- Ну да, ведь сегодня - день поминовения его матери Стратоники!
- Человек, который так чтит свою мать даже после ее смерти, не может желать дурного своему народу! - воздевая руки, срывающимся голосом, орал тучный купец. - Слава базилевсу, слава величайшему!
- Недаром мы прозвали его Филометором! - вторил кто–то с другой стороны улицы, и казалось, что весь Пергам сотрясается от криков тысяч людей, пытающихся пробиться к повозке:
- Слава Филометору! Слава! Слава!!
Ремесленников, купцов и крестьян, приехавших в столицу, чтобы продать зерно и овощи на агоре, воины оттесняли позолоченными остриями копий к стенам домов. Но люди, отбиваясь, продолжали рваться к своему царю, восторженно крича:
- Слава! Слава!!
- Он поехал здесь, а не по Священной дороге, чтобы посмотреть на свой народ! Это редкостная удача - увидеть его!
- Значит, этот день будет самым счастливым для нас!
Нескольким самым настойчивым пергамцам удалось миновать охранников и добежать почти до самой повозки, которую сопровождали телохранители царя.
- О, величайший, прикажи прогнать из Пергама проклятых римлян! - падая на колени перед Атталом и протягивая к нему руки, завопили они.
- Спаси нас, бессмертный!
- Не дай нашим женам и детям превратиться в рабов!
Рослые угрюмые фракийцы, не раздумывая, пускали в ход тяжелые македонские махайры и грозно шипели:
- А ну прочь отсюда! Прочь!..
Упал на колени, зажав окровавленное лицо руками, купец, чьи отрезы на хитоны были самыми любимыми у пергамских женщин.
Дико закричал, оставшись без кисти, бородатый крестьянин.
Молча, без единого звука повалился на мощеную плоскими камнями дорогу пронзенный мечом в грудь горшечник.
Стоны, проклятия и мольбы слились за спиной Аттала в сплошной дикий вопль - вопль его народа.
-Никомах! - сморщившись, поднял лицо царь.
-Да, бессмертный? - подскакал к повозке возбужденный начальник кинжала.
-Вели ехать быстрее!
-Слушаюсь, величайший!
Повозка стремительно рванулась вперед, несколько раз подпрыгнула на чем–то мягком, очевидно, кто–то из запрудивших проход людей, не успев отпрянуть в сторону, оказался под золочеными колесами.
Восторженные лица с широко разинутыми в крике ртами стали быстро отставать.
"Народ взбудоражен. Но как он любит меня! - скашивая на толпу глаза, думал Аттал. - И как ненавидит римлян! Да и за что любить их? Сколько властвую над Пергамом, столько и слышу: тот разорился, того продали за долги в рабство, этого нашли на дне реки с камнем на шее, а вместе с ним и его семью, задолжавшую римскому ростовщику. Знаю, все знаю! Но что я могу поделать? Аристоник боится, что меня могут вынудить завещать царство Риму. А что толку его завещать, когда оно и так фактически давно уже принадлежит сенату, под указку которого я диктую эдикты, выгодные римским торговцам и смертельные для своих подданных?.. Другое дело, что они решили ускорить события и в "благодарность" за мою верность подослали этого купчишку–сенатора, чтобы убить меня и без всяких помех овладеть Пергамом. И Сервилий Приск тоже хорош! Уж если он, единственный римлянин, которого я считал порядочным человеком и кому действительно доверял, пошел на такое, то чего тогда ожидать от остальных?.."
Повозка снова остановилась, увязнув в огромном скоплении народа, уже прослышавшего о проезде базилевса по городу. Глядя на окружавшие его лица, Аттал вдруг усмехнулся от неожиданной мысли:
"А что бы, интересно, они кричали, если б я, и правда, завещал их Риму? С женами, детьми, мастерскими, харчевнями, со всеми домами, алтарями, храмами! - Он обвел глазами священный округ на юге с храмом Афины, считавшимся самым сердцем Пергама, свои дворцы, примыкающие к ним крепостные сооружения, напоминавшие гостям столицы, что Атталиды создавали свое царство не только умением ладить с соседями, но и с помощью меча. - Они бы тогда прокляли меня и по камешку разобрали мавзолей матери, родившей человека, отдавшего их в кабалу римлянам. А если бы я повел их войной на Рим?.."
