VI
Трижды речка замерзала
и трижды вскрывалась;
трижды в Киев работницу
Катря провожала,
как мать свою. И в четвертый
ее проводила
до кургана в поле чистом
и Бога молила,
чтоб скорее возвращалась,
а то пусто в хате,
словно мать ушла куда-то,
покинула хату.
В воскресный день после пречистой -
после успенья, дед Трофим,
надевши брыль, в сорочке чистой
сидел у хаты. Перед ним
играл с собакой внучек малый,
А внучка, в кофту нарядясь
в Катрусину, как бы пришла
проведать дедушку. Смеясь,
старик с шалуньей говорил,
как с настоящей молодицей:
"А что же ты без паляницы?
Иль по дороге кто стащил?
Или забыла взять из хаты?
А может, вовсе не пекла?
Э, стыдно как! Ну, хороша ты!.."
Вдруг - глядь! - работница вошла
Во двор. Со стариком внучата
бегут встретить свою Ганну.
"А Марко?" - в тревоге
деда спрашивает Ганна.
"Все еще в дороге".
"А я нынче утомилась,
дошла к вам насилу.
Не хотелось на чужбине
ложиться в могилу!
Только б Марка мне дождаться...
Так тяжко вдруг стало!"
И внукам из узелочка
гостинцы достала -
дукатики, и крестики,
да бусы цветные
Яриночке, да из фольги
образки святые;
Карпу глиняную птичку
и лошадок пару,
и четвертый уже перстень
от святой Варвары
Катерине. Деду свечки
из воска святого;
лишь себе с Марком подарка
Ганна никакого
не принесла, не купила,
денег не хватило,
а работать не могла уж.
"А тут где-то было
полбубличка!"
По кусочку
детям раздавала.
VII
Вошла в хату. Катерина
ей ноги помыла
и полдничать усадила.
Не до того было
старой Ганне.
"Воскресенье
когда?" - вдруг спросила.
"Через день".- "Молебен нужно
справить - помолиться
Николаю-чудотворцу,
вынуть бы частицу, -
что-то долго Марка нету...
Сохрани нас Боже, -
он в пути не заболел ли,
вернуться не может?"
Заплакала работница,
еле-еле встала
из-за стола.
"Катерина!
Не та уж я стала:
состарилась, силы нету
на ноги подняться.
Тяжко, Катря, в чужой хате
смерти дожидаться".
Захворала, несчастная.
Уж и причащали
и соборовали Ганну,
да легче не стало.
Возле хаты Трофим старый
как убитый бродит.
Катерина ж от болящей
на шаг не отходит;
День и ночь она над Ганой
очей не смыкает,
А сычи на крыше ночью
худое вещают.
Ни минуты болящая
покоя не знает,
все расспрашивает Катрю:
"Катруся родная!
Что, Марко не воротился?
Ох, если б я знала,
что дождусь его, увижу,
может, легче б стало".
VIII
Идет Марко с чумаками.
Идет, распевает,
не спешит, волов пастися
в степи отпрягает.
Везет Марко Катерине
сукна дорогого.
Шелком шитый пояс красный
для отца седого.
Красный с белою каймою
платочек для Ганны,
А еще ей на очипок
парчи златотканой.
А для деточек сапожки,
фиг и винограду,
а всем вместе им - красного
вина из Царьграда
ведра три везет в бочонке,
доброй икры с Дона, -
всего везет, да не знает,
что творится дома.
Идет Марко, не горюет.
Пришел - слава Богу!
И ворота отворяет,
и молится Богу.
"Слышишь ли ты, Катерина?
Марко воротился!
Беги встречать. Скажи ему,
чтоб поторопился!..
Слава тебе, Христе-боже!
Дождалась насилу!" -
и Отче наш тихо-тихо,
как сквозь сон, твердила.
Старик волов распрягает
и ярма снимает
узорные. А Катруся
Марка обнимает
"Где же Ганна? Не спросил я
про нее ни слова...
Да жива ли?"
"Жива, Марко,
только нездорова,
худо ей. Пойдем скорее,
пока распрягает
отец. Давно тебя, Марко,
Ганна ожидает".
Пошел Марко с Катериной
и стал у порога
испуганный... Ганна шепчет:
"Слава... слава Богу!
