Однако, когда Неоптолем протянул руку, желая коснуться загривка собаки, Тарк отодвинулся и, не издавая не звука, по-волчьи приподнял верхнюю губу, показывая свои страшные клыки.
Неоптолем усмехнулся.
- Кусачий! А ты, женщина? Ты будешь кусаться и царапаться? Наши воины говорили, что некоторые пленницы так и делали…
Андромаха молчала, продолжая снизу вверх смотреть на него своими огромными глазами, утонувшими в синих впадинах. Ребенок спал на ее коленях.
- Это правда, что мой отец был другом твоего мужа? - спросил юный базилевс, невольно отводя глаза.
- Правда, - в погасшем голосе женщины будто что-то ожило и потеплело. - Они были врагами, но потом все изменилось.
- Я этого не понимаю. Не могу понять… - мальчик пожал плечами и впервые почувствовал, как ему мешают доспехи, здесь, в море, совершенно бесполезные.
"Надо снять их!" - подумал он.
- Что ты с нами сделаешь? - тихо спросила Андромаха.
- Ты будешь моей наложницей, - не раздумывая, отвечал он. - А мальчик… Пока он маленький, он останется при тебе, а там посмотрим.
Она вновь опустила голову. Ветер раскидывал во все стороны, словно пену на волнах, ее сверкающие бронзовые кудри. Тарк, ясно ощутив ее напряжение, тихо зарычал.
Неоптолем огляделся, отыскал среди бочек и ящиков длинный прочный ремень, взял его и протянул Андромахе:
- Привяжи пса. К мачте. Если он кого-нибудь искусает, воины станут требовать, чтобы я его убил, а мне бы этого не хотелось. Ты поняла?
- Он никого не тронет, - тихо проговорила женщина.
- Привяжи, я сказал! - уже с угрозой в голосе потребовал базилевс. - Не смей мне перечить!
- Хорошо.
Она встала, осторожно опустив спящего ребенка на лежавший рядом мешок, и поманила пса.
- Иди сюда, Тарк. Иди, так нужно…
Ночью заштормило. Это была еще не буря, но волны поднимались высоко, корабль мотало и кренило из стороны в сторону, а вода с взрыхленных пеной макушек волн то и дело пролетала брызгами над бортом и окатывала гребцов. Судно, однако, не перестало слушаться руля и весел и шло, не меняя направления.
Неоптолем на некоторое время сменил у рулевого весла кормчего, когда же тот, передохнув, вернулся на свое место, юный базилевс вновь прошел туда, где, укрывшись куском парусины, крепко прижимая к себе сына, сидела Андромаха.
- Боишься шторма? - спросил он, откидывая парусину.
Лицо Андромахи было бледно, но казалось почти спокойным.
- Я боюсь только за Астианакса. Видишь, ему совсем худо от этой качки.
- Придется привыкнуть. Нам еще долго плыть.
Он наклонился, подхватил малыша подмышки и, почти силой отняв у матери, посадил на какой-то сундук. Астианакс взглянул на него расширенными глазами и вскрикнул от испуга.
- Чего ты хочешь? - Андромаха вскочила и потянулась к сыну.
Но Неоптолем властным движением взял ее за обе руки и резко рванул к себе.
- Я хочу, чтобы ты была моей! Сейчас!
Она вскрикнула и отшатнулась, но, когда Неоптолем сжал ее в грубых объятиях, притискивая к тюкам и бочкам, то вдруг почувствовал, что ее тело словно обмякло, она не пыталась даже вырваться.
- Ну?! Почему ты не сопротивляешься? Не дерешься!? Ну!
- Ты сильнее меня в сотни раз! - прохрипела она, глядя ему в лицо расширенными глазами, в которых были не страх и не ненависть, а что-то, больше похожее на омерзение. - Что толку мне драться с тобой? Ты можешь сделать все, что захочешь, но я все равно никогда не буду твоей! Я принадлежала и буду принадлежать только моему Гектору!
- Он умер, и ты ему уже не нужна! - Неоптолем задыхался от охватившего его вдруг неудержимого возбуждения, похожего на безумие. - И будет так, как я сказал!