Никомаху кое–как удалось немного расчистить дорогу, и повозка, то и дело останавливаясь, двинулась дальше.
"О, тогда начальнику кинжала пришлось бы уступить, и мою повозку понесли на руках! - покачал головой Аттал. - А может, так оно и будет? Ведь не зря же я еду на встречу с этим купцом и правильно сделал, что не дал Аристонику уговорить себя остаться!"
Он невольно улыбнулся, вспомнив, как наивно выглядели в лавке ругавшие римлян посетители, как настороженно переглядывались Артемидор с Аристоником, не решаясь прямо сказать о том, что именно этот купец и есть подосланный убийца. Как будто он и сам не понял этого!
"Или они принимают меня за глупца? - неожиданно нахмурился он. - О, тогда они совсем не знают Аттала Филометора! Прежде чем принять решение, я должен сам убедиться, есть ли предел коварству и жестокости римлян. И если нет, если сенат решил поднять руку на государство, которое первым в Азии стало "другом и союзником римского народа", то я остановлю их. Я - плоть от плоти всех Атталов и Эвменов, которые помогли Риму возвыситься, положу конец его могуществу! Для начала, если римлянин все же решится отравить меня, а в том, что у него ничего из этого не выйдет, я уверен, я … отпущу его обратно! - неожиданно решил Аттал. - Да, отпущу его и этим брошу свой первый вызов Риму! Еще бы - остаться в живых после того, как всемогущий сенат приговорил тебя к смерти! А потом я подниму свой народ, найму фракийцев и гетов, объединюсь со всеми государствами, в которых хоть немного осталось истинно эллинского: Понтом, Македонией, Сирией, Парфией, Египтом, Элладой… И этот вызов будет куда страшнее для сената! Я двинусь на Рим и проверю, действительно ли уж он такой вечный, как хвастают римляне! Война будет не простой, но Пергам победит, ведь разбили же мы казавшихся непобедимыми галатов, собравшихся покорить весь образованный мир. А нет - так я прикажу заколоть себя своему телохранителю и лучше погибну, чем унижусь, как Антиох Эпифан или Прусий, который, будучи царем Вифинии, ходил по улицам Рима в платье римского вольноотпущенника! Мы еще посмотрим, кто будет смеяться последним! - стукнул кулаком по мягкому сиденью Аттал, для которого весь миллионный Рим воплотился теперь в облике римского купца. - Жаль, даже поговорить об этом не с кем. И Аристарха как назло нет. Опять, наверное, в библиотеке! Впрочем, что Аристарх - ему только вынь да положь, чтобы люди жили до ста пятидесяти лет в мире и радости. А что мир этот сейчас возможен только через войну - ему не понять!"
И он закричал, обращаясь к вознице:
- Скорее! Скорее!!
3. Второй сеанс
Спешил на встречу с царем и Луций Пропорций.
Он ехал в скромной повозке, на которую Эвдем заменил свою прежнюю, с роскошным верхом.
На месте извозчика сидел Протасий.
Щепетильный во всем, что касалось дворцовых порядков, Эвдем, несмотря на мольбы римлянина ехать быстрее, все время сдерживал евнуха, и они подъехали ко дворцу всего за несколько минут до назначенного Атталом срока.
- Жду тебя за поворотом, как в прошлый раз! - кивнул Эвдем на угол крепостной стены.
- Хорошо, - с трудом разлепил задеревеневшие губы Пропорций, вылезая из повозки по услужливо откинутой Протасием лесенке.
Эвдем прикоснулся к его руке.
- Завещание? - коротко спросил он.
- Здесь! - похлопал по груди Луций.
- Разрешение царя на выход из дворца и беспрепятственное отплытие из Элеи?
- Тоже…
- Ну иди! Да помогут тебе боги!
Эвдем дал знак Протасию, и повозка, тронувшись с места, скрылась за углом. Луций остался один. Ноги его словно приросли к земле, в висках стучали быстрые молоточки. Даже в первый раз, идя вслед за Сервилием Приском по дворцовым коридорам, он не так волновался, как теперь.
