- Лежать, Тарк! - властно приказала Андромаха и вновь посмотрела в глаза Менелаю. - В таком случае, кто устроил это покушение, царь? У них были спартанские мечи, и наши воины узнали некоторых из них. А позже один из раненных Неоптолемом убийц пришел в себя и, перед тем, как испустить дух, сказал, что он из Спарты. Кто послал их, Менелай?
- Моя дочь Гермиона, обезумевшая от ревности к тебе, - ответил он спокойно. - И во главе их был мой племянник Орест, который давно и отчаянно влюблен в Гермиону. Видишь, я говорю тебе правду.
Царица кивнула.
- Их осталось в живых пятеро, - медленно произнесла она. - Пятеро убежали из храма и, вероятно, вернулись в гавань.
- Четверо, - усмехнулся Менелай. - Пятый умер от раны в спине… Ты хочешь, чтобы я их выдал тебе?
Андромаха усмехнулась в ответ.
- Своего племянника ты ведь не выдашь, а он был главой заговора.
Менелай покачал головой.
- Я не люблю Ореста, Андромаха. Он совсем не похож на Агамемнона, он мне не близок… И я меньше всего хотел бы, чтобы он стал мужем моей дочери, хотя, если сказать честно, она мне тоже не близка. Но его я просто опасаюсь: человек, который убил свою мать, не может быть нормальным. Я бы выдал его тебе вместе с остальными тремя, которых я приказал взять под стражу, но ведь Орест - подданный своей сестры, царицы Микен Электры. Она, как я думаю, тоже не любит его и вряд ли о нем пожалеет, но ей только дай предлог для ссоры со Спартой! А еще больше она бы обрадовалась, если бы Спарта вступила в войну с Эпиром, потому что тогда ослабнут оба царства, и она сможет укрепить свое могущество… Так что же, дадим ей такую возможность, Андромаха?
Менелай смотрел царице в глаза, и та видела, что он не лжет. Его голос звучал устало и тускло. Он действительно не хотел ссоры и войны, она это понимала.
- Что же нам делать, в таком случае? - спросила она прежним, чистым и абсолютно невозмутимым голосом.
- Ты поверишь мне, если я поклянусь, что сам предам смерти троих уцелевших преступников? - тихо спросил Менелай. - Я мог бы их доставить сюда, но тогда все спросят, где четвертый? И вряд ли пристойно будет говорить, что он тоже умер от ран, как это случилось с пятым…
Он сделал паузу, должно быть, думая, что царица прервет его новым вопросом. Но та молчала, ожидая, пока Менелай скажет все до конца. Мирмидонцы, блистая доспехами и оружием, стояли по бокам ее кресла, как каменные. И недвижно, грозно застыл у ее ног золотистый пес Ахилла. Во всем этом было что-то настолько торжественное и одновременно таинственное, что у царя Спарты, никогда не страдавшего трусостью, слегка дрогнуло сердце. Он вспомнил о кораблях, загородивших его судам выход из бухты, о гневном молчании толпы эпирских жителей, мимо которых он недавно прошел перед тем, как войти во дворец. Что это все означает? Месть за сожженную Трою?
Высокая тень скользнула по стене и встала за креслом Андромахи. Менелаю вдруг стало холодно. "Гектор!" - пронзила сознание одуряющая страхом мысль.
У него хватило мужества слегка повернуться и посмотреть назад. За его спиною стоял старый Феникс, перед тем остановившийся у входа в зал, но теперь подошедший ближе. Это его тень упала на стену позади царицы.
Менелай понял, что готов разразиться истерическим смехом, и поспешно опустил голову, чтобы Андромаха не успела заметить его смятения. Но она заметила.
- А как же с Орестом, царь? - вновь прозвучал ее мелодичный голос. - Троих ты убьешь, а он? Он вернется в Микены?
- Нет! - почти с бешенством выдохнул Менелай. - Он поедет со мною в Спарту. Сразу по приезде я выдам Гермиону замуж за одного из моих друзей, который давно этого добивается. Думаю, теперь и она согласится, лишь бы причинить боль Оресту.
- Да? - не удержала Андромаха удивленного восклицания. - Но ты говорил, что это она приказала ему убить Неоптолема.
