- Вот и Бальсфиорд, вон он там лежит, это ваше владение, господин, там вы можете сидеть и ловить рыбу, а нам предоставьте спокойно пасти на горах наших оленей.
Стуре посмотрел вниз на долину, расстилавшуюся перед ним, и действительно, увидел зеленеющие берега Бальсфиорда. Невдалеке рассмотрел он свой дом, освещенный пробившимися сквозь тучи лучами солнца.
- Благодарю тебя, добрый Мортуно, за твою помощь! Прошу тебя, проводи меня до дома и отдохни у меня.
Лапландец покачал головой.
- Не бойся Олафа, - возразил Стуре, - я тебя помирю с ним.
- Ты не можешь сделать, чтобы он дал мне руку, да я этого и не хочу. Прощай! Мортуно не забудет тебя.
С этими словами он прыгнул в туман, не откликаясь более на зов Стуре.
Стуре нашел при своем возвращении, что Олаф прилежно работал. Амбар был достроен, дом прибран, товары и припасы были приведены в порядок. Остальной дрянью, как называл Олаф, он не занимался. Стуре смеялся над этим. Когда он осмотрел работы, то заметил, что в его отсутствие они не подвинулись вперед. Лесопильная мельница не была готова; только когда он сам взялся за дело и стал работать с утра до вечера, ему удалось направить дело, как следует. Благодаря искусству в механике, он нашел возможность устроить свою мельницу гораздо целесообразнее, чем обыкновенно это здесь делалось. Норвежские рабочие сначала смеялись над умным датчанином, но теперь с недоверчивым удивлением увидели, что блок мог двигать пилу взад и вперед, и что хорошо установленным зубчатым колесом можно поднять и повернуть больше, чем могут это сделать двенадцать человек.
Этот успех возбудил в Стуре самые радостные надежды. Через неделю со множеством планов в голове он возвращался с прогулки по своему маленькому владению и увидел у дверей своего дома Гельгештада, Павла Петерсена и Эгеде, только что подъехавших верхом. Стуре поспешил навстречу гостям и радушно, вместе с Олафом, вышедшим на крыльцо, приветствовал их.
- Это прекрасно, господин Гельгештад, что вы так скоро посетили меня в Бальсфиорде; благодарю вас за это, - сказал Стуре. - Сядьте, пожалуйста, я посмотрю, что у меня есть дома.
Приезжие болтали с Олафом, когда вошла служанка и поставила на стол остатки бараньего окорока и краюху черного хлеба. Стуре, вошедший вслед за девушкой, извинился с некоторым смущением, что не может больше ничего предложить.
- Удивительно! - воскликнул, смеясь, Гельгештад. - У вас тут довольно дичи, и море полно рыбы, а, между тем, ваша кухня так бедна.
- Право, - отвечал Генрих, - я это время мало заботился о своем столе, да и Олаф не напоминал мне об этом. Оба мы работали с утра до вечера, не думая об охоте и о рыбной ловле.
Гости сели без церемонии за стол и, справившись с мясом, принялись за хлеб.
- Значит, у вас нет масла в доме? - спросил купец.
Стуре должен был сознаться, что нет.
- И ни куска сыра, - прибавил Павел не без иронии.
Ничего подобного не оказалось.
- Эге! - воскликнул писец со смехом. - Что же вы не попросили у вашего доброго друга, Мортуно, лапландского сыра, когда вы сидели с ним вместе под скалой? Господин Стуре ничего не принес тебе, Олаф?
- Что же ему было принести?
- Ну, может быть, новую шляпу вместо твоей простреленной. Мортуно, ведь, очень вежливый господин!
- Я его проучу, - сказал Олаф с угрозой.
- Он может себя считать счастливым, что нашел такого великодушного друга. Вингеборг до сих пор не может этого забыть.
- Ну-у, - вмешался Гельгештад, - ваше поведение, господин Стуре, всем нам не особенно-то понравилось. Могли бы не защищать этого мошенника, по крайней мере, ради Олафа.
- Разве ты ничего этого не знаешь? - спросил Павел у норвежца.
Олаф отрицательно покачал головой.
