И тут амбарный сиделец вздрогнул. Ему вдруг подумалось, что хитрый воевода прознал об их сговоре и сейчас снова ухватит его за бороду, но, к удивлению Евсея, этот вопрос был не к нему, а всё к тому же учётчику. А тот, будто уже зная что-то, раздумчиво сказал:
– Осведомиться можно…
– Ну так сделай, – как-то буднично приказал воевода и, сев к столу, притянул ближе к себе записку учётчика…
* * *
Князь Григорий Григорьевич Ромодановский торопился на военный совет и оттого всё время нетерпеливо шпынял кучера. Тот в свою очередь зычно орал на шарахавшихся в стороны посадских:
– Пади!.. – и остервенело крутя кнутом в воздухе, заставлял четверик, впряжённый в лёгкую, немецкой работы, карету, идти слаженной рысью.
Военный совет решено было провести после заседания Боярской думы, приговорившей, елико возможно, быть со всеми ближними соседями в замирении, и потому царь распорядился обсудить это с генералами. Сам государь быть на совете не пожелал, ибо самого удачливого своего генерала Ромодановского он недолюбливал, говоря, что тот: "Друг диаволов в своей невиданной спеси и строптивости".
Старшим на совете государь назначил Ордын-Нащокина, что, в общем-то, было понятно, поскольку боярин был не только главой Посольского приказа, заключившим Валиессарский договор со Швецией и Андрусовское перемирие с Польшей, но ещё он заимел немалый военный опыт, побывав в походе на Динабург и лично руководя удачным штурмом Дриссы.
Карета князя, доставшаяся ему в самом конце Польской войны, пронеслась мимо Спасского моста с теснившимися на нём книжными лавками, какое-то время катила вдоль белокаменной зубчатой стены, ограничивавшей крепостной ров, и наконец, круто свернув вправо, остановилась перед закрытыми воротами боярской усадьбы.
Холопы немедля открыли запоры, кучер гикнул и, лихо влетев во двор, осадил четверик прямо возле резного крыльца богатого терема. Князь не спеша вылез из кареты и приостановился, следя, так ли, как надо, холопы обиходят упряжку. Надо сказать, своими каретными лошадьми генерал дорожил. Таких в Московии не было, их ему доставили через Гамбург и Ревель прямо из Германии. Убедившись, что слуги стараются, князь не спеша стал подниматься по ступеням.
В доме, обставленном на чисто европейский лад, князя Ромодановского ждал сам хозяин – боярин Афанасий Лавреньтевич Ордын-Нащокин, и с ним ещё два приехавших раньше генерала: Григорий Иванович Касогов, сжегший в прошедшую войну крепость Перекоп, и Матвей Осипович Кравков, занятый сейчас формированием московского гвардейского полка.
Поприветствовав всех, князь усмехнулся:
– Я вроде как припозднился. Вы, чай, и без меня всё порешали.
– Не особо. Вон генерал походный ордер предлагает, – и, кивнув на Касогова, Кравков показал расчерченный лист.
– Ну-ка… – Ромодановский посмотрел чертёжик и похвалил: – Значит, сначала ертаул и передовой полк, за ним большой полк с полками правой и левой руки. Дальше государев полк, наряд и сторожевой полк. Зело разумно.
Ромодановский отдал Касогову схемку и спросил Камкова:
– Ты, я слышал, своих гвардейцев мушкетами вооружил?
– Само собой, – ответил Камков и вздохнул: – Стрельцы, правда, сетуют, говорят, "жагра" надёжнее.
– Оно так, – согласился Ромодановский. – "Курокрад", он и осечку дать может.
– Осечку, ясное дело, дать может, – возразил Касогов. – А ну как морось какая, что сушить фитиль до костра бегать?
Разговор явно сбился на мелочи, и Ромодановский сказал:
– Про то опосля, – и, повернувшись к молчавшему до сих пор Ордын-Нащокину, спросил: – С чего это наша Боярская дума так ладно приговорила?
На что хозяин, не упускавший случая уязвить бояр, ответствовал:
– Ежели жареный петух в плешь клюнет, враз поумнеешь… – и тут же, переходя к главному делу, пригласил всех к столу, на котором лежал загодя разложенный лист.