Он рывком сорвал прикрывавший ее плечи плащ, рванул лохмотья платья. Она снова закричала, отчаянно и мучительно, как кричат под жертвенным ножом. И тотчас дико завизжал Астианакс. Вскочив на ноги, он перепрыгнул с сундука на ближайшую бочку и оттуда достал Неоптолема, бешено заколотив кулачками по его плечу. Юный базилевс даже не заметил этого. Тогда малыш, с тем же диким визгом, что есть силы вцепился зубами в это мокрое от пота плечо. Неоптолем не почувствовал укуса. Он уже опрокидывал свою жертву на шершавые доски днища, уже нависал над нею, захлебываясь и безумно хохоча.
И тут над самым его ухом раздался оглушительный рык и громадное тело ударило его сверху. Быстрота реакции, почти такая же, как у отца, спасла Неоптолему жизнь - почти бессознательно он успел повернуться, прикрываясь полусогнутой рукой, и страшные челюсти Тарка, уже готовые сомкнуться сзади на его шее, сжали руку выше локтя.
Могучий пес одним рывком оборвал ремень и бросился на базилевса
Могучий пес одним рывком оборвал толстый ремень и бросился на базилевса прежде, чем кто-либо из бывших поблизости воинов успел заметить это…
Тарк мгновенно перекусил бы руку мальчика, но в том месте, которое сжали его зубы, левое плечо Неоптолема украшал широкий железный браслет. Он лишь немного смягчил хватку, однако зубы пса, смяв и прогнув железо, растерзав плоть, все же не достали до кости.
Неоптолем, вскрикнув от резкой и неожиданной боли, мигом вскочил и обрушил бешеный удар кулака на голову собаки. Тарк обмяк и рухнул замертво на днище корабля.
И тотчас раздался нечеловеческий крик Андромахи. Она видела, как упал ее защитник, могла подумать, что Неоптолем убил его и прийти от этого в ужас. Но случилось другое несчастье, куда более страшное: с размаху нанося удар собаке, Неоптолем взмахнул правой рукой, на которой висел, вцепившись в нее, Астианакс. Малыш сорвался и, беспомощно раскинув ручонки, перелетел через борт корабля…
- Не-ет! - взвыла женщина, вскочила, уже не чувствуя своей наготы, не видя ничего, кроме летящего в темные волны тельца, не слыша ничего, кроме пронзительного и отчаянного крика:
- Мама-а-а!
На миг Неоптолем застыл, ошеломленный, потрясенный всем, что произошло и продолжало происходить. Из глубоких ран, оставленных зубами Тарка, ручьями лилась кровь.
Корабль резко качнуло, и Андромаха упала, немного не достав борта, через который хотела перемахнуть в воду.
- Держите ее! - крикнул Неоптолем, краем глаза успев увидеть бросившихся к нему на помощь воинов.
В следующий миг он вскочил на борт, изо всех сил оттолкнулся и прыгнул в воду.
Когда большая тяжелая волна поглотила его и затем вытолкнула на узорчато-пенную, летящую то вверх, то вниз поверхность, мальчик вдруг подумал, что не найдет Астианакса. Было почти совершенно темно - рассвет еще еле-еле прорезался сквозь непроглядность штормовой ночи. И волны все были одинаковые, и все вокруг сливалось в клокочущую и качающуюся массу, которая, будучи рядом, прикасаясь, охватывая и втягивая в себя, казалась живой и смертельно опасной.
Но тут почти рядом показалась из воды кудрявая головка малыша, и Неоптолем, одним взмахом доплыв до него, левой рукой охватил беспомощно барахтающееся тельце. Хуже всего было то, что эта рука немела и отказывалась служить: Тарк не разгрыз кость, но, наверное, сильно повредил мышцы…
Базилевс огляделся. Ему стало страшно, когда он увидел, как далеко оказался корабль, куда дальше, чем он думал - пока он нырял, его отнесло на порядочное расстояние.
Кормчий, видевший все или почти все, что произошло, уже разворачивал судно, отдавая команды гребцам. Некоторое время они делали невероятные усилия, чтобы направить корабль наперерез волнам, навстречу плывущему. Неоптолем изо всех сил греб, но одной рукой грести было трудно, а левой все тяжелее становилось держать малыша: он уже не чувствовал этой руки.