Пропорций знал, что эта встреча с царем будет для них последней, и он должен сделать свое дело сегодня до конца. Должен, даже, если ему будут мешать зоркие охранники, собаки царя, если сбежится весь Пергам, чтобы не дать ему отравить их базилевса.
Словно во сне Луций назвал свое имя охраннику, дождался, пока выйдет дежурный офицер, натянуто улыбнулся, объясняя цель своего прихода. И, с трудом переставляя ставшие чужими ноги, пошел за ним вверх по лестнице в уже знакомую залу, где Аттал после государственных дел обычно занимался лепкой.
Ровно в назначенный час - золотая фигурка человечка на водяных часах успела только поднять молоток, чтобы ударить им по серебряной наковальне, дверь распахнулась, и вошел базилевс.
- Сегодня я очень устал и хотел бы скорей закончить сеанс! - прямо с порога сказал он и, пройдя к столику с незавершенным бюстом Пропорция, пояснил: - Я говорю это для того, чтобы ты не вертелся во время сеанса, как в прошлый раз. А ты, - махнул он рукой на дежурного офицера, - выйди вон и прикажи охране никого не допускать ко мне!
- Даже лекаря?
- А его тем более!
Аттал оттолкнул ногой ластившуюся к нему собаку и добавил:
- И псов убери, того и гляди, перевернут столик, начинай тогда все сначала…
- Слушаюсь, величайший!
Дежурный офицер поманил за собой собак и вышел, старательно прикрывая за собой дверь. Слыша в коридоре его громкий голос, запрещающий охранникам впускать в зал хотя бы одну живую душу, Луций с тревогой покосился на Аттала. Но лицо царя, действительно, было таким усталым, а движения рук быстрыми, словно он и впрямь торопился разделаться с работой, что он успокоился и поправил перстень на большом пальце правой руки.
Кубок царя и кувшин с вином, как и прошлый раз, стояли в углу, на столике из слоновой кости - но что, если он вдруг забудет о них? Не вливать же ему тогда яд в глотку насильно?
- Опять вертишься! - с неожиданной неприязнью заметил Аттал, и Луций покорно застыл, отнеся и эту немилость к усталости царя.
Вскоре его шея затекла, но он не смел и шелохнуться под быстрыми, цепкими взглядами, которые бросал на него базилевс.
- Ну вот твой бюст и закончен! - наконец, сказал Аттал и, придирчиво осмотрев свою работу, спросил: - Так говоришь, он будет храниться у твоих потомков вечно?
- Да! - с готовностью воскликнул Луций, больше всего на свете желая, чтобы царь решил отметить кубком вина окончание работы.
- На самом видном месте?
- Н–нет…
- Почему?
- Потому, что у нас, римлян, принято хранить почетные изображения предков, принадлежащих к высшему сословию, в особых шкафах…
- Даже, если такое изображение ваял сам базилевс? - удивленно приподнял голову Аттал.
- Да, базилевс, ведь у нас в Риме принято так, - в свою очередь, удивился Луций.
- А у нас принято, чтобы, обращаясь ко мне, все говорили "величайший" и "бессмертный", - нахмурился царь.
- Но я не "все"… - робко заметил Луций.
- Да? - переспросил царь. - А я думал, перед моим палачом все равны. А ты?
- Да, величайший… - растерянно пробормотал Луций.
- И "бессмертный" - повысил голос Аттал.
- Да, бессмертный!..
- И чтобы при этом не сидели, развалившись, как у себя в сенате, а падали передо мной ниц!
- Но… величайший… бессмертный…
- Ниц!! - окончательно теряя терпение, закричал Аттал.
Луций растерянно взглянул на него и, встретив бешеный взгляд царя, покорно спустился со стула, встал на колени, поднял голову.
- Ниц! - требовательно повторил Аттал.
Луций, проклиная в душе сумасбродного царя, весь Пергам, помня только о той цели, ради которой он пришел сюда и о той, что уже брезжила на горизонте, манила белой туникой с сенаторской полосой, консульским званием, миллионами Тита, опустился на пол, прижав запылавшее лицо к мягкому ковру.