Теперь Менелай дал себе волю и сухо, зло рассмеялся.
- Ты - женщина, но ты не знаешь женщин, царица! Да, она отчаянно хотела его убить, но едва узнала, что он ранен и, скорее всего, ранен смертельно, она пришла в ужас и возненавидела того, кто это совершил! Думаю, она всерьез поверила в то, что ничего такого не приказывала, а просто так болтала… Нет, нет, она выйдет замуж, и Ореста я заставлю быть на ее свадьбе! Может, он и не умрет с горя и от злости, но ему будет хуже, чем если бы я его заколол своим мечом.
- Кажется, ты тоже его ненавидишь, - задумчиво проговорила Андромаха. - Но ведь это сын твоего брата, а брата ты, как говорят, любил.
- Да, я любил Агамемнона! - воскликнул Менелай. - Но я же говорил тебе: Орест на него не похож! Я и представить себе не смог бы, чтобы Агамемнон пошел на поводу у женщины…
- Но из-за женщины вы с ним начали войну и вовлекли в нее всех ахейских царей! - уже резко произнесла Андромаха.
Менелай вновь опустил голову, понимая, что погибнет, если произнесет хотя бы одно лишнее слово. Мысленно он поставил себя на место Андромахи, попытался представить все, что она должна была сейчас чувствовать и переживать, и понял, что сам едва ли сдержал бы свой гнев… Но, подняв голову, он увидел, что царица смотрит на него прежним, почти невозмутимым взглядом, и даже Тарк по-прежнему лежит, не шевелясь. "Вот это сила!" - подумал Атрид с невольным восторгом.
- Войну мы начали не из-за женщины, Андромаха, - медленно проговорил царь Спарты. - Вернее, для меня это сперва было действительно лишь делом моей оскорбленной гордости. Но не для Агамемнона. Он просто воспользовался подлым поступком Елены и моим гневом, чтобы объединить базилевсов вокруг Микен и завоевать Троаду с ее несметными богатствами. Позже он и меня убедил, что так нужно, и что повод - лучше некуда. Он был честолюбив и самонадеян. И я тоже. Год за годом шла война, и мы понимали, что нам не победить, но не могли остановиться…
- Но вы же победили! - голос Андромахи дрогнул, дрогнула ее рука, и, ощутив эту дрожь, вновь глухо зарычал Тарк.
- Лежать! - крикнула молодая царица, сдерживаясь из последних сил, краем глаза ловя умоляющий взгляд Феникса и с другой стороны - сурово-вопросительный взгляд Пандиона. - Вы победили, Менелай. Сперва обманув Ахилла, которому ты сказал, что его друга убил Гектор, хотя Патрокл был убит другим воином. Тогда случилось чудо: Гектор остался жив. Потом вы хотели воспользоваться предательством жреца и во время перемирия захватить Трою, пройдя через подземный ход. Не смотри с таким удивлением - это Ахилл помешал вашей затее, раскрыв ее нам с Гектором! Он всегда был до конца честным. Потом вы хотели воспользоваться нападением амазонок, потом… потом погиб Ахилл, и ценой подлого обмана вы взяли Трою! Вы победили, Менелай! Или нет?
- Нет, - голос царя Спарты звучал теперь жестко. - Какая же это победа, Андромаха? Когда-то потомки Критского царя Ила тоже завоевывали Троаду. Они захватывали богатые земли, строили там свои города и крепости, возводили дворцы, назначали наместников, усмиряли варварские племена, жившие вокруг, заводили связи с соседними странами. Они создали великое государство, и ради этого нужны были все те войны - после них наступил мир, и народы, которые они покорили, сотни лет жили счастливо. А что сделали мы? За двенадцать лет мы погубили сотни лучших наших воинов и героев, а оставшихся в живых перессорили! Мы разорили Троаду и разрушили все, что могли разрушить. Мы сожгли Трою, прекраснейший и богатейший город Азии, и ничего не построили взамен. Наши войска были утомлены и озлоблены годами войны, и мы не только не могли оставить в Троаде наши отряды, но не сумели бы даже прислать туда новых воинов, чтобы расширять свои владения: кто бы захотел туда ехать? Союз базилевсов не укрепился, а расшатался из-за распрей и обид, и никакого великого государства мы бы не создали, даже останься Агамемнон жив! Он затеял войну, не рассчитав сил и не понимая, на что идет. Жаждой золота и крови нельзя объединить никого! И теперь тени той войны преследуют нас, раны ее гниют, и наши страны на грани столкновения друг с другом, как было в давние времена. Я признаю свою вину в том, что произошло. Но неужели уже ничего нельзя исправить, Андромаха?
