- Все не так просто. Есть… как бы это сказать… Есть люди, происхождение которых нельзя определить однозначно.
- Они - не христиане и не евреи?
- Верно. Возможно… возможно, мне лучше начать с истории. Давным-давно, еще до твоего рождения…
- Дедушка Жуан вернулся из Константинополя, - прервал ее я. - Его предки были евреи. Они бежали от инквизиции. Людей сжигали. Я все это знаю.
- Кто тебе это сказал?
- Луна и Граса. Я был в их доме, когда пришел этот колдун.
- Да, я знаю. Они встретили меня на рынке.
- Если ты знаешь, что они мне сказали, зачем тогда спрашиваешь?
- Нет, Джон, они сообщили мне очень мало. Они сказали, что ты вел себя храбро, как настоящий мужчина, и что они открыли тебе некоторые тайны, - улыбнулась мама.
- Они чего-то лишили меня? - нетерпеливо спросил я.
- Кто?
- Евреи.
- Какие евреи?
Я пожал плечами.
- Понятия не имею. Но ты же понимаешь, о чем я говорю.
- Совсем не понимаю.
Я хотел как можно деликатнее намекнуть на то, что мой кончик могли покалечить. Я сказал:
- Ну, я не знаю, что они могли взять. Рога, например.
- Рога?
- С одного места… с головы. Отрезали их.
- Прошу тебя, Джон, сейчас не время для сказок Полуночника. Ты ведь не козел. Хотя порой и пахнешь, как он, - она улыбнулась собственной шутке, и это меня ужасно разозлило.
- Прости, Джон, - сказала она. - Я знаю, что это глупо, но я хотела, чтобы ты успокоился.
- Может быть, они взяли что-то другое?
- Что именно?
- Ну, с моего кончика, - заерзал я от смущения.
- А, теперь я понимаю, куда ты клонишь. Да, когда тебе было восемь дней от роду, пришел хирург и срезал маленький ненужный кусочек кожи с твоего… твоего кончика, как ты мило выразился.
Она говорила так, словно это был пустяк, но я, видимо, побледнел, потому что она поспешила заверить:
- Очень маленький кусочек. Он тебе не нужен, уверяю тебя. В этом месте у тебя все в сохранности.
- Зачем срезали этот кусочек кожи?
- Таков наш обычай. Приходит хирург и, пока ребенок сидит у отца на коленях, срезает кусочек кожи, который прикрывает это место. Он называется крайней плотью.
- Это больно?
Она пожала плечами.
- Наверное. Ты плакал. Мы смазали твои десны бренди, чтобы смягчить боль.
- Напоили меня бренди, чтобы отрезать кончик моего пениса?
Она шлепнула себе рукой по коленке.
- Это был крошечный и ненужный кусочек кожи.
- А у отца он есть?
- Да.
- Но почему ему не срезали этот кусочек?
- Джон, твой отец - это отдельный разговор. Может, сначала мы обсудим что-то одно.
- Ты разрешила мне спрашивать о чем угодно.
Она вздохнула:
- Послушай, Джон, боюсь, что твой отец - не еврей, - она отвела взгляд, словно это признание было неприятно для нее.
Но меня это ничуть не огорчило, напротив, я почувствовал облегчение.
- Тогда я только отчасти еврей.
- В известном смысле.
- Наполовину шотландец, наполовину еврей?
- Правильней было бы сказать наполовину шотландец, наполовину португалец. И, конечно, наполовину христианин, наполовину еврей.
- Но, мама, во мне не может быть четыре половины.
- Действительно, Джон, я всегда считала, что в тебе - сразу несколько мальчишек, и каждый новый несноснее предыдущего. Честное слово, со шмелем и то легче говорить, - покачала она головой. - Послушай, ты одновременно португалец и еврей. Как я. И одновременно христианин и шотландец, как твой отец. - Она наклонилась ко мне. - Но в этом-то и заключается вся сложность: евреи считают, что вера наследуется по матери. Так что, по нашим законам, ты полностью еврей, и христиане согласны с этим. Говорят, что одна капля иудейской крови делает человека полным евреем.