В конце концов, корабль оказался достаточно близко, и Пандион ловко бросил базилевсу веревку с привязанным к ней дротиком, который вонзился в волну прямо перед носом мальчика.
Только когда их обоих переволокли через борт, один из воинов отпустил Андромаху - не то она могла бы броситься в воду, и тогда пришлось бы спасать и ее тоже…
Астианакс не успел захлебнуться и, оказавшись на руках у матери, отчаянно заревел. Его трясло от холода и от страха, и Пандион, будто ничего особенного не случилось, протянул Андромахе кожаную флягу с вином.
- Дай-ка ему несколько капель и побыстрее заверни его в плащ.
Она повиновалась и лишь потом, вдруг до конца осознав все произошедшее, обернулась и посмотрела на Неоптолема.
Мальчик стоял, вцепившись здоровой рукой в борт и стараясь не показывать, что его тошнит. Прокушенная рука висела, как плеть, кровавые струйки с нее змеились по мокрому хитону, по ноге…
- Неоптолем! - прошептала женщина, приподнимаясь на коленях и протягивая к нему руку - Неоптолем…
- Мне очень жаль, если я убил твоего пса, - немного резко сказал он. - Тем более, что это был прежде пес моего отца.
- Да он очухается! - заметил один из воинов, тронув рукой неподвижное тело собаки. - Дышит, и уже пошевелился разок. Надо бы только привязать покрепче. На два ремня.
- Я не дам ему больше никого тронуть, - твердо сказала Андромаха. - Прости, Неоптолем! Прошу тебя! Ты во второй раз спасаешь жизнь моему сыну.
- В третий, - заметил Пандион. - Перед нашим отплытием приходили базилевсы - Менелай и еще двое, и требовали, чтобы твоего сына принесли в жертву, женщина. Но Неоптолем не дал им и говорить об этом, даже за меч взялся. Так что в третий раз, чтоб ты знала.
Она заплакала, закрыв лицо руками. Густые волосы, распавшись по плечам, будто плащ, прикрывали ее наготу.
Неоптолем смотрел на нее, изумляясь этой сказочной красоте и не понимая, как он мог только что кинуться на эту женщину с яростью и бессмысленностью животного.
- Ты тоже прости меня, Андромаха, - проговорил он тихо. - Я не нарочно бросил Астианакса в воду, я даже не видел, что он повис у меня на руке. Вообще, все было глупо…
Он посмотрел на своих воинов. Все, кто не сидел на веслах, столпились кругом и молча смотрели то на него, то на Андромаху, то на громадного золотистого пса, в это время уже начавшего шевелить лапами, оживать.
- Что вы все стали? - вдруг рявкнул мальчик. - Меня перевяжет кто-нибудь, или мне самому? И найдите какую-нибудь одежду для этой женщины.
Глава 4
Чтобы заглушить боль, он выпил полфляги крепкого вина и почти сразу заснул, с головой укрывшись плащом, уже не ощущая ни качки, ни порывистого ветра, ни влаги, пропитавшей одежду - Неоптолем даже не снял мокрого хитона.
Проснулся он уже после полудня, и взгляд сразу окунулся в белизну новенького паруса, поднятого на мачте взамен прежнего, потрепанного бурями еще в первое плавание. Полный воздуха и солнца, парус сиял, споря чистотой с редкими облаками, скользящими в небе.
Дул ровный попутный ветер. Весла гребцов были подняты и наполовину втянуты внутрь корабля. Воины-гребцы отдыхали, расстелив на досках плащи и блаженно растянувшись на них. Только кормчий был на своем месте, да на мачте, удобно пристроив ноги в веревочных петлях, сидел дозорный.
- Где Пандион? - спросил Неоптолем ближайшего к нему воина, пряча в зевке гримасу боли: при первом же движении прокушенная рука резко и мучительно заболела.
- Я здесь, - отозвался тот, подходя и протягивая базилевсу чашку воды с добавленным в нее вином. - Глотни, ты все еще бел, как этот новый парус.
- Все ли наши корабли плывут вместе с нами? - спросил базилевс. - Никто не отстал и не потонул?
- Наши все видны. Все тринадцать мирмидонских кораблей - твои восемь и четыре твоего отца. Думаю, с них нас тоже видят, - ответил Пандион. - Видны еще пять или шесть чьих-то кораблей. Остальные либо отстали, либо уже изменили направление - плывем-то уже каждый к себе… Как ты, мой господин?