- Вот так! - удовлетворенно заметил Аттал и, налюбовавшись распростершимся перед ним римлянином, прошел к бронзовому сосуду с водой для мытья рук, начищенному рабами так, что в нем отражалась вся комната: - А теперь налей–ка мне в кубок вина и не забудь, что у нас принято подавать его царю с поклоном!
Унижение, злоба, стыд - все было забыто Луцием.
Торопливо вскочив на ноги, он бросился в угол и, то и дело оглядываясь на стоящего к нему спиной Аттала, быстрыми движениями стал сколупывать рубин с перстня.
Камень неожиданно выскользнул из его дрожащих пальцев, упал на пол и застыл в мягких ворсинках бесценного персидского ковра, словно крошечная капля крови.
"Ай! - закусил губу Пропорций, досадуя на свою неосторожность, но тут же мысленно махнул рукой на рубин: - Пускай лежит - все равно больше уже не понадобится!"
Он быстро отвел глаза от камня, самого дорогого в этот миг самоцвета на земле, потому что на него покупались миллионы Тита, сенаторская туника и целая римская провинция "Азия". Еще раз оглянулся на Аттала. И мгновенно, словно перед его рукой пылал огонь, стряхнул весь яд, оставшийся в перстне, в золотой кубок старинной работы и отдернул пальцы.
"Все!.." - с облегчением выдохнул он про себя, не подозревая, что Аттал следит за каждым его движением.
Прищурившись, царь видел, как карикатурно раздувшаяся в выпуклой стенке сосуда фигура римлянина, беспрестанно оглядываясь, колдует над кубком, разбрызгивая, наливает из кувшина вино, а затем, склонившись в низком поклоне, несет его, словно жалкий раб, на подносе через всю комнату.
- Поставь туда! - с трудом подавляя в себе брезгливость, обернулся он к римлянину, кивая на столик с законченной работой.
Потом посмотрел на Луция, на бюст, сравнивая их. Оставшись доволен сходством, приказал:
- И себе тоже налей!
Луций снова бросился в угол. Пока римлянин наливал себе в серебряный кубок вино, Аттал быстро достал из потайного кармана халата флакончик и отхлебнул из него изобретенное им противоядие.
"Сколько же подданных - советников, жрецов, начальников кинжала, на которых испытывалось действие этого универсального снадобья, заплатили своими жизнями за одну единственную - своего базилевса!" - подумал он и, поднимая кубок, обратился к застывшему на полпути к нему римлянину:
- За окончание работы?
- Да! - поспешно ответил Луций, видя, как Аттал медленными глотками пьет отравленное вино.
Прошла минута, другая. Но ничего не менялось в лице царя. Только мелкая судорога пробежала по скулам.
- Крепкое вино! - наконец сказал он, ставя пустой кубок на столик. - Но вполне терпимое! А ты что не пьешь? - с усмешкой спросил он у Луция. И когда тот, смертельно побледнев, прикоснулся губами к кубку, добавил, отчеканивая каждое слово: - Что так смотришь на меня? Поражен, что я жив? Как видишь, жив. И буду жить, потому что нет в мире ядов, которые бы подействовали на меня. Я вообще собираюсь жить долго. И такого наследника, как твой Рим, - мне не надо. А с тобой я сделаю вот что…
- Величайший, пощади! - роняя кубок, вскричал Пропорций, бросаясь в ноги Атталу. - Не губи, бессмертный!
- Нет, я не велю убивать тебя и не стану платить той же монетой, хотя у меня достаточно ядов, от которых умирают люди мгновенно или живут в страшных муках целый год! - брезгливо убирая полу халата, которую пытался поцеловать римлянин, продолжал Аттал. - Я отпущу тебя. Да, живым! В Рим… - Он вдруг пошатнулся и ухватился рукой за столик с бюстом. - Чтобы там все знали… что Пергам во главе со своим… базилевсом – неуязвим…
Ноги Аттала подкосились, и он упал, увлекая за собой столик с пустым бокалом.
Услышав шум, Луций поднял глаза и вскрикнул от радости, заметив лежащего на полу базилевса.
Пальцы Аттала судорожно цеплялись за ковер. Голова клонилась набок.
"Кончено! - понял Пропорций. - Молодец претор, не обманул!!"