Она продолжала прямо смотреть Менелаю в глаза и видела, что он не лжет. Сделав над собою усилие, царица ответила:
- Нужно попробовать. Гектор говорил, что и Приам вначале хотел войны, тоже безумно надеясь на победу и завоевание ахейских земель. Значит, и мы были виноваты. А Неоптолем надеялся укрепить мир с другими ахейскими царями, и когда он поправится, я думаю, он не откажется от этой мысли, хотя его и пытались убить… Что ты предлагаешь мне, царь Менелай?
- Я предлагаю тебе заключить союз, царица! - его голос дрогнул, спартанец не скрывал радости. - Если ты выпустишь отсюда наши корабли, я пришлю в Эпир богатые дары в уплату за то, что мои люди посмели посягнуть на твоего супруга. И впредь, будет жив Неоптолем или нет, я обещаю тебе помощь и поддержку Спарты.
- Хочу верить тебе.
- Поверь! - он приложил руку к груди, словно боялся, что сердце выскочит из нее наружу. - Давай попробуем, Андромаха! Мы с тобой потеряли почти все самое дорогое. Не станем умножать нашей боли! Прости меня…
Эти слова в устах надменного Атрида заставили вздрогнуть даже Феникса, а мирмидонские воины, многие из которых хорошо знали Менелая, изменив своей невозмутимости, изумленно переглянулись. Они понимали, что, при всей опасности своего положения, царь Спарты не мог перетрусить. Значит, он говорил искренне.
Андромаха встала.
- Прощаю тебя и принимаю твое предложение, царь! - произнесла она спокойно и твердо. - Верь и ты мне - я не нарушу слова. Когда мой супруг выздоровеет, он, вероятно, сам встретится с тобой, и вы все обсудите, но в любом случае, я знаю его волю: мир, а не война. Пандион, вели кораблям открыть выход из бухты и выпустить спартанцев. Что до тех, кто покушался на царя, то я не настаиваю на их казни, Менелай. Если останутся в живых те, кто им приказал, убивать их будет несправедливо.
Менелай глубоко вздохнул, чувствуя, как капли пота сползают по шее на спину и хитон начинает липнуть к телу.
- Благодарю тебя! - воскликнул он, с уже не скрываемым восхищением глядя на Андромаху. - Твоя мудрость и благородство будут мне уроком…
Царица слегка наклонила голову в ответ на его поклон.
- Прощай, царь! Феникс и мои воины проводят тебя в гавань. А я должна идти к Неоптолему. Он ждет меня.
Говоря так, она искренно верила, что говорит правду, что и в пропасти глубочайшего забытья Неоптолем услышит ее голос, почувствует ее присутствие, что ее близость поможет ему, сохранит его от падения еще глубже, туда, откуда будет уже не выбраться… Когда-то ее любовь вместе с волшебным снадобьем Хирона сохранила жизнь Гектора. Теперь снадобья не было. Теперь оставалось только любить и молиться.
