться выгрузкой, а к оставшемуся стоять в одиночестве стрелецкому голове подошёл прятавшийся до этого от жары в каюте розмысл. В руке он держал свёрнутый в трубку план будущей крепости и уже придирчиво осматривал местность.
Голова собрался было что-то спросить у розмысла, но тут вдруг увидел, что к ним торопится незнакомый стрелецкий десятник, одетый в изрядно выгоревший на солнце серый кафтан. Удивлённый его появлением, голова окликнул:
– Кто таков?
Десятник, подбежав ближе, остановился и ответил:
– Старший дозорной заставы…
– Заставы?.. Где? – Голова недоверчиво принялся смотреть в разные стороны.
– Да вон же… – Десятник показал на берег ниже по течению.
Разглядев в зарослях частокол ограды, стрелецкий голова усмехнулся:
– Народу-то у тебя сколько, дозорец?
– Здесь со мной двадцать, – вздохнул десятник и, махнув рукой в сторону степи, добавил: – Да ещё там казаки на вежах сидят…
– И ты что, с ними одними в случае чего здесь татарву удержать должен? – изумился голова.
– Да нет же, – отмахнулся десятник. – Наше дело, ежели татары пойдут, упредить…
Собираясь ещё что-то узнать, стрелецкий голова открыл было рот, но тут к десятнику обратился молчавший до сих пор розмысл:
– Ты лучше, дозорец, покажи-ка мне, где тут Главный брод проходит?
– Да вон же. – Десятник показал на речной плёс почти напротив частокола. – Тут степная Сакма прямо на него выходит…
– Так… – розмысл присмотрелся к плёсу и опять глянул на десятника. – И ещё скажи мне, в половодье вода докуда доходит?
– А я знаю?.. – пожал плечами десятник. – Но здесь, где стоим, заливает точно…
– Ясно… – розмысл присмотрелся к холму. – Значит, будем ставить крепость повыше…
– Ну да, оно конечно… – Десятник будто только сейчас обратил внимание на множество плотов, которые с шумом и криками работные люди вытаскивали на берег, и усомнился: – Вижу, леса у вас много, вот только успеете ли?..
Десятник не договорил, но было ясно, что он опасается очередного татарского набега, и розмысл, перестав рассматривать холм, заверил:
– Успеем. Вся крепость, почитай, готова. Соберём башни, засыплем землёй срубы, поставим пушки – и всё, татарве ходу через Главный брод нет… Вон, сам смотри. – И розмысл показал, как за приткнувшимися к берегу стругами сноровистые мужики, расшив очередной плот, уже вытаскивали из воды особо меченые брёвна, рядком укладывая их на солнцепёке…
* * *
Царь Алексей Михайлович отдыхал в своём любимом Измайлово. Здесь в прудах плескалась стерляди, щуки, каковым вешали золотые серёжки и кликали серебряным колокольчиком, в заповедной роще обитали цапли, на Волчьем дворе натаскивали собачьи своры, а поскольку государь обожал соколиную охоту, тут же жили сокольники.
Главным строением, конечно, был Государев двор с царскими палатами и всякими службами. Ещё там имелся зверинец, птичий двор с павлинами, были регулярный да виноградный сады, где росли яблони, груши, вишни и даже вызревал виноград, а в особой оранжерее цвели тюльпаны.
Окружал же всё это великолепие большой Серебряный пруд, превращая удивительную измайловскую усадьбу в остров, на который вела единственная дорога, что шла по добротно выстроенному из дубовых брусьев мосту длиной чуть ли не в семьдесят сажен.
Иноземцы, порой бывавшие здесь, называли Измайлово увеселительной резиденцией, но это было вовсе не так, поскольку кроме уже названного там имелись Житный двор, Льняной двор, скотный двор, конный и вдобавок выстроили пивоварню, медоварню, маслобойню, мукомольню да ещё Стекольный завод, что делал на цареву потребу посуду.
Ко всему прочему царь Алексей Михайлович любил говаривать: "Делу время, потехе час", и потому в Измайлово при нём постоянно были те или иные приказные дьяки, а сегодня, время от времени поглядывая сквозь слюдяное окошко на свесившиеся через заплот ветви густо разросшихся деревьев, государь внимательно слушал начальника приказа Тайных дел.