- Иудейской?
- В Библии евреи называются иудеями.
- Так что же я унаследовал от вас?
- Еврейство, если можно так выразиться.
Я почувствовал, что мы добрались до самого главного, о чем я и хотел поговорить все это время.
- Но что такое еврейство?
Мать глубоко вздохнула.
- Господи, если бы здесь был мой отец! Уверена, он смог бы объяснить все это намного лучше, чем я. Джон, милый мой, евреи просто верят в некоторые вещи, в которые христиане не верят. Это и значит быть евреем.
- Например?
- Например, что Иисус не был Мессией. Знаешь, кто такой Мессия? - Я покачал головой. - Ну, это что-то вроде спасителя. Так вот, христиане верят: Иисус был спасителем. Но мы утверждаем, что Мессия еще не пришел.
- Но папа тоже не верит, что Иисус - Мессия, а ведь ты сказала, что он - христианин.
- Он родился в христианской семье, но по убеждениям он - атеист. Евреи и атеисты не верят в то, что Иисус был Мессией.
Последнее утверждение, как мне показалось, немного улучшило мое положение.
- Так значит, люди могут меняться? Я могу решить, что я - еврей не наполовину, а скажем на четверть… или… или еще меньше?
- Боюсь, все совсем не так. Отец остается христианином, если не по вере, так по традиции. И ты тоже останешься евреем по традиции, даже если ни во что не будешь верить.
- По какой традиции?
- Вот здесь-то и начинаются сложности, Джон. Я многого не знаю, очень многого. Я знаю только то, что рассказывал мне мой отец. Понимаешь, я выросла здесь, в Португалии, где еврейское происхождение большей частью скрывается. Я еще многого не знаю, но я расскажу тебе, что мне известно…
И мать принялась за долгие объяснения таких загадочных вещей, как Бог, душа, загробная жизнь, одержимость, демонизм, ангелы и ад. Она говорила такими сложными фразами и использовала столь запутанные определения, что, когда после двадцати пяти минут разговоров она дала, наконец, себе отдохнуть и спросила, понял ли я что-нибудь, мне пришлось признать, что я совсем запутался.
Насколько я понял, евреи верили в то, что, когда придет Мессия, единый Бог воскресит их тела и души, они восстанут с Елеонской горы в Иерусалиме и будут жить в раю.
На мой вопрос, почему мать посещает мессу каждое воскресенье и почему меня крестили, она объяснила, что это формальности, призванные заставить замолчать ядовитые языки тех, кто клевещет на нас.
- В Португалии, сынок, каждому приходится глядеть в оба. Некоторые люди, хотя ты с ними и словом не обмолвился, как с этим кровожадным проповедником, знают, когда ты родился и как зовут твоих бабушку и дедушку.
Помолчав, она добавила:
- Я, наверное, попрошу сеньора Бенджамина, чтобы он поговорил с тобой обо всем этом.
- Почему его?
- Он понимает наше вероучение и знает обряды. А я только и умею, что зажигать свечи по пятницам перед ужином.
- Так сеньор Бенджамин - тоже еврей?
- Да.
- А кто еще?
Лицо матери стало серьезным.
- Джон, это очень важно. - Она поднялась и стала ходить по комнате. - Предки многих жителей Порту были евреями. Большинство из них забыли все, кроме нескольких слов молитвы, ведь много веков нам запрещали открыто исповедовать нашу веру. Если я раскрою тебе имена людей одной с нами веры, ты никогда никому не должен говорить об этом, - проговорила она, не сводя с меня хмурого взгляда. - Джон, этих людей могут убить. Ты должен поклясться мне, что никогда не откроешь их имен - даже если Церковь бросит тебя в самую мрачную темницу. Иначе я ничего не скажу тебе.
Необходимость хранить важную тайну воодушевила меня. Я подумал, что быть евреем не такое уж и проклятье.
- Клянусь, - сказал я.
