Они были куда крупнее, чем большинство недавно вылупившихся птенцов, с коричневатыми спинками и брюшками цвета буйволовой кожи. Звуки, которые они издавали, были громче и резче, чем звуки, издаваемые обычными птенцами, хотя далеко не такие пронзительные, как крики взрослых павлинов.
- Вижу, они уже сами могут о себе позаботиться, - заметил Гилипп, и Менедем кивнул. - Это неудивительно, большинство птенцов такие, - продолжал поставщик вяленой рыбы. Он был далеко не глуп. - И все-таки я рад в этом убедиться. А теперь… Скажи, ты знаешь, как отличить самца от самки, пока они такие маленькие?
- К сожалению, не знаю, - ответил Менедем. - Не забывай, я и сам впервые имею дело с птенцами павлина. В любом случае не у всех в Великой Элладе есть нечто столь уникальное.
- Парень, который отхватил уникальную птицу, вскоре уберется из Великой Эллады: это проклятый богами самнит, которому ты продал павлина, - проворчал Гилипп.
- И он за него заплатил, да еще как щедро, - напомнил Менедем. - Я не прошу такой цены за маленьких птенцов.
Он съел еще одну оливку и выплюнул косточку. Один из птенцов мигом ее проглотил. Менедем подумал - не повредит ли это ему? Или же косточка сработает как жернов в его втором желудке?
- Ну, так сколько ты за них просишь? - спросил Гилипп.
- Полторы мины за каждого птенца, - не задумываясь ответил Менедем.
- Что?! Пятьдесят драхм? - взвыл Гилипп. - Клянусь египетской собакой, родосец, или ты сошел с ума, или принимаешь меня за сумасшедшего!
Торг всегда начинался с таких криков.
Наконец Менедем продал птенцов за две тарентские мины: примерно за ту цену, которую и хотел получить.
- Да брат проклянет меня, когда я вернусь домой, - жаловался он, не желая показать Гилиппу, как он доволен.
Гилипп засмеялся.
- Он, вероятно, тратит деньги, которые ты зарабатываешь, на эту варварку с противной кожей цвета сыворотки и медными волосами? Я слышал, он в борделе желанный гость.
- Так оно и есть, - Менедем тоже засмеялся.
Уж кто-кто, а он не был склонен осуждать тех, кто тратит деньги.
- Кстати, - продолжал Гилипп, - с которой из моих рабынь ты перепихнулся на симпосии? Ни одна из девиц в этом не признается, а ведь обычно они хвастают такими вещами.
Менедема кольнула тревога, но он всеми силами постарался ее не показать.
Тут один из птенцов подошел к нему и клюнул для пробы в ногу. Отгоняя птенца, Менедем лихорадочно соображал.
- Я не спрашивал ее имени, - сказал он, выпрямляясь. - И там было темно… Я даже не знаю, какая она была с виду. Но я дал ей три обола.
- А… Должно быть, дело в этом, - с мудрым видом изрек торговец рыбой. - Наверное, она думает, что я их отберу. Ей следовало бы знать меня лучше - я не скряга, не то что некоторые! Но никогда наперед не знаешь, как поведут себя рабы.
- Верно. - Менедем облегченно вздохнул.
Гилипп его не подозревал. Не подозревал он и свою жену. Может, Филлис хорошо хранила свои любовные секреты, а может, она просто ни разу не сбивалась с пути истинного, пока не повстречала Менедема.
Последнее объяснение нравилось ему гораздо больше.
- Знаешь, - сказал Гилипп, - я предложил Гереннию Эгнатию десять мин за павлина, но он отказался. И все-таки нехорошо позволить ему уехать с такой ценностью. Лучше бы ты продал павлина кому-нибудь в Великой Элладе.
- Ну, почтеннейший, если бы ты предложил мне десять мин, павлин сейчас разгуливал бы по твоему двору. Но поскольку ты их не предложил… - Менедем пожал плечами.
