Вот поганец!.. Нет, понятно, конечно, что со стороны картинка та еще - сижу посреди разгромленной таверны в обнимку с девушкой в напрочь разодранном платье, но в конце концов, мог бы и не валять дурака. Хотя, после того как я однажды заметил ему, что из нас двоих "юбочник" совсем не я, а потом успешно проколол ему руку так, что он не мог уже держать оружие, было ясно, что случая повалять дурака он не упустит уже никогда и ни по какому поводу.
- Занялись бы вы лучше делом, Фортингем! Там, наверху, мертвое тело.
Фортингем слегка отвалил челюсть.
- Кто?.. Что?… Чего… Так, ты, - он ткнул пальцем в одного из шотландцев, - сходи проверь.
Парень подхватился, но на первых же шагах его остановил Рауль и вручил ему еще не погасшую тусклую лампу. Благодарно кивнув, стражник поднялся наверх.
- О! - сказал он оттуда.
- Что там? - поинтересовался Фортингем.
- Хозяин, - ответил шотландец.
Фортингем буркнул что-то не по-французски и, резко сдвинув брови, прибавил:
- Вот гомункулус драный!
Но вместе с этим он посерьезнел. Внизу совсем стемнело, Фортингем послал двоих стражников бросить в очаг пару все равно разбитых столов и получше присмотрелся к Беатрис, также как и мы, выразив удивление, когда узнал ее. Она тоже его узнала и даже соизволила наконец от меня отцепиться, когда сержант ободряюще похлопал ее по спине широкой твердой ладонью. Собственно говоря, хоть типом он был и вздорным, но не злобным, и даже подверженным порой сентиментальным порывам. А уж личные счеты - это только наше личное дело. Затем он велел стражникам у двери пропустить внутрь сбежавшую из таверны во время погрома прислугу, которая, собственно, и привела их. Беатрис, рыдая, припала к груди вернувшегося, дрожащего от негодования и потрясения мужа, а мы, раз уж все занялись делом и все более-менее пошло на лад, сочли наилучшим удалиться, Фортингем был все же отнюдь не той компанией, с которой хотелось бы коротать время до утра.
Ночной воздух за пределами таверны казался удивительно свежим и чистым. Дорогу нам перебежала крупная крыса, подпрыгивающая в лунном свете как клубок резиновых ниток, с размотавшимся из клубка хвостом. Пуаре глубоко втянул в легкие августовскую сырую прохладу.
- Я верую! - сказал он вдруг решительно.
- Во что? - поинтересовался я.
- В то, что твой прадед был кардиналом!
- Архиепископом.
- Один черт. Если вдруг надумаешь, у тебя тоже здорово поучится.
- Вряд ли. Тут бы скорее подошел "requiem aeternam", но эту литанию я целиком не помню…
Готье тихо заржал, не слишком благородное определение, но учитывая интонацию…
- Главное, ты здорово умеешь успокаивать женщин, - с затаенным лукавством добавил Пуаре.
- Ничего себе способ, - скептически заметил Огюст.
- Кстати, вы ведь незнакомы, - спохватился я, посмотрев на него и на Теодора.
Пуаре, с любопытством подняв брови, отрицательно потряс головой. Огюст глянул на него и на меня вопросительно и слегка подозрительно.
- Мой кузен, граф Огюст де Флеррн, - представил я, - и мой старинный друг Теодор де Пуаре. - Чертовски странно в новом контексте звучало словечко "старинный". - Кажется, я вам друг о друге уже рассказывал.
- О, да… - от души сказал Пуаре, протягивая руку.
Огюст со смешанным чувством глянул на меня и после легкой заминки пожал руку нового знакомого.
- Сэр Бедивер? - вопросил он негромко, с почти незаметной улыбкой.
- Он самый!
- А не ответите ли, почему именно Бедивер?
- Потому что Бедивер - кравчий! - засмеялся Пуаре и вздохнул. - Вам не кажется, что увиденное нам было бы неплохо запить?
- Возможно, - угрюмо и нервно буркнул Огюст. - Но хватит уже с нас сегодня таверн, вы не находите?