- Хорошо. Может, оно и к лучшему, что ты узнаешь. Если… если что-нибудь случится с папой или со мной, ты должен пойти за помощью к этим людям. Никогда не забывай их, - заговорщически понизив голос, сказала она.
- Я уже упомянула сеньора Бенджамина. Еще сеньора Беатрис. И…
Она назвала с десяток людей, которых я знал как друзей семьи, соседей, местных ремесленников или лавочников. Даже сегодня, принимая во внимание переменчивость политического климата в Португалии, было бы опрометчивым поступком называть их имена. На самом деле, я по своему усмотрению изменил имена сеньора Бенджамина, сеньоры Беатрис и некоторых других героев моей истории, чтобы не повредить этим людям и их детям.
Когда мама доверила мне эту информацию, я осознал, что посвящен в тайну и стал членом древнего клана. Более того, Даниэль также принадлежал к нему, ведь его бабушка, сеньора Беатрис, тоже была упомянута.
Лишь позже я понял, что побои, которым много лет назад подверглась сеньора Беатрис, были результатом злобных проповедей Лоренцо Рейса.
Назвав всех, мама сказала:
- Джон, если у тебя появятся новые вопросы, обращайся к сеньору Бенджамину. Сегодня вечером ты можешь сходить к нему с отцом.
Она снова обняла меня, и я умчался в свою комнату, чтобы обдумать то, что я - наполовину еврей. Чем больше я размышлял над этими половинками и целыми, тем нелепее мне все это казалось. Думая о религиозных верованиях, которые мама довольно запутанно объяснила мне, и кусочке кожи, который у меня откровенно украли, когда я был еще слишком мал, чтобы защищаться, я напрочь запутался, в чем именно заключалось мое еврейство и существовало ли вообще что-то подобное на свете.
Я решил приложить все усилия и решить проблему логическим путем. Я составил список характерных черт матери, которые полностью отсутствовали у наших соседок, которые не были названы ею и, следовательно, скорее всего, были полноценными христианками. Я решил, что это и будет отличительными признаками еврейства.
Я знал немногих женщин и потому смог выделить лишь семь признаков: непоколебимое отвращение к грязи - как в доме, так и на своем теле; любовь к чтению книг вслух; интерес и способности к музыке; презрение к любым видам охоты; заметное волнение в присутствии собственной матери; робость на людях и ярко выраженный страх остаться одной. Свое терпимое отношение к грязи я объяснил тем, что я лишь наполовину еврей. Это объясняло также отсутствие у меня интереса к фортепьяно, удовольствие, которое я получал, наблюдая, как охотится Полуночник, периодические всплески отчаянной дерзости, и относительное спокойствие в присутствии мамы. Вычтя эти черты из первого списка, я заключил, что мое еврейство состоит в любви к чтению и моей беспокойной натуре, и решил всеми силами скрывать эти качества.
Потом я проанализировал шотландское происхождение своего отца. Сравнивая его с португальцами, я решил, что от шотландцев он унаследовал выдающийся рост, трудолюбие, умение постоять за себя, галантность, самоиронию, неприязнь к англичанам, пристрастие к виски и чаю, знание сказок про эльфов, ведьм и озерных чудовищ и необычное португальское произношение.
Поскольку я только наполовину был шотландцем, то даже не мог надеяться на то, что достигну высокого роста, научусь смеяться над самим собой, буду недолюбливать англичан и не стану ценить виски (которое я уже успел несколько раз попробовать и убедиться, что оно не нравится мне). Я родился в Порту, и было странно предположить, что я буду с акцентом говорить на своем родном языке. Я сделал вывод, что моя шотландская натура состоит лишь в моем трудолюбии, умении постоять за себя и любви к страшным историям.
Такое объяснение казалось мне разумным. Но вскоре я осознал ограниченность своих выводов. Ведь отец с большим мастерством играл на скрипке и любил стихи даже больше, чем мать. А моя мать была необычайно трудолюбива: все свободное время она проводила за тем, что вышивала полотенца, занавески и простыни, а потом продавала их за немалую цену.
Когда мои размышления зашли в тупик, я побежал к Полуночнику, чтобы поделиться с ним своим недоумением. Я нашел его в саду; с озабоченным видом он пропалывал грядку.