Глава 12
Одиннадцать дней Неоптолем находился в полузабытьи, вернее, в полусне, вызванном сильными снадобьями, которые давал ему Махаон. Лекарь применил их, стараясь погасить невыносимый жар, в первые дни сжигавший тело юноши. При этом у него почти не было судорог и бреда - он потерял слишком много крови и слишком ослабел - лишь пот потоками стекал с висков, заливал грудь, струился по ногам. Махаон велел с ложки вливать в рот царя как можно больше теплого травяного отвара, чтобы плоть не иссыхала от жара и такого обильного выделения влаги. На третий день жар исчез, тело раненого, напротив, сделалось холодным, особенно застыли руки и ноги, и всем показалось, что он умирает. Лекарь приказал растирать ступни и лодыжки юноши разогретым маслом, массировать грудь. Тепло вернулось, но вновь начали кровоточить раны, и растирания прекратили. Когда же перестали подливать в питье сонное зелье, начался бред, и лекарь распорядился вновь поить Неоптолема снотворным, почти уверенный, что опять наступит охлаждение и затем смерть. Однако, раненый, впал уже не в такое глубокое забвение - он словно задержался между бытием и небытием, зацепившись за краешек жизни и удерживаясь на нем силой своей молодости и родившейся в последние мгновения сознания надеждой на счастье.
Андромаха в эти дни почти не отходила от своего юного супруга. Она сама поила его с ложки теплыми отварами и молоком с разведенным в нем медом, поддерживала голову, когда рабы приподнимали его, чтобы сменить постель или дать возможность лекарям поменять бинты. Она говорила с ним, брала его за руку, иногда пела колыбельные, которые приходили ей на память. Она ела и пила прямо возле его постели и уходила лишь для того, чтобы поспать короткие четыре-пять часов, или чтобы отдать самые необходимые распоряжения придворным и рабам. Правда, несколько раз ей пришлось принимать жалобщиков, разбирать тяжбы, мирить богатых горожан, повздоривших из-за несправедливо разделенной прибыли. Молодую царицу изумляло то, что с подобными пустяками приходили в царский дворец - в Трое для таких нужд существовали судьи низшего порядка, здесь же царь был обязан вникать в любую мелочь, и это, конечно, отвлекало от более важных дел. Впрочем, некогда Гектор, занимаясь самыми-самыми важными для Трои делами, тоже утруждал себя необходимостью знать обо всех мелочах и самому во всем разбираться, хотя решать тяжбу двух повздоривших торговцев, конечно, не стал бы.
Вечерами Андромаха выслушивала доклады воинов и дворцовых служителей (в эти дни ей докладывали, что все спокойно) и возвращалась в покои Неоптолема. На шестой день юношу со всеми предосторожностями перенесли в его комнату на втором этаже дворца, где было чисто и уютно и не тянуло дымом от дворцовой кухни.
Очень часто, когда молодая женщина сидела подле постели царя, к ней неслышными шагами подбирался Астианакс, за эти дни притихший и погрустневший, садился на скамеечку возле ног матери и опускал голову на ее колени. Она гладила сына по черным мягким кудрям и молчала. Мальчик тоже молчал или просил рассказать какую-нибудь сказку ему и Неоптолему, и она рассказывала.
За эти дни все двадцать восемь ран Неоптолема постепенно закрылись, но затягиваются ли они внутри, Махаон и другие лекари не знали и боялись предполагать.
Вечером одиннадцатого дня Махаон сказал, что дольше поить царя снотворным опасно и решил пойти на риск - отменил сонное питье.
Утром, на двенадцатый день, Неоптолем проснулся.
Его голова была повернута набок, и он увидел перед собой широко раскрытое окно, и за окном - ветви жасминового куста, который пророс на балконе, пустив корни между каменными плитами. Жасмин цвел, и от его запаха воздух в комнате становился гуще и слаще. Тонкая занавеска наполовину закрывала оконный проем, мешая длинным солнечным лучам добираться до постели царя, но солнечное тепло мягко касалось его лица и не закрытых тонким одеялом обнаженных плеч.
Юноша попробовал глубоко вздохнуть и ощутил, как в грудь и во все его тело волной вливается боль. Он не вскрикнул, только крепко сжал зубы. Боль не уходила, она была почти во всех его членах и мучительно грызла изнутри, вызывая желание сжаться, притянуть ноги к животу, согнуться пополам. Но Неоптолем знал, что если бы на это и хватило сил, стало бы только больнее. Лучше перетерпеть. Он постарался расслабиться, ровно, спокойно дыша, и стало немного легче.
Ему не было нужды вспоминать, что с ним случилось - очнувшись, он уже все помнил. И сразу возникла мысль: Андромаха! Она была рядом, он чувствовал ее все это время, хотя и не знал, как долго был в забытьи. Где она? Где?