- А кому нужны таверны?! - искренне удивился Готье. - Пойдем-ка к нам, да пропустим по стаканчику! - Готье бросил на меня вопросительный взгляд.
- Ну конечно! - сказал я.
- С удовольствием, - обрадовался Пуаре. - Уж там-то нам точно не помешают!
"Домой - это хорошо… - подумал я. - Хоть с компанией, хоть без нее. С компанией лучше хотя бы потому, что можно будет не пытаться заснуть".
- Тогда вперед! - заключил Рауль. - Пока еще что-нибудь не случилось.
В темном небе, в разрывах серых облаков посверкивали звезды. Чистые и блестящие - такие, какими они были тысячелетия назад.
- В темном бархате небес звездочка сияла… - рассеянно пропел я начало песенки, сочиненной еще на войне.
- И могила под звездой свежая зияла!.. - тут же подхватил, продолжая, Пуаре.
И манила на покой рыхлой теплотою,
И светляк летал-дразнил искрой золотою!Скоро скатится звезда и светляк издохнет,
Драгоценная роса, как слеза - иссохнет.
Не печалься! Не грусти! Все на свете мило! -
Звезды, росы, светляки, и моя могила!..
Одна из звезд сорвалась с неба, впрочем, это была не звезда, а всего лишь метеор, каких полно в конце лета.
IX. Помянем старое
В тишине и покое ночи мы добрались домой почти без приключений - в буквальном смысле слова отпугнули пару шумных праздношатающихся компаний, будучи для этого достаточно многочисленны и до мрачности трезвы, и уронили одного пьяного хама в реку. Там было здорово намусорено и довольно мелко, так что утопление ему не грозило. Пуаре весь день рассказывавший нам о беспорядках в городе, теперь молчал - он знал, кто такой Огюст, и уже выговорившись раньше, он мог позволить себе деликатность, несмотря даже на произошедшее в "Лампадке", хотя незримо оно все же всех нас угнетало. Огюст тоже понимал, что произошло, и чертовски злился. Пуаре его, кажется, раздражал, как посторонний человек, но в то же время, необходимость сдерживаться при посторонних, возможно, и нас самих удерживала от драки - в первую очередь, Огюста, наверняка сорвавшегося бы в попытке называть вещи своими именами, которые ему ничуть бы не понравились, и говорить начистоту со всей откровенностью. И хоть он посматривал время от времени на Теодора сердито, если не злобно, но не возражал против его присутствия, не возражали и мы. К тому же, от него ведь можно было услышать что-то новенькое и полезное, и просто посмотреть на него как на объект для изучения. Так что временами Огюст даже выдавливал нечто похожее на улыбку.
Дома было тихо, отец еще не возвращался, что меня немного обеспокоило, но несильно - лишь потому, что дела обстояли так, как обстояли, засиживаться же допоздна у собственных друзей - Бирона или Таванна, или еще где-нибудь, где обсуждались дела немалой, но большей частью закулисной государственной важности, было для него делом обычным. И разумеется, он поступил так и теперь. "Но ведь он один, - пришло мне в голову. - И ведь такие разговоры могут оказаться опасны, если кто-то, кто в силах что-то изменить в этой истории случайно попадется ему лицом к лицу". Я подавил приступ запоздалой паники и велел слугам отнести побольше свечей и бургундского в мои комнаты - чтобы не беспокоить дам, если мы вдруг расшумимся - из другого крыла они нас вряд ли услышат.
- Помянем старика! - сказал Пуаре.
- Помянем, - согласился Готье, и мы подняли бокалы.
- Что слышно нового? - спросил Готье у Пуаре словно бы дежурно. На нас с Раулем разом напала меланхолия - какими бы полезными ни могли оказаться сведения, но за день мы уже наслушались и вряд ли теперь могли услышать из того же источника что-то принципиально новое. Рауль вытащил из-за кресла гитару и принялся задумчиво ее оглядывать, будто заинтересовавшись игрой света на лаке и тихо пощипывать струны.
- Да все по-старому, - уклонился Пуаре от ответа, сторожко кинув взгляд на Огюста. - Ну, беспокойней чем обычно, конечно - народу много, такое событие грядет…
Огюст раздраженно усмехнулся.