- Что случилось? - спросил я. Не обращая на меня внимания, он продолжил копать землю лопаткой. - Ответь мне!
- Джон, я не уверен, что нам стоит быть друзьями, - сказал он.
У меня замерло сердце.
- Что ты хочешь этим сказать?
- Я многого не понимаю. Во многих делах я не могу тебе помочь. Иногда я думаю, что мне не следовало сюда приезжать.
Мысль о том, что он уедет, была для меня невыносима.
- Ты не можешь уехать!
Он вытер руки о штаны.
- Если ты хочешь, чтобы я остался, помоги мне. Объясни мне, что произошло сегодня.
Я понял, как он беспокоится о безопасности моей семьи. Мне и в голову не приходило, что у себя на родине он тоже видел таких проповедников, как Лоренцо Рейс, призывавших европейцев убивать его народ.
Мы сели рядом, и я повторил ему все, что мать рассказала мне о евреях, и попросил его пойти со мной и с отцом к сеньору Бенджамину, чтобы получить более исчерпывающие ответы.
Он с явным облегчением услышал это предложение. Я хотел спросить его, где теперь, по его мнению, обитает душа сеньора Поликарпо, и еще показать ему интимные части своего тела и попросить определить, что именно от них отрезано. Но каждый раз мне не хватало смелости затронуть хотя бы одну из этих тем.
Глава 17
Папа вернулся с работы злым и усталым. Ему уже рассказали об убийстве сеньора Поликарпо, потому он ни о чем нас не спрашивал. Вместо этого он взял меня на руки и прижал к себе, потом подошел к Полуночнику и тоже обнял его. Затем родители удалились в спальню.
Когда они спустились обратно, отец попросил нас сесть рядом с ним.
- Не беспокойся, моя дорогая, - сказал он маме, целуя ее в щеку. - Все в этом мире меняется к лучшему, и этому злобному проповеднику никогда не удастся вернуть прошлое.
Обернувшись ко мне, он сказал:
- Честно говоря, парень, мне стоило бы рассказать тебе о твоем еврейском происхождении, когда ты был совсем крошкой. И не колеблясь я скажу тебе, что думаю об этом: тебе крупно повезло, что в тебе смешана кровь нескольких народов. Мне бы твое происхождение, сынок!..
Его слова очень воодушевили меня, но все же я хотел задать пару вопросов сеньору Бенджамину. Когда я сказал об этом папе, он залпом допил вино и показал рукой на дверь.
- Тогда не будем медлить, парень. Сегодня все-таки канун дня святого Иоанна, и нас ждет много развлечений, так что не следует откладывать эту беседу. Никакому проповеднику я не позволю испортить нам праздник!
Отец повел нас с Полуночником по улице к дому аптекаря, который любезно пригласил нас войти. Папа уже собирался прямо перейти к делу, когда Бенджамин подскочил, воскликнув: "Где же мои манеры?", отправился за бренди для гостей. Он вел себя более открыто, чем обычно - очевидно, дома он был не таким, как на людях. Закрыв за нами двери, он словно снял свою маску.
Мне было предложено особое угощение - бокал вина. Оно оказалось сладким на вкус, и я был очень польщен тем, что сеньор Бенджамин посчитал, что я уже достаточно взрослый и смогу оценить его. К моему большому удивлению, все трое выпили за мое здоровье, и я заподозрил, что до нас здесь побывала мать и объяснила причину нашего визита.
- Итак, сударь, - начал аптекарь, поставив свой бокал на стол и обращаясь к отцу, - уже ясно, что Рейс вернулся в Порту не для того, чтобы просто злословить.
- Да, - ответил отец. - Скажи, Бенджамин, неужели наступили худшие времена?
- Да, Джеймс. Его сторонники решили, что настало время всерьез развернуть свою кампанию.
- Какую кампанию? - спросил я.
- По возрождению инквизиции, - ответил папа.