- Вы должны понять, - продолжал купец, - что теперь самое время подать пример. Эта сволочь день ото дня становится нахальнее и своевольнее. На лапландцев отовсюду приходят жалобы. В Маурзунде они жестоко избили ненавистного им человека; у одного рыбака подожгли дом, всюду происходят неслыханные воровства; и всю эту похлебку заварил нам колдун Афрайя, а Мортуно - его первый помощник. Для примера надо его наказать, тогда они опять станут кроткими. Мортуно посягал на жизнь Олафа, уже ради этого вам следовало его поймать, а не способствовать его бегству.
- Ты способствовал его бегству? - гневно спросил Олаф.
- Да, - сказал Стуре. - Не махай на меня рукой, а выслушай сперва; ты бы сам то же сделал.
Он рассказал все, что случилось и под конец живо воскликнул:
- Разве я мог допустить, чтобы этот несчастный убил человека на моих глазах? И мог ли я ловить того, кто принял во мне участие, когда я заблудился? Никогда рука моя не сделала бы этого. Вы жалуетесь, что лапландцы возмущаются; обращайтесь с ними по человечески, и они сдадутся.
- Будь проклят тот, кто может стать другом лапландцев, - воскликнул Олаф и страшно стукнул кулаком по столу.
Гельгештад встал и просил успокоиться.
- Оставим это, - сказал он, - господин Стуре делает то, что он считает лучшим. На юге люди думают иначе, чем на севере. Пойдемте, господин Стуре, посмотрим, что вы создали. Идемте!
Стуре последовал за ним и должен был призвать все свое самообладание, чтобы превозмочь овладевшее им беспокойство. "Я должен быть рассудительным и осторожным", - прошептал он про себя, - "у этого человека вряд ли доброе на уме; иначе он не привез бы с собой писца. Но я думаю примирить его с собою; он должен меня похвалить, когда увидит, что я создал на Бальсфиорде". Он спокойно смотрел, как Гельгештад заглянул в большой сарай, где еще было довольно пусто, и как он, ворча, покачал головой, увидев, что в лавке не все товары лежали в порядке.
- Терпение, господин Гельгештад, - сказал Стуре, - в будущем году вы и этим останетесь довольны. Я начал с самого трудного, и оно мне удалось. Посмотрите, что я наработал. Сколько трудов стоила дорога; вот мосты, плотина, мной построенная; а теперь осмотрите мою мельницу и каток, который стоил мне больших усилий. Будущей весной надеюсь его окончить.
Он повел Гельгештада дальше, красноречиво объяснял ему все свои планы и каких выгод он от них ожидает. Взоры старого купца мало-помалу просветлели. Хитрая усмешка свидетельствовала о его возрастающем одобрении. Новое устройство лесопильной мельницы особенно ему понравилось. Он высказал, что это хорошая постройка; лучшей он нигде не видел.
- Итак, я надеюсь, - сказал Стуре, - что ваше доверие ко мне не поколеблется. Я прошу вас оказать мне новую поддержку. Хотите выслушать, что я вам могу предложить за это?
- Ну-у, очень любопытно, начинайте, - ответил Гельгештад.
- Мое предложение состоит в том, - сказал Стуре, - что я, в благодарность за вашу великодушную помощь, честно разделю с вами пополам всю прибыль, вытекающую из моего предприятия. Довольны вы этим?
- Половиною? - воскликнул Гельгештад, усмехаясь, - не в моем характере идти в половину. Да я и не великодушен, а потому не желаю делить, а желаю иметь то, что мне принадлежит. Одним словом, я приехал, чтобы восстановить мое право.
- Что вы этим хотите сказать, господин Гельгештад? - с удивлением спросил молодой владелец гаарда. - Что вы называете своим правом?
Купец снял шляпу и отбросил назад жесткие волосы.
- Ну-у, - сказал он, - пришло время прямо смотреть в лицо. Я ознакомился с вашим хозяйством, Стуре, и рассчитываю, что так не может идти дело. Вы расточили ваши припасы и разбросали мои деньги. В Бергене надо заплатить восемь тысяч ефимков, да в Эренесе - восемь. Теперь вы хотите снова занять, но все уйдет тем же путем. Смотрю я на ваш гаард, каков он есть, и думаю, что если его придется продавать в
Тромзое, то вряд ли найдется человек, который даст за него и двенадцать тысяч ефимков. Я рассчитываю, что не следует его допускать до продажи, если вы сами до этого не доведете.