Пуаре поглядывал на него с еле скрываемым любопытством.
- А в сущности, - прибавил он, - странное дело, но кажется, все вновь идет не к миру, а к войне.
Огюст бросил на Теодора цепкий взгляд, но будто бы наконец признав в нем разумного человека, и слегка перевел дух.
- Давно пора, - буркнул он угрюмо.
Пуаре приподнял брови.
- Вот уж не думал…
Рауль со странной улыбкой отвернулся от окна.
- Ты удивишься, Теодор, но здесь ты можешь говорить обо всем совершенно свободно.
- На войне как на войне, - бросил я немного неожиданно для себя самого, но нисколько не сомневаясь в справедливости сказанного. Да уж, совершенно свободно, как на духу, а мы послушаем… Да сделаем выводы, если будет, из чего. Хотя, и выслушанного за день было вполне достаточно.
- Уже? - уточнил Пуаре.
- Ты же знаешь об этом лучше нас, - я пожал плечами и поднял свой бокал, прежде чем пригубить вино. Все сделали то же самое.
"Мало ли, что я знаю…" - было написано на физиономии Теодора. Он перевел взгляд с меня на Огюста, и обратно.
- Не понимаю, - заключил он наконец, пожав плечами и будто сдавшись в попытке что-то объяснить.
- Что именно?
- Вы - разные, - заметил Пуаре.
- Разумеется, - удивился я. - С чего нам быть одинаковыми?
- Не одинаковыми, - Пуаре качнул головой. - Но вы смотрите друг на друга, как будто на самом деле вы враги.
Мы с Огюстом затравленно переглянулись, будто нас уличили в страшном заговоре, пытаясь сообразить, где же это на нас написано и с чего должно быть так заметно.
- Это не так! - возразил я, почувствовав в голосе фальшь, а взгляд Огюста стал вдруг отстраненным и безнадежным. Я слегка скрипнул зубами и добавил: - Просто сегодня не лучший день.
- Бывает хуже, - отчетливо и мрачно сказал Огюст. - И будет.
- И было, - напомнил я решительно. - И за врагов нас тоже уже принимали.
Огюст негромко рассмеялся, как человек, жизнь которого кончена, но все-таки, что-то еще способно его позабавить.
- Верно, - подтвердил он, - и при самой первой встрече все ждали, что мы подеремся, но в конце концов, ты был первым из моих сверстников, которому мне не пришлось разбивать нос.
Пуаре приподнял брови.
- Это что же, было так обязательно?
- Именно, - серьезно кивнул Огюст. - Вот ведь в чем дело - после смерти моего отца, моя мать-католичка все пыталась свести меня с кем-нибудь из сверстников-католиков, чтобы они на меня "хорошо повлияли". Да как-то с этим не заладилось. - Он рассеянно отпил вина и посмотрел на Пуаре с каким-то ехидством. - Все время кончалось дракой, да не на жизнь, а на смерть. Всем и впрямь не терпелось наставлять меня на путь истинный. Полю же почему-то оказалось наплевать, кто я, верней даже, он пришел в восторг и сгорал от любопытства, от того, что я не был похож на других его друзей. Разница в религии нас только веселила, когда мы принимались за сравнения, а единственное, что его, а в итоге потом и всю нашу компанию, заботило в детстве, это был король Артур и его Круглый стол.
- О да! - со смешком воскликнул Пуаре, хотя с предметом своего согласия ему довелось ознакомиться значительно позже.
- Да уж, всем досталось, - фыркнул, развеселившись, Готье. - В свое время у нас трясло всю округу.
- Так уж и трясло? - с легким укором усомнился Теодор.
- В хорошем смысле, - снисходительно уточнил Готье, рассеянно отмахнувшись. - Могло быть гораздо хуже.