Иди, Марко... Слышишь, Катря,
ты выйди, родная:
расспросить его должна я,
поведать, что знаю".
Тихо вышла Катерина,
а Марко к постели
подошел и наклонился.
Ганна молвит ело:
"Марко, в лицо погляди мне,
видишь, какой стала.
Я не Ганна, не наймичка, я..."
И замолчала.
Марко плакал и дивился,
вновь глаза открылись,
грустно, грустно поглядела -
слезы покатились.
"Прости меня. В чужой хате
свой век прожила я...
Прости меня... я, сыночек,
твоя мать родная".
И умолкла...
Марко обмер,
земля содрогнулась.
Очнулся он... к ней - к родимой,
а мать уж заснула!
Кавказ
За горами горы, тучами повиты,
засеяны горем, кровью политы.
Спокон веку Прометея
там орел карает.
Что ни день долбит он ребра,
сердце разбивает.
Разбивает, да не выпьет
крови животворной -
вновь и вновь смеется сердце
и живет упорно.
И душа не гибнет наша,
не слабеет воля,
ненасытный не распашет
на дне моря поля.
Не скует души бессмертной,
не осилит слова,
не охает славы Бога,
вечного, живого.
Не нам с тобой затеять распрю!
Не нам дела твои судить!
Нам только плакать, плакать, плакать
и хлеб насущный замесить
кровавым потом и слезами.
Кат издевается над нами,
а правде - спать и пьяной быть.
Так когда ж она проснется?
И когда ты ляжешь
опочить, усталый Боже,
жить нам дашь когда же?
Верим мы творящей силе
Господа-владыки.
Встанет правда, встанет воля,
и тебя, великий,
будут славить все народы
вовеки и веки,
а пока - струятся реки...
Кровавые реки!
За горами горы, тучами повиты,
засеяны горем, кровью политы.
Вот там-то милостивцы мы
отняли у голодной голи
все, что осталось, - вплоть до воли,
и травим... и легло костьми
людей муштрованных немало.
А. слез, а крови? Напоить
всех императоров бы стало.
Князей великих утопить
в слезах вдовиц. А слез девичьих,
ночных и тайных слез привычных,
а материнских горьких слез!
А слез отцовских, слез кровавых!
Не реки - море разлилось,
пылающее море! Слава
борзым, и гончим, и псарям,
и нашим батюшкам-царям
слава!
Слава синим горным кручам,
подо льдами скрытым.
Слава витязям великим,
Богом не забытым.
Вы боритесь - поборете,
Бог вам помогает!
С вами правда, с вами слава
и воля святая!
Чурек и сакля - все твое,
не выпрошенное мольбами,
за хлеб, за жалкое жилье
не окуют тебя цепями.
У нас же… Грамотеи мы,
читаем Господа глаголы!...
И от казармы и тюрьмы
вплоть до высокого престола
мы ходим в золоте - и голы.
К нам в обученье! Мы сочтем,
научим вас, хлеб-соль почем,
мы христиане - храмы, школы,
вся благодать, сам Бог у нас!
Глаза нам только сакля колет:
зачем она стоит у вас,
не нами данная; и то,
что солнце светит нам бесплатно,
не нами сделано! Зато
чурек не кинем вам обратно,
как псам! И хватит. Мы не турки -
мы христиане. В Петербурге
мы малым сыты!... А зато
когда б вы с нами подружились,
то многому бы научились!
У нас же и простор на то, -
одна сибирская равнина…
А тюрем сколько! А солдат!
От молдованина до финна
на всех языках все молчат:
все благоденствуют! У нас
святую Библию читает
святой чернец и поучает,
что царь свиней когда-то пас,
с женой приятеля спознался,
убил его. А как скончался,
так в рай попал! Вот как у нас
пускают в рай! Вы не учены,
святым крестом не просвещены.
Но мы научим вас!... Кради,
рви, забирай -
и прямо в рай,
да и родню всю приводи!
Чего мы только не умеем?
Считаем звезды, гречку сеем,
браним французов. Продаем
или за карточным столом
проигрываем крепостных -
людей крещеных... но простых.
Мы не плантаторы! Не станем
мы краденое покупать,
мы поступаем по закону!
По апостольским заветам,
любите вы брата,
суесловы, лицемеры,
Господом прокляты!