- Когда он приходил в первый раз, Джон, было слишком рано, - добавил аптекарь. - Даже Церкви нужно время, чтобы собрать приспешников, - он многозначительно уставился на меня сквозь овальные очки, а потом резко сорвал их с носа. Покачав ими у меня перед глазами, он дернул рукой, как будто собираясь бросить их в меня. Я вздрогнул, но очки не попали в меня, а бесследно исчезли.
- Церковь заставила Лоренцо Рейса затаиться на время, - продолжил он. Бенджамин встал и протянул руку мне за голову. В его руках вдруг появились очки, и он снова надел их. - А потом эта же Церковь опять призвала его.
- Как вы это сделали? - спросил я.
- Я заставил тебя смотреть в то место, где очков не было. Нет ничего проще, чем научиться нескольким волшебным фокусам, Джон. Любой сможет это. Даже человек, который больше всего на свете любит пугать маленьких мальчиков.
- А кто вызвал колдуна обратно? - спросил я.
- Какого колдуна? - удивился Бенджамин.
- Джон так зовет Лоренцо Рейса, - ответил папа.
Бенджамин рассмеялся.
- Хорошее имя для него. Хотя, уверяю тебя, у него нет никаких сверхъестественных способностей. И ты задал хороший вопрос, милый мальчик. Увы, не могу сказать, кто ставит этот спектакль.
- Кто бы они ни были, они явно хотят развязать террор, прежде чем Наполеон двинется на Португалию, - заметил папа.
- Так и есть, Джеймс. Думаю, они с радостью отдадут страну в руки императора, если он разрешит им раздавать индульгенции.
Он снова обратился ко мне:
- Ну, молодой человек, насколько я понимаю, тебе уже сказали, что ты наполовину еврей.
Я испугался такой прямоты. Заметив мое смущение, он извинился:
- Прости меня, милый мальчик. Дома я привык говорить напрямик, - он с улыбкой наклонился через стол и потрепал меня по плечу, но это смутило меня еще больше.
- Нам о многом надо поговорить, Джон, - мягко сказал Бенджамин. - И я хотел бы вести с тобой беседы об этом в свободное время. Я предлагаю тебе посещать меня раз в неделю. Ты поддерживаешь мое предложение?
Он обратился с улыбкой к Полуночнику и добавил:
- Если хочешь, ты тоже можешь присоединиться к нам, мой друг.
- Мне бы очень, очень хотелось, - ответил тот. - Конечно, если Джон согласен.
- Да, я был бы очень рад, - сказал я.
- Уверяю тебя, Джон, я не желаю тебе вреда. Я - твой верный друг. Но мне сказали, что ты хочешь задать мне пару вопросов.
Я так оробел, что, к своему стыду, у меня началась икота.
- У него так бывает, - извинился за меня отец.
Пока я задерживал дыхание, чтобы прогнать икоту, Полуночник сказал:
- Я могу ошибаться, ведь я говорю по-португальски очень плохо, но мне кажется, сестры Оливейра упомянули о том, что у мальчиков имеются некие различия в интимных частях тела.
При этих словах у меня волосы встали дыбом, а по коже пробежали мурашки. Я по-настоящему разозлился на него.
- Все понятно, - сказал Бенджамин и осушил свой стакан. - Это довольно просто… - И почтенный джентльмен с безупречной репутацией поднялся и начал расстегивать свои штаны. - Если ты не возражаешь, Джеймс, я покажу ему это для лучшего понимания.
Папа тоже допил свой бренди и ответил:
- Конечно, если ты и правда считаешь, что это поможет, Бенджамин.
Глаза Полуночника весело заблестели.
Аптекарь взял в руку свое мужское достоинство и преподал мне краткий урок анатомии, но даже такого подробного разъяснения и моих предыдущих наблюдений за наготой моего отца было недостаточно, чтобы ответить на мой деликатный вопрос.
Поэтому папа встал и показал нам точную форму колпачка, отсеченного у меня и Бенджамина. Я сказал, что предпочел бы сохранить его, но он заверил меня, что он приносит одни неудобства и, будучи немытым, издает ужасно неприятный запах.