- Я, господин Гельгештад? - воскликнул Стуре в смущении и смотрел то на купца, то на Олафа и Петерсена, подошедших к ним.
- Вы, сударь, - продолжал тот, кивнув головою. - Если вы не примете моего предложения, то имение ваше поступит в продажу с аукциона. Можете тогда посмотреть, что от него останется.
- Если я вас верно понял, - сказал Стуре, и губы его задрожали, - вы хотите меня лишить всякой дальнейшей помощи?
- Ну-у, - ответил старик, с насмешливой улыбкой, - я был бы дураком, если бы дал еще хоть полушку. Вместо этого я требую, чтобы вы возвратили мне мои деньги назад.
- Пусть будет по вашему, - гордо возразил Стуре, - назначьте мне срок.
- Срок? Вы не поставили срока, об этом ничего не помечено в вашем векселе, сударь. Поэтому вы должны уплатить ваш долг в течение сегодняшнего и завтрашнего дня.
- Как? - воскликнул Генрих с горячностью, - вы не можете этого требовать. Это значило бы отнять мою собственность по заранее составленному хитрому расчету.
- Подумайте, что вы говорите, господин Стуре, - сказал Петерсен, вмешиваясь, - вы наносите Нильсу тяжелое оскорбление; он может вас привлечь к уголовной ответственности.
- Ну-у, - сказал Гельгештад, - я требую только моих денег и в присутствии этих двух свидетелей предъявляю вам долг на сумму шестнадцати тысяч серебряных ефимков. Если до завтра долг не будет уплачен, я накладываю арест на ваше имение.
- Со стороны закона можно это исполнить без малейшего препятствия, - прибавил писец.
Стуре молча слушал; презрение и гнев наполняли его душу.
- Господа, - сказал он, наконец, стараясь принудить себя быть спокойным, - мне трудно поверить тому, что я услышал. Мне кажется, что я с самого начала попал в расставленные сети, к которым каждый прибавил по петле. На твоей честной дружбе, Олаф, - прибавил он, - я готов был построить целое здание, но и ты, кажется, радуешься моему горю.
- Если ты в горе, - отвечал норвежец, - то ты сам его заслужил.
- Чем заслужил?
- Ты датчанин и ты коварен. Ступай туда, откуда ты пришел, или беги к твоим лапландским друзьям.
- Ты тоже жесток, если можешь так зло насмехаться надо мной, - сказал покинутый. - Что же вам еще нужно от меня? - торопливо продолжал он, обращаясь к Гельгештаду. - Вы хотите мое имение? Ну что ж, возьмите эту добычу. Несправедливость и постыдное дело никогда не принесут благословения.
- Ну-у, - сказал Гельгештад, не обращая внимания на эти упреки, - вы, как и всегда, горячитесь. Я вам давал советы, но вы не хотели слушать моих предостережений, значит, не имете права упрекать меня за свое же неблагоразумие. Думаю, что да. Разве не так? Но я еще раз протягиваю вам руку в ваших собственных интересах, - прибавил он, видя, что Стуре стоит молча, - я хочу купить у вас гаард. Заплачу вам двадцать тысяч ефимков чистыми деньгами; спишу со счета шестнадцать тысяч и приму на себя все долги. Четыре тысячи можете получить во всякое время, можете возвратиться с ними в Копенгаген. Я приплачу вам еще то, что вам следует получить за вашу рыбу в Бергене. Будьте благоразумны и ударим по рукам.
Последовала длинная пауза.
- Я не могу вам тотчас же дать ответ, - сказал, наконец, Стуре, тяжело переводя дыхание, - я слишком поражен неожиданностью, мне необходимо обдумать все это.
- Имеете на это право и достаточно времени до завтрашнего дня, - отвечал купец, - мы можем оба одуматься, и я тоже не хочу себя связывать своим предложением.
- Так как во всяком случае я до завтра господин в своем имении, - горько продолжал Стуре, - то прошу вас быть моими гостями и не взыскать за угощение. Между завтрашним и сегодняшним днем лежит целая ночь, а утро вечера мудренее.