Возлюбили вы не душу -
шкуре братней рады.
И дерете по закону:
дочке на наряды,
на житье сынкам побочным,
жене на браслетки,
а себе на что, не знают
ни жена, ни детки!
За кого же был ты распят,
сын единый Божий,
в искупленье нам? За слово
истины?.. Иль, может,
чтоб глумленье не кончалось?
Так оно и сталось!
Часовни, храмы, да иконы,
и жар свечей, и мирры дым,
и перед образом твоим
неутомимые поклоны.
За кражу, за войну, за кровь
ту братскую, что льют ручьями, -
вот он, даренный палачами,
с пожара краденный покров!...
Просветились! И решаем
свет открыть и этим
показать им солнце правды -
сим незрячим детям!
Все покажем! Только дайтесь
в руки нам, и тут же -
как прочнее строить тюрьмы,
плесть нагайки туже,
кандалы ковать, носить их
в сибирскую стужу, -
все поймете, лишь отдайте
родимые взгорья.
Остальное мы забрали -
и поле и море!
И тебя загнали, друг и брат единый,
Яков мой хороший! Не за Украину -
за ее тирана довелось пролить
столько честной крови. Довелось испить
из царевой чаши царевой отравы!
Друг мой незабвенный, истинный и правый
ты на Украине душою витай,
Вместе с казаками мчись над берегами,
старые курганы в степи озирай.
Закрепи слезами дружбу с казаками,
меня из неволи в степи поджидай.
А покуда - мои думы,
лютые невзгоды,
буду сеять я. Пусть крепнут
в споре с непогодой.
Украинский тихий ветер
принесет с росою
к дорогому другу думы
братскою слезою.
И когда на них ты взглянешь
и читать их станешь,
вновь курганы, степи, горы
и меня помянешь.
Послание
(И мертвым, и живым, и нерожденным землякам моим, на Украине и не на Украине сущим, мое дружеское послание)
Кто говорит: "я люблю Бога", а брата своего ненавидит, тот лжец: ибо не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, Которого не видит? – Первое послание Иоанна, 4, 20
И темнеет, и светает,
и ночь наступает.
Люд, измученный работой,
и все засыпает.
Лишь я плачу, как проклятый,
дни и ночи сидя
на распутьях многолюдных.
И никто не видит
слез моих! Ослепли, видно,
не слышат - не знают;
святой правдою торгуют,
цепь на цепь меняют,
насмехаются над Богом, -
в ярмо запрягают
человека. Пашут горе,
бедой засевают,
что ж вырастет? Погодите,
увидите всходы!
Опомнитесь! Спохватитесь,
нелюди, юроды!
Поглядите на рай тихий,
на мать-Украину,
полюбите чистым сердцем
и ее руины!
Сбросьте цепи, станьте снова
братьями, а где-то
на чужбине не ищите
того, чего нету
и на небе, а не только
что на чужом поле.
В своем доме - своя правда,
и сила, и воля.
Другой нигде нет Украины,
нигде другого нет Днепра.
А вы? Вы рветесь на чужбину
искать великого добра,
добра святого. Воли! Воли!
И братства братского! Нашли.
Несли, несли с чужого поля
и на Украйну принесли
великих слов запас немалый -
и все тут. Вы кричите всем,
что Бог вас создал не затем,
чтоб вы неправде поклонялись!
Чем были вы, тем и остались,
вы гнетесь. С тех, кто слеп и нем,
дерете с братьев гречкосеев
три шкуры вживе... и опять
спешите к немцам поскорее
за правдою!.. Вот если б взять
и скарб свой вы могли с собою,
добытый кражей с давних пор,
тогда б остался сиротою
Днепр со святой семьею гор!
О, если б вы больше к нам не возвращались,
а сдохли, забившись в чужие углы!
Не плакали б дети, мать бы не рыдала,
не слышали б вашей на Бога хулы.
Дыханьем воздух вы б не отравляли
в степях, что свободны, чисты и светлы,
и люди б не знали, что вы за орлы.
Они бы с презреньем на вас не кивали.
Опомнитесь! Будьте люди,
иль горе вам будет.
Скоро разорвут оковы
скованные люди.
Суд настанет, грозной речью
грянут Днепр и горы!