Он стремительно вскочил на ноги, достал из–за пазухи два пергамента, написанных искусным скрибой, подскочил к канделябру, нагрел воск, капая им на ковер. Вернувшись к Атталу, вдавил в воск перстень, не снимая его с безвольного пальца, и приложил сначала к завещанию, а затем - указу, дающему ему право беспрепятственного выхода из дворца и отплытия в Рим из порта Элей.
Царь следил за каждым движением римлянина остывающим взглядом, не в силах вмешаться.
- Все, бессмертный! - наклонился к нему Пропорций. - Не обессудь, что не кланяюсь тебе на прощанье - некогда!
Он, с трудом удерживая себя, чтобы не побежать, ровными шагами вышел из зала. Тщательно притворил за собой дверь.
- Вот указ базилевса! - показал он пергамент охраннику. - Величайший и бессмертный, отпуская меня, приказал передать вам, чтобы его не беспокоили, пока не выйдет сам. Он велел не пускать к нему никого, особенно своего… лекаря!
Почтительно поклонившись указу с царской печатью, а затем римлянину, охранники–фракийцы снова скрестили копья перед дверью и застыли с самым решительным видом, готовые до конца выполнить распоряжение любимого базилевса.
"Охраняйте, охраняйте!" - усмехнулся про себя Луций, поднимая руку в знак прощания, и вдруг съежился, услышав голоса поднимающихся по лестнице людей. Ему показалось, что в разговоре прозвучало его настоящее имя. Да–да, сомнений не было - кто–то внизу удивленно воскликнул:
- Не может быть, чтобы на это пошел один из Пропорциев!
Луций оглянулся на невозмутимых охранников, кинул отчаянный взгляд на лестницу, на ближайшую дверь в коридоре, метнулся к ней.
- Я на минутку… Поглядеть напоследок! - пробормотал он.
Нырнув в какую–то комнату, он закрыл за собой дверь и обессилено прислонился к ней спиной.
"Все пропало! Я погиб… И когда - с готовым завещанием! Когда Эвдем ждет меня в нескольких десятках шагов от дворца! Глупо… как глупо…"
Голоса приблизились, и один, на чистом эллинском, мягко сказал:
- Мы к базилевсу!
- Не велено! - с грубым фракийским акцентом ответил охранник.
- Как это?
- Не велено, и все!
- Даже мне?
- Особенно тебе!
- Странно… Ну, что ж, Эвбулид, пока базилевс занят делами государственной важности, давай продолжим осмотр дворца. Хочешь посмотреть знаменитый зал с полами Гефестиона?
- Я устал, Аристарх… - возразил, как догадался Пропорций, лекарю тот самый голос, который назвал его имя.
- С меня достаточно всех этих скульптур и особенно замусоренной комнаты.
- Но это совсем рядом! - настаивал невидимый римлянину Аристарх, и чья–то рука тронула ручку двери с внешней стороны. - Ты убедишься, что птицы, насекомые, люди, изображенные Гефестионом, словно живые!
Пропорций невольно поглядел под ноги и увидел на полу саранчу, грызущую листья, нарисованную так искусно, что, казалось, махни рукой - и она взлетит; дятла, соловьев, малиновку, клюющую мотылька, детей, бегущих за бабочкой…
- Нет, Аристарх… Не хочу, - возразил вдруг прежний голос, и Луций с облегчением выдохнул. - Я устал… Прости, но после рудника у меня нет сил смотреть на такую роскошь… Уж слишком велика разница, чтобы ее можно было понять умом. Я боюсь, что у меня снова помрачится в голове. Это - как попасть сразу на Олимп после Аида!..
- Пожалуй, ты прав, - отнял пальцы от ручки двери Аристарх и, судя по его шагам, снова прошел к охранникам.
- Послушайте, - донесся оттуда его голос, и Луций вновь напрягся. - Может, вы хоть доложите базилевсу, что я пришел к нему?
- Не велено! - рявкнул охранник.
- Чем же он так занят, если не секрет?
- Он лепил римлянина. А теперь отдыхает.
- Что?! У него был римлянин?! А ну–ка пропусти меня!
- Не велено. Отойди.