Возвратившись домой, он приказал собрать скромный ужин, а между тем слушал с мрачным молчанием, как Гельгештад расписывал своим собеседникам те улучшения, которые он здесь намеревается предпринять. Вообще, он так говорил об имении, как будто оно было уже его неоспоримой собственностью. Но хозяин не обращал на это внимание, мысли его были заняты тем человеком, от которого одного он ждал помощи, он думал об Афрайе. Он насилу дождался, когда гости разошлись по своим комнатам после ужина. Немедля хотел он идти на место, назначенное Афрайей для свидания. Рассудок его сомневался в появлении колдуна: как мог знать Афрайя, что Гельгештад в Бальсфиорде, и если бы он действительно явился, то каким образом этот старик мог сейчас же собрать такую значительную сумму? Но горькая нужда превозмогла все эти сомнения. Его даже не страшила молва, что он, свободный человек и христианин, занял у лапландца. Стуре слишком хорошо чувствовал, насколько ненависть против этого несчастного племени теперь возбуждена. Ему невозможно было открыто сознаться в помощи колдуна, к нему бы отнеслись, как к зачумленному.
Глава десятая
КОЛДУН АФРАЙЯ. ГЕЛЬГЕШТАД ПЕРЕХИТРИЛ
Все эти сомнения овладели Стуре, когда он, наконец, оставил гаард и пошел вниз по берегу к фиорду на свидание с последним своим защитником. Была ночь. Темные тучи нависли над морской бухтой; только вершины гор освещались слабым светом северного сияния, блестевшего на противоположной стороне горизонта. Но у Стуре были хорошие глаза; он легко справлялся с препятствиями, встречавшимися на пути, и достиг вершины каменной скалы, на которой лежал большой обломок. Здесь, вдали от всего живого, он вздохнул свободнее. Дикая природа и одиночество так подействовали на его душу, что он со страхом, с какой-то робостью, едва мог произнести три раза: "Афрайя!"
- Я здесь, - ответил голос по другую сторону обломка, когда Стуре позвал в третий раз. Кусочки камня и валуны скатились по холму вниз, и какая-то фигура точно поднялась из гранитного обломка.
Несмотря на храбрость, Стуре стало не по себе при этом появлении, им овладела дрожь, язык прилип к гортани и глаза широко открылись.
- Ты меня звал? - сказал голос снова. - Садись со мной, дай мне твою руку.
Стуре почувствовал на правой руке прикосновение холодных пальцев. Он услышал у самого уха знакомый ему хриплый смех, и ему казалось, что маленькие глаза колдуна светятся в темноте.
- Я был далеко, когда услыхал, что ты меня зовешь, - сказал Афрайя. - Но я пришел, так угодно Юбиналу.
- Если ты так могуществен, Афрайя, - отвечал молодой человек, - то ты знаешь, зачем я здесь.
- Так, юноша, - отвечал Афрайя. - И во мраке я вижу твое сердце; я знаю твои мысли, от меня ничто не скрыто. В гамме твоей спит волк; завтра, лишь только забрезжит день, он растерзает тебя.
- Ты обещал мне помощь, Афрайя, - возразил Стуре. - Если ты говорил серьезно, то дай мне в долг денег, чтобы я мог насытить жадность этого человека.
- Сколько тебе нужно? - спросил Афрайя.
- Большую сумму, - воскликнул молодой человек, - шестнадцать тысяч ефимков требует с меня Гельгештад; но с этого счета надо скинуть то, что стоила рыба, которую он продал в Бергене.
- Это много денег, - пробормотал старик, - но ты их получишь, если исполнишь один обет.
- А что я должен обещать тебе?
- Немного, юноша. Клянись мне, что ты придешь, когда я тебя позову.
- Куда?
- Ты узнаешь это.
- Хорошо, я клянусь!
- Так слушай меня, юноша, - сказал колдун, - слушай и доверься мне. Возвратись домой и спи спокойно до утра; Юбинал защитит тебя. Когда Гельгештад потребует у тебя денег, подойди с ним к конторке, но отопри ее не раньше, чем этот ненасытный человек будет стоять подле тебя. Скажи тогда ему: "Вы получите то, чего вы требуете!" Опусти в ящик руку во имя
Юбинала, и ты найдешь, что тебе нужно. Теперь же иди и помни твое обещание.