Гилипп бросил на него хмурый взгляд.
Пока Геренний Эгнатий не купил павлина, Гилипп не считал, что птица стоит десять мин - или хотя бы пять. Он возжелал ее именно потому, что ее приобрел другой.
Менедем подумал, что ему самому полагалось бы хмуриться. Было бы неплохо выручить за птицу десять мин! Из-за павлинов многие гребцы "Афродиты" получали куда большую плату, чем получали бы на обычном торговом корабле. Стоимость двух птенцов, которых Менедем только что продал Гилиппу, примерно равнялась трехдневному жалованью экипажа.
Больше всего по этому поводу ворчал Соклей, но Менедем тоже беспокоился, какую прибыль они получат и окупится ли их затея в конечном счете.
Однако Менедем не нахмурился. Вместо этого он улыбнулся Гилиппу широкой дружеской улыбкой, такой очаровательной, что тарентец не смог не улыбнуться в ответ. Да уж, Гилиппу стало бы не до улыбок, узнай он, о чем думает Менедем: "Я хотел бы снова заняться любовью с твоей женой, клянусь богами! Желаю ли я ее еще больше, оттого что ею владеешь ты? А вдруг так оно и есть?"
Гилипп позвал Тития Манлия. Его управляющий вышел и вскоре вернулся с кожаной сумкой, полной серебра.
Менедем открыл сумку и начал пересчитывать монеты.
- Ты мне не доверяешь? - обиженно спросил Гилипп.
- Конечно, доверяю, - вежливо ответил Менедем. - Но кто угодно может ошибиться. Если пересчитать деньги прямо сейчас, уже не останется места для сомнений.
Вскоре он начал приговаривать:
- Сто девяносто три… Сто девяносто пять… Еще одна милая тяжелая тетрадрахма - сто девяносто девять… И наконец последняя драхма… двести. Все верно.
- Я же тебе говорил, - обиженно заявил Гилипп.
- Говорил. - Менедем начал запихивать деньги обратно в сумку. - Скажи, а когда ты продаешь рыбу, почтеннейший, ты всегда веришь своим покупателям на слово и не пересчитываешь платы?
- Этим ворам? Да никогда!
Однако самого себя Гилипп, судя по всему, считал образцом честности.
Менедем вздохнул, пожал плечами и попрощался.
Титий Манлий закрыл за ним дверь с таким видом, как будто был рад, что Менедем уходит. Родосец, похоже, не нравился италийскому рабу.
Менедем засмеялся. Судя по всему, управляющему вообще не нравился никто, кроме разве что его хозяина. Некоторые рабы бывали более преданы хозяевам, которым служили, чем половина членов их собственных семей.
Менедем не пошел прямо к дому, который делил с Соклеем. Вместо этого он зашел за угол, чтобы кинуть взгляд на окна второго этажа, где находились женские комнаты. Наверное, Филлис и домашние рабыни сейчас занимались тем, чем обычно и занимаются женщины, отгороженные от пытливых взглядов мужчин: ткут, прядут, пьют вино, сплетничают, - да мало ли чем еще.
Ставни были открыты, чтобы в женские помещения мог проникать свежий воздух.
Стоя на пыльной улице и глядя снизу вверх, Менедем мог рассмотреть только балки потолка: все в пятнах от дыма жаровен, сражавшихся с холодом в зимнее время. Он наудачу засвистел одну из мелодий, которые флейтистки играли прошлой ночью на симпосии.
К ближайшему окну подошла какая-то женщина и посмотрела на него. Она была невысокая, темноволосая и молодая - не красавица, на вкус Менедема, но и не уродина. Была ли она той, что наклонилась тогда перед ним? Он хотел окликнуть ее по имени, но спохватился и только молча шевельнул губами, беззвучно выговорив: "Филлис?"
Она кивнула. Ее губы тоже шевельнулись, выговаривая: "Менедем?" Юноша низко поклонился, как мог бы поклониться одному из генералов Птолемея или Антигона.