Это была, собственно, несколько расширенная карта Украины, где вдобавок изобразили Север с Архангельском и Юг с Астраханью. Ордын-Нащокин выждал, пока генералы изучат карту, и только потом, водя для наглядности рукой над той или иной её частью, заговорил:
– По Балтийскому морю у нас торгового пути нет. Но воевать со шведами мы пока не можем, да и они, полагаю, сейчас на нас не нападут…
– Истинно так, – согласились с ним генералы, и боярин продолжил:
– А вот по южным да северным пределам дела у нас плохи. Через известные деяния Никона раскол вышел, монахи Соловецкого монастыря взбунтовались, у Выг-озера подлый народ весь за старую веру встал, а про разбойника Стеньку, что на Волге объявился, я и поминать не хочу.
– Соловецкий монастырь, то ж крепость первейшая! – обеспокоился Кравков.
– Так, – кивнул Ордын-Нащокин и продолжил: – Однако стрельцы туда уже посланы, и я про другое. А ну как все эти бунтовщики нас от Сибири с её мягкой рухлядью отрежут? Правда, соболиные угодья скудеют. Вон Мангазейский воевода и слезницу прислал – ясак, мол, собрать не может. Значит, и так казне убыток…
– Да, война – она дело дорогое, – вздохнул Ромодановский.
– Именно. Однако есть вот у меня задумка, – неожиданно разгорячившись, боярин хлопнул по карте ладонью. – Дикое поле! Земля там родюча, и ежели её от басурман обезопасить, то урожай можно брать вдесятеро больше нашего!
– Выходит, нам против турков воевать надобно? – с сомнением покачал головой Кравков и добавил: – Опять же, и хан Крымский…
– А что нам хан? – оживившись, перебил его Ромодановский. – Казаки – и те Азов брали, а мы что? Дединовскую верфь в Воронеж перенести, корабли и галеры построить и по Дону на турков диверсию учинить!
– А Донское гирло как миновать? – негромко напомнил Кравков.
– Так это турки считают, что оно непроходимое, – усмехнулся Ромодановский. – А мне казаки доложили, ежели ветер с моря, пройдут корабли…
– Дело говоришь, генерал, дело, – поддержал Ромодановского отмалчивавшийся до сих пор Касогов. – А касательно хана Крымского, то тот же Перекоп взять можно, вот только воды и припасов в самом Крыму нет.
– Это ж в случае чего какие обозы везти с собой надобно! – усомнился Кравков.
– Верно мыслишь. – Касогов хитро сощурился. – Только тут по-другому надобно…
– Это как же? – заинтересовался Ордын-Нащокин.
– Ежели флот из галер да скампавей сделать, нам что по реке, что по морю способно ходить будет, и, ясное дело, мы в любом месте десант высадить сможем, а в разе потребы и кусок побережья взять.
– Правильно, генерал. Так, что турков, что крымцев тревожить можно, – согласился с Касоговым Ромодановский и в свою очередь предложил:
– Что ж до южных пределов, то мыслю: надобно вдоль польского пограничья цепочку крепостец учинить, а в них магазины, чтоб нужные припасы свезти загодя.
– Так Андрусовское ж перемирие, – напомнил боярин. – Как бы чего…
– А ничего, просто укрепляем границу, – успокоил его Касогов и, поняв, что военный совет пришёл к согласию, улыбнулся…
Перед изразцовым камином на гнутых полукреслах сидели двое и молча следили за набиравшим силу пламенем. В доме было тепло, и огонь по вечернему времени разожгли только для настроения. Эти двое были хозяин дома старшина Архангельского Иностранного подворья гере Ван-Лейден и его гость, капитан недавно прибывшего флейта Олаф Нильсен.
Гере Ван-Лейден не случайно пригласил к себе Олафа Нильсена и сейчас выжидал момента, чтобы начать содержательную беседу. Однако разговор всё не завязывался. На удивление молчаливый капитан лишь время от времени прикладывался к кубку мальвазии, который он держал в руке, и вроде как не обращал внимания на попытки хозяина заговорить по сути.
Наконец гере не выдержал:
– Когда отплываете домой, капитан?
– Нескоро, – лаконично ответил Нильсен, отставил опорожнённый кубок и протянул к огню руки.
– Замёрзли? – посочувствовал ему Ван-Лейден.
– Нет, – капитан резко мотнул головой. – Просто мне не скоро ещё придётся снова посидеть у камина.
– Что так? – За показным безразличием Ван-Лейден попытался спрятать свой неподдельный интерес.
– А вы разве не догадываетесь? – Капитан повернулся и в упор посмотрел на поёжившегося под его взглядом Ван-Лейдена.
– Нет, я, знаете ли, не привык строить догадки. – И чтобы скрыть прорвавшуюся досаду, гере улыбнулся.