- Да все нормально со мной! - без досады, почти равнодушно отмахнулся Неоптолем и сел, стараясь не опираться на раненую руку. - Слушай, Пандион… - тут он понизил голос, заговорив так, чтобы его больше никто не слышал. - Ты… Ты когда-нибудь брал женщину силой?
- Я? - изумился богатырь. - Силой? А зачем? Я им и так нравлюсь. Бывает, что какая-нибудь нарочно делает вид, что сопротивляется, так ведь это сразу видно, это просто такая игра. А силой… Тьфу! Нет.
Мальчик вспыхнул.
- Ну… А некоторые говорят, что в этом есть какое-то удовольствие.
- Хм! - по лицу Пандиона, бородатому, крупному, слева украшенному тремя небольшими круглыми шрамами, следами боевого трезубца, пробежала усмешка. - Ну да, говорят. Я не пробовал, но если хочешь знать, мой господин, то… уж прости за грубость, по мне это то же самое, что сидеть с завязанным ртом и запихивать в себя еду через задницу - мол, все равно ведь она будет у тебя внутри.
- А если я хочу женщину, а она не хочет меня? - почти со злостью спросил Неоптолем.
- Хо! Не хочет! Сегодня не хочет, а завтра захочет… Они такие. Дай-ка я сменю повязку на твоей руке - кровь вроде бы остановилась, но посмотреть не мешает. Ну и зубы у этого пса!
Вскоре после этого разговора базилевс, миновав белую зыбкую завесу паруса, подошел к своей пленнице. Андромаха, в широком мужском хитоне, подпоясанном веревкой, с волосами, заплетенными в одну толстую косу и кое-как подвязанными на затылке другим куском веревки, сидела на одной из освободившихся возле борта скамеек (гребцы отдыхали) и смотрела в солнечную бесконечность моря. Астианакс, закутанный в плащ, спал на постели из двух тюков, под охраной лежащего рядом с ним Тарка. Завидев подходившего Неоптолема, могучий пес тихо, но грозно зарычал. Его не испугал полученный ночью страшный удар, и он готов был вновь кинуться в драку.
Андромаха обернулась, услыхав рычание собаки, увидела базилевса и, встав со скамьи, подошла к псу.
- Тарк! - ее голос звучал так же мелодично и так же безжизненно, как накануне. - Не смей никогда трогать этого человека! Ты слышишь - ни-ког-да не трогай его. Его отец - Ахилл! Ахилл, понимаешь?
Когда она произносила это имя, ее голос ожил, в нем зазвучали теплота и боль. И громадный пес вдруг заскулил чуть слышно, с тоской глянув янтарными глазами в глаза хозяйке. Потом посмотрел на Неоптолема и чуть заметно мотнул большим пушистым хвостом по доскам корабельного днища.
- Он понял, - сказала Андромаха Неоптолему. - Он все понимает. Подойди к нему, не бойся.
- Я и не боюсь.
Преодолев невольное содрогание, мальчик опустился на корточки возле собаки и протянул к густому загривку здоровую руку. Тарк напрягся, но не шевельнулся и молча дал Неоптолему провести пальцами по своему золотистому меху.
- Я принес поесть тебе и Астианаксу, - сказал Неоптолем, указывая глазами на большое блюдо с лепешками, плошкой сыра и кувшином воды, которое он перед тем поставил на одну из бочек. - Вы же голодные.
- Спасибо, - Андромаха вновь опустилась на скамью. - Воин дал мне вчера лепешку, и я покормила сына. А мне есть не хочется.
- Ты больше суток голодаешь! - покачал головой Неоптолем. - Так нельзя. Поешь, прошу тебя.
- Хорошо.
Она взяла блюдо к себе на колени и принялась за еду, а он сидел на сундуке и смотрел, как она отламывает кусочки хлеба своими тонкими смуглыми пальчиками, как подхватывает в ладонь горсточку сыра и осторожно берет его розовыми губами, похожими на свернувшиеся лепестки шиповника. Никогда Неоптолем не думал, что можно так восхищаться и любоваться, наблюдая за чьей-то едой.