Женщина улыбнулась. Ее зубы были очень белыми, как будто она особенно тщательно за ними следила. Она снова шевельнула губами, выговаривая еще что-то - Менедем не понял, что именно. Он постарался изобразить комическое удивление. Должно быть, это ему удалось, потому что Филлис подняла руку ко рту, чтобы удержаться от смеха. Потом повторила, более тщательно шевеля губами.
"Завтра ночью".
На этот раз Менедем понял, что она сказала.
Он послал женщине воздушный поцелуй, помахал рукой и поспешил прочь. Когда он оглянулся через плечо, заворачивая за угол, Филлис в окне уже не было.
"Ты сошел с ума!" Он услышал голос Соклея ясно, как наяву.
"Ты глупый, маленький, похотливый козел, и ты заслуживаешь того, что с тобой случится". Голос Соклея сменил полный злорадного предвкушения голос Филодема.
Но Менедему было плевать. Многие годы он делал все, чтобы не слушать Соклея, а его отец остался на Родосе.
"Если я смогу пробраться туда и получить, что мне надо, я это сделаю, клянусь грудями Афродиты!" Вот это уже был его собственный голос, и Менедем услышал его куда отчетливее, чем оба предыдущих.
* * *
Майбия смотрела на Соклея с расстояния в полторы ладони; кровать, которую они делили в доме Ламахия, была не слишком широка.
- Если уж ты богатый и все такое, - сказала она, - так почему бы ты не выкупить меня и не взять с собой?
Вообще-то резон в этом был. Соклей наслаждался обществом кельтской девушки даже больше, чем ожидал. А если сама Майбия не наслаждалась его обществом, то она искусно это скрывала.
Конечно, у шлюх в этом деле большой опыт. Какая из девушек в борделе не надеется однажды оттуда спастись, став игрушкой богатого человека? Соклей пробежал рукой по ее гладкому белому телу. Майбия замурлыкала и прижалась к нему.
- У меня для тебя кое-что есть, - сказал юноша.
- Есть? И теперь? - Майбия говорила на эллинском, не обращая внимания на все известные Соклею грамматические правила, но странным образом это лишь придавало ее речи изюминку. - И что это может быть такое?
- Это может быть все, что угодно, - ответил Соклей, дотошный, как всегда. - Это…
Он потянулся и поднял с утрамбованного земляного пола лежавший рядом с его туникой и сандалиями маленький сверток, завернутый в перевязанную шнурком шерстяную ткань.
- Вот, смотри. - Он протянул сверток Майбии.
Она завозилась, развязывая его; ее длинные пальцы с заостренными ногтями быстро справились с узлом.
- А-ах! - воскликнула девушка, увидев сережки. - Они золотые, теперь, или простые медь?
Прежде чем Соклей успел ответить, Майбия попробовала одну сережку на зуб и восхищенно взвизгнула.
- Конечно, золотые! Какой ты милый человек! Как я могу после благодарить тебя? Теперь?
- О, ты сумеешь что-нибудь придумать, - небрежно ответил Соклей, хотя его сердце заколотилось в предвкушении.
И Майбия действительно придумала. К тому времени как они закончили, юноша мечтал поскорей добраться до дома, рухнуть в постель и проспать очень, очень долго.
Когда Соклей натянул хитон, Майбия сказала:
- Ты мог бы делать это каждый день, если ты покупать мне теперь.
- Если я буду делать это каждый день, я вскоре свалюсь замертво, - ответил Соклей.
- Не такой большой, сильный мужчина, как твоя милость, - возразила кельтка, тряхнув головой так, что ее медные локоны разлетелись в разные стороны.
- Я сказал это, чтобы тебя похвалить, - объяснил Соклей.
В ответ Майбия оглядела кавалера из-под полуопущенных ресниц и принялась искушать его не уходить, каким бы пресыщенным он себя ни ощущал.