- Как? - воскликнул Стуре в смущении и гневе, - так это-то твоя помощь? Не шути со мной, старик, не фокусничай своим колдовством. Где деньги?
Он протянул руки к тому месту, где сидел Афрайя, но схватил только голый камень.
- Где ты? - кричал он в отчаянии. - Ответь мне, обманщик! О, если бы я мог тебе поверить!
- Верь! - прошептал глухой голос, который, казалось, выходил из земли.
По темным соснам пробежал порыв ветра, луч света скользнул по пустынному холму, а на вершине разрушенной скалы Стуре увидел высокую, громадную фигуру в развевающемся плаще.
Ужас охватил его, он устремился вниз через обломки и гальку; громкий хохот прозвучал ему вслед.
Несчастный, покинутый человек незамеченный вернулся к себе домой. Он провел тяжелую, печальную ночь, сидя у стола и неподвижно устремив взор на письменный стол в углу. Он не верил в волшебство Афрайи, но и не решался им пренебречь. В нем зашевелилось суеверие, которое в случае опасности может овладеть самым храбрым героем.
Все зависело от того, было ли в письменном столе серебро; около этого вопроса вращались все его сомнения и предположения. То ему казалось, что нелепо питать какую-либо надежду, то опять всплывала мысль о возможности, и он взвешивал, зачем бы Афрайе его так бессовестно обманывать.
- Что же меня удерживает, - сказал он про себя, - открыть ящик и убедиться, что меня обманули? Зачем мне ждать насмешливого хохота писца? Если тяжелое, твердое серебро, действительно, там лежит, то оно не пропадет, если же место пусто, как я и думаю, то до завтрашнего утра, наверное, ничего туда не попадет.
Но, вопреки рассудку, тайный страх и тайная надежда все-таки усиливались. Старый колдун с большим знанием людей установил свои условия и запрещения. Пришло утро, а Стуре не решился преступить их.
Утомленный тяжелыми заботами и горем, он заснул сидя. Вошел Гельгештад в сопровождении Павла Петерсена и Олафа Вейганда. Через окно падал отблеск утренней зари на лицо спавшего и делал его спокойным и прекрасным.
- Он спит, - сказал тихо Нильс, - мне бы не хотелось будить его, он, наверное, провел тяжелую ночь.
- Это не должно нас удерживать! - громко вскрикнул Петерсен. - Вот уже причалила лодка с судом из Тромзое, я вижу судью Гуллика у руля. Нам нельзя терять времени, если мы желаем все покончить к полудню; разбудите его!
- Я еще раз поцробую добром, - сказал Гельгештад, тронув Стуре за руку.
Стуре открыл глаза и растерянно посмотрел вокруг.
- Вы точно с того света, сударь, - сказал Нильс, - но пока вы в Бальс-эфльгаарде. У вас было достаточно времени для размышления, - сказал он, - вы человек, понимающий дело. Предлагаю вам сегодня то же, что и вчера, и надеюсь, что мы расстанемся друзьями. Не правда ли?
Он протянул руку, но Стуре мрачно смотрел перед собою, и губы его презрительно сжались.
Вошел судья в длинном мундире с гербом на груди. За ним стояли его двое рассыльных.
- Взгляните, господин Стуре, - сказал Нильс, - вот слуги закона, которые явились исполнить свою обязанность. В последний раз предлагаю вам руку для мировой; берите, у вас нет выхода.
- Вы думаете? - спросил Стуре, вставая, - ну, мы посмотрим. При вас ли мой вексель и бергенское поручительство? Предъявите то и другое.
Гельгештад взглянул на него, как на человека, потерявшего рассудок.
- Ну-у, - сказал он, - вы хотите видеть мои документы, вот они оба. Подойдите, судья Гуллик. Вот вексель более чем на шесть тысяч ефимков, полученных чистыми деньгами; вот другой более чем на две тысячи за товары и утварь; подпись под обоими, нельзя от нее отказаться!