Дьяк, стоя за спиной царя, неспешно излагал:
– Как было задумано, присмотрели мы за тем иноземцем Петером Вальдом, и стало нам ведомо, что оный подьячий Первой, взятый до розыска, сказал правду. Первым делом того Петера торговые пути интересуют, и поскольку дорога по сухопутью иноземцам ведома и без царского позволения по ней пройти не можно, то сильно желают они проведать морской путь и кое-кто из них заверяет будто Студёным морем можно того Китая достичь свободно.
– А оно истинно так? – царь отошёл от окна и повернулся лицом к дьяку.
– Землепроходцы наши, – степенно ответствовал дьяк, – путь тот преодолели, но только он зело долгий, и идти морем несподручно, и оттого во многих местах приходилось идти берегом.
– Значит, получается, пройти-таки можно, – заключил царь и предложил: – Давай-ка сами глянем.
Он подошёл к столу, где был разложен Большой Чертёж, и начал внимательно рассматривать довольно подробно нанесённый на карту северный берег. Дьяк неслышными шагами тоже приблизился к столу, какое-то время вглядывался в Чертёж, словно видел его впервые, и только потом сказал:
– Вдоль берега, где наши люди ходят, иноземцам с их кораблями идти никак неспособно, вот оттого они и ладят отыскать в окияне чистую воду, чтоб того Китая достигать без помех и, главное, без твоего, государь, дозвола.
Царь долго смотрел на Большой Чертёж, о чём-то думал и наконец решил:
– Отправь-ка наказ воеводе Архангелогородскому. Пусть он, что да как на Иноземном дворе, прознает, с кем надо потолкует и у наших землепроходцев точно выведает, возможен ли такой путь в Китай или нет…
– Будет сделано, государь, – заверил царя дьяк.
Разговор прервался. Алексей Михайлович, вглядываясь в тщательно нанесённые на карту очертания державы, размышлял, а дьяк, ожидая новых распоряжений, молча стоял рядом. Но распоряжений не последовало. Снаружи долетел шум, и царь, желая узнать, что там произошло, вернулся к окну.
Дьяк тоже позволил себе полюбопытствовать и увидел, что перед царскими палатами стоит запряжённая четвериком карета, возле которой уже суетятся конюшенные. Кто приехал в Измайлово, было неясно, но почти сразу появившийся в дверях стольник доложил:
– Боярин Ордын-Нащокин к государю.
– Зови, – коротко приказал царь и, улыбаясь, отметил вслух: – Вот молодец, как раз ко времени…
Боярин не заставил себя ждать. Войдя в палату, Ордын-Нащокин первым делом чинно поприветствовал государя, милостиво встретившего гостя, и восхитился:
– Истинный Парадиз здесь, государь, истинный…
Было заметно, что высказанная похвала царю зело приятна, однако ответил он с весьма нарочитой скромностью:
– Стараюсь пример показывать, дабы и у других так же было…
Боярин явно хотел хвалить всё и дальше, но царь с улыбкой остановил его:
– Ты вот что, поначалу сюда глянь-ка. – И Тишайший жестом показал на стол, где лежал Большой Чертёж.
Карту эту Ордын-Нащокин видел уже неоднократно, но он живо подошёл к столу и сразу спросил по сути:
– О чём речь, государь?
– Да вот решаем, как поступить, – царь кивнул на молча стоявшего рядом дьяка. – Очень уж иноземцы Большой Чертёж добыть стараются. Зело он им интересен, но думаю, укрыть его от чужих глаз следует…
– Укрыть, конечно, надо, – согласился боярин и по некоторому раздумью добавил: – Вот только одно соображение есть…
– Какое? – заинтересовался царь.
– Да вот, прикинул, ежели иноземцы сию карту, пусть невзначай, увидят. – Боярин малость заколебался, но всё же высказал мысль: – То ясно им будет, сколь велика и могуча державная Русь…
– Может, и твоя правда, боярин… – Царь задумался и лишь после некоторого молчания договорил: – Всё едино, то, что есть, показать нельзя…
– Так для такого дела оный Чертёж и малость иным сделать можно… – неожиданно сказал дьяк и преданно посмотрел на государя…