Теперь, удовлетворив зов плоти, родосец решил удовлетворить любопытство.
- Как ты стала рабыней? - спросил Соклей. - Почему ты не в Северной Италии, замужем за каким-нибудь кельтским воином?
- Я бы там быть, если бы не три римских торговца. Чтоб им сгореть, где они ни есть сейчас, - ответила она. - Я ухаживать в поле за коровами - это работа для молодого человека, но у моего отца не оставалось живых сыновей - когда римские воины пришли на дорогу. Они увидеть меня и решить - я стою больше того, что они собирались продавать. Они заманить меня ближе, спрашивая, где могут найти воды, потом схватили меня и унесли. Это было недалеко - увезти меня из страны кельтов, и они сделали так, прежде чем мужчины из моей деревни узнавали. Они изнасиловали меня, а потом продали и… - Она пожала плечами. - И вот я здесь.
Соклей кивнул.
Большинство рабов, не рожденных в неволе, могли бы рассказать подобные ужасные истории.
Майбия продолжала:
- Я теперь смотреть на этого Тития Манлия, который управляющий для Гилиппа, и смеяться, зная, что это может случиться и с римлянин… Хотя, скорее всего, те, кто его поймать, не задирать его хитон, он же такой уродливый и все такое.
- Значит, он римлянин? - спросил Соклей. - Признаться, я не могу как следует разобраться во всех этих италийских племенах. Непохоже, чтобы хоть одно из них стало когда-нибудь слишком многочисленным.
Когда Соклей поцеловал Майбию на прощание, она вцепилась в него и пробормотала:
- Тебе бы не понравилось взять меня себе теперь?
Приподняв бровь, он ответил:
- Моя дорогая, ты очень мила, и ты бесподобна в постели. А теперь я скажу кое-что, что поможет нам лучше поладить: не докучай мне просьбами. Чем больше ты вынуждаешь меня сделать то-то и то-то, тем больше шансов, что я так не поступлю. Ты поняла?
- Угу, - сказала она тихо.
Вспышка гнева мелькнула в ее зеленых глазах, но Майбия всеми силами постаралась ее скрыть и лишь добавила:
- Ты бесподобный, верно?
- Так все говорят, - ответил Соклей и ушел.
"Она хочет, чтобы я в нее влюбился, - подумал он, шагая к дому. - Влюбленные мужчины тратят много денег и совершают всевозможные глупости".
Менедем, похоже, влюблялся в каждом городе по меньшей мере в одну женщину. Но жизнь торговца, который никогда нигде не остается надолго, вероятно, удерживала его двоюродного брата от того, чтобы не наделать еще больших глупостей, чем он уже совершил.
* * *
Когда Соклей вернулся домой, Менедем весь сиял. А еще он исполнял одну из песен, которые накануне звучали на симпосии в доме Гилиппа. Соклей с обличающим видом указал на него пальцем.
- Ты снова ухлестываешь за женой торговца рыбой!
- Не имею ни малейшего понятия, о чем ты говоришь, мой дорогой друг. - Менедем сильнее всего действовал на нервы двоюродному брату, когда пытался принять самый невинный вид.
- Да уж конечно! - сказал Соклей.
- Слушай, успокойся, - отозвался Менедем, а потом перешел в наступление: - Пока ты покупал безделушки для своей любовницы и занимался тому подобными глупостями, я беспокоился о делах. Кратий наконец заплатил за паву назначенную нами цену.
- Это хорошо, - ответил Соклей. - Теперь у нас остались всего две проклятущие твари да еще птенцы.
Птенцы бегали по двору, пищали, клевали зерно, жучков и ящериц и время от времени - друг друга.
- Я купил гусыню, чтобы она помогала павам высиживать яйца, - сказал Менедем. - Судя по всему, самки павлина не очень хорошие матери.