Детей ваших кровь польется
в далекое море
сотней рек. Вам ниоткуда
помощи не будет:
брат от брата отречется,
сын про мать забудет;
и дым тучею закроет
солнце перед вами,
и прокляты вы будете
своими сынами!
Умойтеся! Образ Божий
грязью не поганьте,
дурь в голову детям вашим
вбивать перестаньте,
что они - паны по крови:
мужицкое око
им заглянет прямо в душу
глубоко! Глубоко!
Чья на вас надета шкура,
дознаются люди, -
и немудрые премудрых
навеки осудят!
Когда б учились вы, как надо,
и мудрость бы была своя.
А то залезть на небо рады:
"И мы - не мы, и я- не я,
и все-то видел, все-то знаю,
и нет ни ада, и ни рая,
и Бога нет, есть только я.
Да куцый немец с постной рожей,
и больше никого..." - "Добро же!
А кто ж ты сам?"
"Пускай немец
скажет; мы не знаем".
Так-то учитесь вы, в чуждых
странах разъезжая!
Немец скажет: "Вы: монголы!"
"Монголы, монголы!"
Золотого Тамерлана
внуки, только голы!
Немец скажет: "Вы славяне!"
"Славяне? Какие?"
Славных прадедов великих
потомки дрянные!
Изучаете Коллара
изо всей-то силы,
и Шафарика, и Ганку
и в славянофилы
так и претесь. Все языки
славян изучили,
о своем же, о природном,
языке забыли.
Будет время - и свой вспомним,
коль немец укажет
да историю сначала
нашу нам расскажет.
Тут-то мы распетушимся!...
И распетушились
по немецкому указу:
так заговорили,
что не понял даже немец,
учитель великий, -
где уж тут понять народу!
А шуму, а крику!
"И гармония и сила,
музыка - и полно.
А история! Поэма
народности вольной!
Что там Рим? Какие Бруты?
Жалкое явленье...
Те Коклесы, Бруты - мусор
с нашими в сравненье!
У нас воля вырастала,
Днепром умывалась,
под голову горы стлала,
степью укрывалась!"
Кровью она умывалась,
спать ложилась, плача,
на обкраденные трупы,
на тела казачьи!
Еще раз пересмотрите,
прочитайте снова
книгу славы. Да читайте
от слова до слова;
все проверьте: и все титлы,
и все запятые,
и тогда себя спросите:
кто же мы такие?
Чьи мы дети? Кем? За что мы
закованы в путы?..
И увидите, какая
цена вашим Брутам.
Рабы, холопы, грязь Москвы,
варшавский мусор ваши паны, -
и гетманы и атаманы!
Так чем вы чванитеся, вы!
Сыны сердешной Украины!
Что ловко ходите в ярме,
ловчее, чем отцы ходили?!
Не чваньтесь: с вас дерут ремень,
ну, а из них и жир топили.
Иль гордитесь, что казаки
веру защитили?
Что в Синопе, в Трапезунде
галушки варили?
Правда, вам лишь не досталось
ни капли, ни крошки,
А на Сечи мудрый немец
вырастил картошку
и вам продает. Берите,
ешьте на здоровье,
прославляйте Запорожье!
А чьей жаркой кровью
та земля была полита,
что картошку родит, -
все равно вам, лишь бы овощ
росла в огороде!
А хвалитесь, что когда-то
Польшу повалили!
Правда ваша: пала Польша
и вас раздавила!
Так вот как кровь пришлось отцам
лить за Москву и за Варшаву
и дать в наследство сыновьям
и цепи, и былую славу!
Доборолась Украина...
И за что страдает:
хуже ляха свои дети
ее распинают.
Вместо пива праведную
кровь из ребер точат;
просветить хотят сыночки
у матери очи
современными огнями.
Чтобы шла за веком,
шла за немцами слепая
бедная калека.
Что ж, ведите, указуйте
путь! А мать родная
пусть прозреет, сыновей тех
новых узнавая.
Указуйте! И не бойтесь -
наградит вас честно
за науку мать родная:
слепота исчезнет
в глазах ваших ненасытных;
увидите славу,
вживе славу ваших дедов
и отцов лукавых.
Так не лгите ж сами себе!
Учитесь, читайте -
и чужому научайтесь,
и свое познайте,
кто про мать свою забудет,
того Бог карает,
того собственные дети