Однако, говоря так, Ван-Лейден лукавил. Он сразу обратил внимание, что флейт так и не стал под разгрузку, зато чуть ли не ежедневно принимал на борт не товар, а разные припасы. Именно поэтому, надеясь разузнать всё толком, гере и пригласил капитана Нильсена в гости.
Впрочем, Нильсен правильно понял интерес Ван-Лейдена и коротко бросил:
– Мы пойдём дальше.
– Но там же льды, – изумился гере, однако тут же добавил: – Да, местные поморы ходят там на своих кочах, но всё дело в том, что они, если надо, тянут свои судёнышки волоком, а у вас же настоящий корабль…
– Мне ясны ваши опасения, – капитан Нильсен покачал головой и неожиданно заявил: – Всё дело в свойствах льда и воды.
– Как это? – не понял Ван-Лейден.
– Дело в том, – твёрдо, с неким внутренним убеждением сказал Нильсен, – что учёные мужи считают: раз у берега лёд пресный, а в море вода солёная, то должна быть широкая полоса чистой воды. По ней я и поведу свой флейт.
– Вон оно что… – с сомнением протянул Ван-Лейден. – Учёные мужи, это, конечно… Вот только от поморов я ничего такого не слышал…
– Они держатся берега, где занимаются промыслом, и вряд ли ведут какие-то исследования, – возразил Нильсен.
– А вот это как сказать, – засомневался Ван-Лейден. – Мне точно известно, что почти у каждого здешнего капитана есть своя лоция, которая писалась чуть ли не сотню лет, вот только держат они их, как здесь говорят, за семью печатями.
– Не думаю, что в этих писаных промысловиками лоциях для меня найдётся что-либо интересное. – Нильсен строго поджал губы и замолчал.
Почувствовав, что капитан больше не хочет говорить на эту тему, Ван-Лейден засуетился и вышел из комнаты. Вернулся он скоро, но уже не один. Вместе с ним вошла золотоволосая девушка, державшая в руках лютню. Улыбнувшись Нильсену, она села на стульчик и, ловко перебрав струны, запела.
Похоже, Нильсен не обратил на девушку никакого внимания, и было заметно, что его уже здорово развезло. Капитан явно хватил лишку и повёл себя, как не подобает гостю. Он взялся рукой за край стола, повернулся всем корпусом к девушке, какое-то время кривясь, слушал её пение, а потом, громче, чем надо, грубовато заявил:
– Хватит!.. Не желаю слушать всякую чушь про презрение к мирской суете…
Девушка, исполнявшая песню немецкого минизингера, сразу умолкла и прижала струны лютни ладонью. Нильсен же громогласно продолжил:
– И про аскетический образ жизни тоже!.. Он меня так и так ждёт… – Нильсен пошарил ладонью по столу, где стояла только бутылка с мальвазией, и тупо глянул на хозяина. – А марципаны… есть?
– Сейчас, сейчас… – Ван-Лейден с готовностью сорвался с места и, даже не пытаясь вызвать служку, поспешил за сладостями сам.
Проводив хозяина взглядом, Нильсен посмотрел на девушку и совершенно трезвым голосом спросил:
– Ты сюда сушей или водой?
– Морем, – спокойно, как будто она ожидала именно такого вопроса, ответила девушка и уточнила: – На судне "Лэди Грей".
– Знакомый корабль, – кивнул Нильсен. – Я на нём плавал в Ливерпуль.
– Зачем? – отчего-то поинтересовалась девушка.
– Чтобы самому повидать лорда Грея, – неожиданно усмехнулся Нильсен.
– Хорошая встреча, – негромко сказала девушка и назвалась: – Я Злата.
– А я Смит, – в свою очередь представился Нильсен.
Какое-то время они молчали, выжидательно глядя друг на друга, потом Нильсен-Смит было начал:
– О деле поговорим позже… – но, услыхав за дверью шаги возвращающегося Ван-Лейдена, сразу замолк и принялся бормотать что-то нечленораздельное, ловко изобразив вдрызг пьяного моряка…
* * *
Три вместительных мореходных струга медленно подходили к Большому Соловецкому острову. Попутный ветер благоприятствовал, но был не особо силён, и башни Соловецкого монастыря неспешно как бы выплывали из Студёного моря, постепенно всё чётче вырисовываясь на фоне серого северного неба.
На носу первого струга стояли трое: стряпчий Игнатий Волохов и с ним два стрелецких командира, сотник и пятидесятник, под началом у которых был воинский отряд, направленный для усмирения монахов. Те не признали реформ патриарха Никона и даже выгнали присланного к ним настоятеля Иосифа, выбрав вместо него архимандрита Никанора. Чтобы наказать бунтовщиков, царь отобрал у монастыря имущество и вотчины, но монахи упорствовали, и дабы вразумить упрямцев, в Соловецкий монастырь были посланы стрельцы.