- Так что, моей матушке не повезло, - с тихим смешком заключил Огюст. - Хоть мы с Полем и дальние родственники, и друзья вышли не разлей вода, драконов искали под каждой корягой и девиц спасали, всякую прачку объявляя заколдованной принцессой, а вот с благотворным влиянием и наставлением на путь истинный ничего не вышло. - Огюст допил вино и пожал плечами. - А потом она ушла в монастырь, должно быть, в надежде отмолить мою грешную душу. - Огюст помолчал. - А потом были войны, до которых мы доросли и сражались каждый на своей стороне. Думать не думая о прошлом, и что будет, если мы вдруг встретимся. Пока не встретились. При Жарнаке. - Огюст нахмурился и помрачнел.
- При Жарнаке? - озадаченно переспросил Пуаре.
И мы все посмотрели на него с удивлением.
- Ну да, - изумленно подтвердил Огюст, не понимая, о чем тогда Пуаре вообще говорил и спрашивал. - В марте шестьдесят девятого года.
Огюст перевел на меня недоумевающий взгляд, и я хлопнул себя по лбу.
- Ну конечно! Совсем забыл. Теодор знает лишь вторую часть истории. Я долго никому не рассказывал про Жарнак.
- О! - воскликнул вконец заинтригованный Теодор. - Значит, была и первая часть истории?
- Была. Конечно, не стоит об этом всем рассказывать.
Пуаре принял оскорбленный вид.
Я вздохнул и посмотрел на Огюста, кажется, его взгляд был отраженьем моего. Воспоминания были не из приятных, но они уже нахлынули на нас, может быть, к лучшему, возвращая нас к тому настоящему прошлому, которое все еще цело и неизменно, и если где-то еще можно были мы настоящие, с которыми уже ничего не случится, то разве не там?
* * *
Стоял сырой холодный март тысяча пятьсот шестьдесят девятого года. Третья гражданская война. Жарнак. Тринадцатое марта. Армия протестантов, возглавляемая принцем Луи Конде, разбита наголову. Сам принц убит, и все кто был с ним, если не бежали, также убиты. Кто же не знает благословения папы? - "Убивайте всех еретиков, никого не щадя и не беря в плен. Они не щадили Бога, не щадили и католиков". Так поступаем мы, так поступают и они, уничтожая все на своем пути. Сегодня победа осталась за нами. В честь кого и назван месяц март, как не в честь Марса?
В день нашей победы я медленно ехал мимо втоптанных в жидкую грязь мертвецов, уже отрезвевший от кровавого хмеля, и меня немилосердно тошнило от зрелища "поля славы" и собственных мыслей - о том, что, кто бы ни победил, в конечном счете, в выигрыше лишь стервятники - воронье, волки, черви наконец, или люди, которые на них похожи. Я потерял сегодня нескольких хороших друзей, одни убиты, другие искалечены, а вот эти - бродят тут, ища поживы, деля добычу со смехом и прибаутками, и шутя приканчивая тех, кто еще жив. И каждый настигающий меня предсмертный крик будил во мне неведомого зверя.
Еще совсем недавно я не осуждал и их, ведь многие из них - славные ребята, многие храбро сражались, а дома их сожжены в этой же войне, отцы и братья убиты, жены и дочери поруганы, и каждый ищет мести. Кого же тут винить? Саму жизнь, делающую их такими - и палачами и жертвами, сегодня убивающими, а завтра в муках испускающими дух? Это можно понять и простить. До определенной степени… Ведь есть и те, что имеют право на месть, но есть и другие. Те, что ее не имеют. И те, кто ее не заслужил. И как их всех отличить?
Наверное, я просто устал, и эта сырость - проняла до костей…
Услышав очередной взрыв глумливого хохота неподалеку, я вдруг взбесился и повернул в ту сторону коня, сам не зная толком, зачем.
Десяток мужланов из самой низкопробной солдатни окружили протестантского офицера в изорванном окровавленном мундире. Его превосходный панцирь, недавно покрытый лишь травлением и позолотой, теперь покрывали грязь и вмятины. Он был пока еще не только жив, но и до сих пор сжимал в руке шпагу, с которой пытался пробиться, через заслон дразнящей его черни туда, где еще несколько человек стояли над чем-то, лежащим на земле.
- Веселимся, братцы? - осведомился я ледяным тоном, бесцеремонно въезжая в шумную компанию. Стоявшие рядом недовольно расступились, расталкиваемые моим конем. - Что происходит?