Молодая женщина отломила половину лепешки и протянула Тарку. Тот сразу проглотил кусок, и снова большой пушистый хвост описал полукруг по шершавым доскам.
- Дай ему еще, - сказал Неоптолем. - Я принесу побольше. Ничего другого у нас пока нет, но кормчий говорит: если не будет сильных штормов, то через пару дней мы сделаем остановку на одном из островов, что у нас на пути - там мы выменяем у пастухов молока, мяса, еще сыра.
- А куда мы плывем? - спросила Андромаха, наливая в чашку воды и поднося ее к губам.
- Мы плывем в Эпир, в мое царство, - ответил мальчик.
- Да, Ахилл говорил, что старый царь Эпира - брат его отца, и что власть над этой землей перейдет к вам. А далеко это от Фтии, в которой вырос Ахилл?
- Близко. Пелей мечтал объединить эти земли, но родственников у нас еще много. А ты, выходит, и вправду хорошо знала моего отца?
Андромаха посмотрела ему в лицо своими изумрудными глазами и проговорила тихо:
- Ты можешь не верить, Неоптолем, но твой отец и мой муж действительно были самыми близкими друзьями. И мы любили… мы любили Ахилла!
И тут силы снова ей изменили, она вскрикнула и, всплеснув руками так, что блюдо едва не соскользнуло с ее колен, закрыла лицо ладонями:
- Ахилл, Ахилл! О, если бы ты был жив, если бы оставался с нами, ничего бы не произошло… Все было бы хорошо!
Она заплакала, но тут же, совладав с собою, подняла голову, ладонью отирая слезы.
- А Гектор так и не поверил! - воскликнула Андромаха. - Он говорил, все время говорил, что Ахилл жив и вернется!
- Он думал, что богиня Фетида, которая унесла с костра его тело, вернула его к жизни? - Неоптолем был изумлен этим искренним порывом отчаяния и таким явным, таким непритворным проявлением любви к его отцу со стороны молодой троянки. - Но, если так, то мой отец испил нектара и отведал амврозии и стал божеством… Он не вернется к людям. Некоторые наши воины так и думают.
Андромаха покачала головой:
- Нет, нет. Гектор был уверен, что его друг ожил и остался человеком. Он… он говорил, что его тело взяла с костра вовсе не богиня Фетида, а царица амазонок Пентесилея, которую Ахилл любил - Гектор узнал ее… Он говорил, что есть тайна, которую он не может открыть, но суть ее в том, что амазонки иногда могут оживлять мертвых! И мы ждали… мы его ждали. Если бы он был с нами, он не дал бы ахейцам разрушить Трою!
Неоптолем нахмурился. Да, ему говорили, что его отец сделал все возможное для заключения мира с троянцами, что он не хотел и слышать о штурме города, что даже после нападения амазонок он доказал, что в этом не было вины царя Приама и что переговоры можно продолжать… Об этом говорили воины, базилевсы предпочитали не говорить. Впрочем, из базилевсов он беседовал подолгу только с Агамемноном и Менелаем, а они-то ясно, чего хотели!..
- Значит, я пошел против воли отца? - резко спросил он пленницу.
- Да, - твердо ответила Андромаха. - Но ведь ты этого не знал, верно? Они обманули тебя? Они ведь и Ахилла сперва обманывали! Менелай ему сказал, что его друга Патрокла убил Гектор, а на самом деле смертельный удар Патроклу нанес другой воин. Гектор мне потом рассказал. Мой Гектор!..
Она закрыла глаза, и на мгновение ее лицо просияло - она ясно увидела мужа. Неоптолем ощутил острую, как жало, боль, но не испытал гнева. Тем более, что выражение счастья на лице Андромахи тут же исчезло, и оно вновь потемнело.
- Я схожу с ума! - прошептала она. - Я отчетливо чувствую, что жив и мой Гектор, хотя он на моих глазах! На моих глазах…
У нее вырвалось дикое, истерическое рыдание, она вся задрожала. И вновь вместо гнева Неоптолем ощутил острую, незнакомую прежде жалость. Он не понимал, что с ним происходит.
- Андромаха! - мальчик взял ее руку и сжал, стараясь не причинить боли. - Послушай… прости меня! Я никому, никогда не дам обидеть ни тебя, ни твоего сына. Даю слово.