Стряпчий Волохов, глядя в подзорную трубу, зачем-то вслух пересчитал все восемь оборонительных башен, чьи островерхие шатровые крыши были хорошо видны, а когда он закончил, бывавший здесь ранее пятидесятник, указывая на выглядывавшие из-за массивных стен купола, пояснил:
– Те три, что слева, Успенского собора, правее – пятиглавый Преображенский, а над Святыми воротами церковь Благовещения…
Пока стряпчий внимательно смотрел, куда показывал пятидесятник, стрелецкий сотник со вздохом заметил:
– Знатная крепость. Шведы в Смутное время – и те взять не смогли…
Понимая, что сотник намекает на слабость ихнего отряда, стряпчий преувеличенно бодро ответил:
– Ничего, полагаю, здешние монахи царского гнева убоятся, – и, приказав спустить паруса, сложил ставшую ненужной подзорную трубу.
В бухту Благополучия для большего бережения струги, направляясь к пристани вошли на вёслах. Теперь уже можно было хорошо рассмотреть и мощные, начинавшиеся от самой воды стены из дикого камня, и деревянный причал, возле которого тёрлись бортами с десяток карбасов, и то, что нигде на берегу не видно ни единого человека.
Ожидая столь желанной высадки, стрельцы, держа наготове бердыши и заряженные пищали, с надеждой поглядывали на становившийся всё ближе берег, где эта не прекращавшаяся все три дня пути, выматывающая непривычных к морю людей болтанка наконец-то закончится.
Два первых струга ткнулись носами в берег, а третий, самый большой, неспешно привалился бортом к свободному участку пирса, и пушкари с гиканьем и руганью принялись стаскивать с судна на деревянный настил доставленный к почти что самому монастырю наряд.
Остальные стрельцы, спеша ступить на твёрдую землю, гурьбой повалили по спущенным сходням, но сердитый окрик пятидесятника живо навёл порядок, и спустя малое время воинская колонна по вымощенной камнем дороге, начинавшейся от самой пристани, двинулась к въездной башне.
С начальниками во главе правильным строем стрельцы подошли к наглухо запертым воротам монастыря и тут остановились. Помедлив самую малость, сотник, взяв у бывшего рядом стрельца бердыш, застучал его древком по густо окованной железными полосами створке.
– Отворяй!..
На стук долго никто не отзывался. Казалось, там, в башне, нет ни души. Однако сотник упрямо колотил бердышом, и в конце концов из средней бойницы, что была прямо над воротами, высунулся монах в скуфейке.
– Ну, чего грюкаете?..
– Отворяй немедля! Мы с царским указом! – заорал на него сотник.
– Мирским отворять не велено, – громко, с издёвкой ответил чернец и скрылся.
Теперь уже не один сотник, а и другие стрельцы принялись колотить по воротам, в добрый десяток глоток требуя:
– Настоятеля!.. Настоятеля!!!
Наконец тот же монах снова выглянул:
– Ну, чего надо?..
– Настоятеля давай! – зло приказал сотник.
– Здесь настоятель, – отозвался чернец, и почти сразу из соседней бойницы выглянул седобородый старик, который старческим, дрожащим от ярости голосом, указывая перстом на сотника, прокричал:
– Изыди, нечестивец!..
– Это кто нечестивец? – взъярился стряпчий и, выступив вперёд, грозно объявил: – Я царский посланец Игнатий Волохов! Со мной воинская команда. Приказываю открыть ворота!
Но старец, видать, пропустив его слова мимо ушей, принялся всё так же сердито выкрикивать своё:
– Нам Лигарид со товарищи не указ! Мы все за истинную веру стоим и по старым книгам молимся! А вам ворота не откроем и, ежели что, биться будем!
Старик вместе с монахом опять скрались, и тогда сотник, прекратив бесполезный стук, сокрушённо вздохнул:
– Неужто штурмовать придётся? В монастыре же человек семьсот…
– Оружных? – быстро спросил стряпчий.
– Знамо дело, – кивнул сотник. – У них тут свой оружейный железоделательный завод есть и припасов навезено…
– А нам тогда как быть? – растерялся стряпчий.
– Шанцы противу всех ворот сделаем, крепкий караул поставим, осаду начнём, – деловито перечислил сотник и принялся отдавать распоряжения…