- Что вам тут нужно, лейтенант? - проворчал седой солдат, в котором сквозь залепляющую его грязь я узнал одного из старых кавалеристов своей собственной роты. Все лицо его покрывали давние шрамы. У таких как он, иногда проявляется дурная манера подвергать сомнению авторитет молокососов-офицеров, занимающих свое положение лишь из-за удачного происхождения, и "ни черта не смыслящих в делах военных".
- Что мне нужно, собака? - переспросил я угрожающе спокойным тоном. - Это что еще за дерзости? Почему вы здесь, а не в лагере? Мародерствуете, или, может, вас сразу записать в дезертиры?
При словах "записать в дезертиры", пораженная несправедливостью компания, похоже, заволновалась, явно отвлекшись от своей жертвы.
- Да бросьте, лейтенант, это всего лишь адъютант Конде, - уже совсем другим тоном, будто оправдываясь, сказал седой кавалерист. - Мальчишка, - добавил он, пренебрежительно ухмыльнувшись и, вдруг, глядя на меня, переменился в лице. До него дошло, что я вряд ли могу одобрить его последний довод. Я молча вытащил пистолет. Старик Арра мельком покосился на него и посерьезнел. После боя голоса солдат были охрипшие, лица перемазаны грязью, кровью и копотью, глаза шальные. Но старик знал, что я бываю в настроении, в котором со мной шутить не стоит. И еще знал, что это редко бывает без серьезной причины, и оттого к таким моментам относился не без уважения. А глядя на него, пойти против меня не посмеют и прочие.
- Всего лишь? - повторил я раздельно и ехидно. - А вы хоть знаете, как подобные люди ценятся в нашем штабе? - поинтересовался я. - Живые?..
- Э… сукин кот… может и верно… - донеслось до меня чье-то озадаченно-вдумчивое бормотание.
- Катись к дьяволу, вместе со своим штабом!.. - срывающимся от безнадежной ярости голосом выкрикнул протестант. Голос был, как будто, чужим, но было в нем что-то… я удивленно посмотрел ему в лицо, серое, без кровинки, перекошенное от ненависти и отчаяния, такое же грязное, как и все вокруг, и чуть не вздрогнул, узнав его. Быть не может… Но я не ошибся. Где-то пронзительно и дико заржала лошадь, заставив меня очнуться.
- Ты, - выдохнул я недоверчиво, еще без какого-либо выражения, но сырость и весь этот день сделали свое дело. И даже этот его колючий враждебный взгляд, ведь он первым узнал меня. Мой голос оказался хриплым и презрительным, так что он невольно слегка дернулся, будто его ударили, казалось, он все-таки ожидал чего-то другого. Все вдруг выжидающе затихли. Видно, приняли нас за старых врагов и решили, что развлечение еще не кончилось. И от этой тишины, чужих полузвериных взглядов, пропитанного будоражащим запахом крови и гари промозглого ветра, я довольно странно усмехнулся - и с горечью и с облегчением, и со странным азартом - я ведь уже играл, с самого начала, желая лишь избавить храбреца, пусть и врага, от этой черни. Мне нужно было только продолжать, но теперь придется обмануть и его, ведь когда-то он знал меня и сам может выдать себя. В такой день моя усмешка могла выглядеть только зловещей, и я был прав - офицер еще больше побледнел и выпрямился, испепеляя меня взглядом.
- Обезоружьте его, - велел я, - и оружие отдайте мне. Он нам пригодится. Он ведь много знает, верно?
Мой приказ был выполнен бодро и весело, к немалой ярости пленника.
- А это что? - кивнул я на то, что лежало на земле. Солдаты услужливо расступились.
- Да принц вроде… - сказал кто-то небрежно, только что не зевнув.
- Да! Черт вас всех возьми!.. - выкрикнул гугенот, и в его голосе были злые слезы.
- Конде?.. - Я перевел взгляд на то, что лежало на земле, и на миг пораженно застыл. Он все еще был здесь. Мертвый, смешанный с вездесущей грязью, и кто-то даже успел стащить с него сапоги.