- Это верно, - согласился Соклей. - Хорошо, что птенцы могут позаботиться о себе почти с момента рождения, а то бы пропали, бедняги.
Он посмотрел на гусыню, которая действительно выказывала куда больше интереса к высиживанию яиц, чем любая из оставшихся пав.
- Мне жаль, что одна из глупых птиц прыгнула в море, - со вздохом продолжил Соклей.
- Мне тоже жаль, - ответил Менедем. - Но тут уж ничего не поделаешь.
Он приподнял бровь.
- Ты собираешься купить эту рыжеволосую малышку кельтку?.. Хотя какую там малышку! Эту большую кельтку, хотел я сказать, - и увезти с собой?
- Во всяком случае, она меня на это подбивает, - признался Соклей.
- Еще бы, - кивнул Менедем. - И ее можно понять. Если бы ты сам застрял в борделе, разве ты не мечтал бы оттуда выбраться?
- Только самый отчаявшийся хозяин борделя стал бы держать меня вместе со своими хорошенькими мальчиками, - заметил Соклей, чем вызвал у своего двоюродного брата приступ смеха. - Знаешь, а она очень красивая… - серьезно заявил он.
- Тебе виднее, - перебил Менедем.
- Мне она кажется красивой, значит, она и впрямь красива, - сказал Соклей. - Она красива, и у нее есть много причин быть со мной милой, и…
- Так чего тебе еще желать? - снова перебил брата Менедем.
- Я желаю, чтобы со мной были милыми, даже если на то нет веских причин, - ответил Соклей. - Но речь сейчас не обо мне. Речь идет о тебе… По крайней мере, шла, пока ты ловко не сменил тему разговора. Ты и эта Филлис…
- Да? - подбодрил его Менедем, когда Соклей запнулся.
- Ладно, не важно, - пробормотал тот.
Менедем снова поднял бровь, на этот раз удивленно.
Соклей вдруг взглянул на дело по-другому. Он понял, что у жены Гилиппа как раз и не имелось никаких корыстных причин одаривать своим вниманием Менедема. Он привлекал ее сам по себе. Неудивительно, что Менедем готов был к ней вернуться.
Еще раз вздохнув, Соклей произнес:
- Ради всех богов, будь осторожней. Я не моряк, ты же знаешь, и не хочу, чтобы мне пришлось самому вести "Афродиту" обратно на Родос.
- Я так рад, что ты заботишься обо мне, - засмеялся Менедем. - А разве я когда-то бывал неосторожным?
- Мне вспоминается одна весна на Галикарнасе, - сухо проговорил Соклей.
- Я же тогда выкрутился!
- Да, выкрутился, но уже больше не можешь туда вернуться, - заметил Соклей. - И мы не готовы так же спешно оставить Тарент, как оставили Галикарнас. Пойми, ты можешь подвергнуть риску не только себя, но все судно.
Соклей надеялся, что хоть этот довод проймет Менедема, если уж остальные аргументы до него не доходят.
Но Менедем только похлопал его по спине со словами:
- Все будет в порядке. Вот увидишь.
Соклей воздел руки к небу. Таких людей отговаривать бесполезно.
- Будь осторожен, - повторил Соклей.
Хотел бы он, чтобы ему не приходила в голову мысль о разнице между женщиной, которая отдается по желанию, и женщиной, которая отдается за деньги. Теперь он чувствовал себя не вправе убеждать Менедема не ходить по чужим женам, а утолять свои желания в борделе, каким бы разумным ни казался этот совет.
Менедем ухмыльнулся.
- Я расскажу тебе обо всем завтра утром.
- Не думаю, что мне захочется это услышать, - ответил Соклей, и Менедем улыбнулся еще шире.
"Надеюсь, у тебя будет шанс рассказать обо всем завтра утром", - подумал Соклей и сплюнул в подол туники, чтобы отвратить беду, хотя и не сказал ни слова.
Менедем озадаченно посмотрел на него, но Соклей не стал ничего объяснять.