Зная, что причинит себе новое страдание, Неоптолем все же приподнял голову и, с трудом повернув ее вправо и влево, осмотрелся.
В комнате никого не было. Это произошло совершенно случайно. До того царя ни на миг не оставляли одного. Но именно сейчас дежуривший в его комнате молодой лекарь отлучился, чтобы показать Махаону составленное им дневное питье раненого, рабыня, которая ему помогала, отправилась за свежей постелью, а стража, охранявшая комнату, стояла снаружи. За два часа до того Андромаха, просидевшая возле постели юноши всю ночь, ушла к себе, чтобы немного поспать: усталость сломила ее, да и сон Неоптолема казался спокоен.
Юноша слышал приглушенные голоса стражников, доносившиеся из-за неплотно прикрытой двери, и понимал, что он не один - можно было позвать людей. Но ему не хотелось видеть никого, кроме Андромахи. А она придет, в этом он не сомневался.
"Неужели я не бредил и не сошел с ума? И она вправду сказала, что любит меня?" - подумал он. И тут же испугался: "А если это было предсмертное видение? Да нет, чушь! Я же не умер… Она сказала это! Сказала!"
Занавеска на окне зашевелилась, из-за нее показалась кудрявая черноволосая голова. Показалась и спряталась.
- Кто это? - спросил Неоптолем и удивился тому, как тихо и слабо прозвучал его голос.
Однако его услышали.
- Это я.
В оконном проеме, не закрытом занавеской, появился Астианакс и, спрыгнув на пол, медленно подошел к постели раненого. Мальчик был в красной тунике без рукавов и босиком - в жаркие дни он любил бегать по дворцу и террасе без сандалий. Он держал в обеих руках глиняную чашку, из которой свешивалась огромная сердоликово-желтая гроздь винограда, и над нею упрямо вилась нахальная пчела, на которую мальчик то и дело сердито дул, пытаясь прогнать, но она неизменно возвращалась к сочным ягодам.
Подойдя, мальчик поставил чашку на низкий деревянный столик и вытер о край туники ладони, сладкие от сока.
- Здравствуй, Неоптолем! - тихо, опуская голову, проговорил он.
- Здравствуй, Астианакс, - ответил юноша, сообразив, что сын Андромахи впервые с ним поздоровался первым!
- Я пришел попросить у тебя прощения, - выдохнул Астианакс, вскинул глаза и тут же опять их опустил.
- За что? - Неоптолем старался говорить громче и яснее, но голое его звучал слабо, с хрипотцой - боль мешала дышать. - За что ты просишь прощения?
- За то, что я тебе всегда грубил! - воскликнул мальчик. - И что на тебя злился… Я думал… ну… я думал, что ты обижаешь маму!
- Я ее обидел только один раз, - сказал Неоптолем. - Но я ее люблю.
- Я знаю! Я теперь знаю! - голос Астианакса зазвенел. - Я знаю, что ты меня спасал два раза, а я… я…
Он всхлипнул и отчаянно закусил губу, но слезы все равно вывернулись из глаз и закапали на красную ткань туники.
- Что ж ты ревешь? - Неоптолем заставил себя улыбнуться. - Я же не умер. А плакать мужчине стыдно.
- А я не плачу! Это пот. На улице жарко, - прошептал мальчик.
- Тогда прости, мне показалось. И я не сержусь на тебя, Астианакс. Мы помирились, да?
Мальчик не ответил, но, подойдя еще ближе, обхватил тонкими смуглыми руками могучую шею царя и крепко поцеловал его в щеку теплыми пухлыми губами.
Неоптолем сумел обнять его в ответ, но это движение причинило такую резкую боль, что юноша едва не потерял сознания. Судорога, сжавшая его лицо, не ускользнула от глаз ребенка.
- Больно? - тихо спросил он.
- Да, - с трудом выровняв дыхание, ответил юный царь. - Но это ничего. Боль можно научиться терпеть. Это мне виноград?
Астианакс шмыгнул носом и заулыбался, открывая во рту две смешные щербатины: у него выпадали молочные зубы.
- Тебе. Он очень сладкий. Дать?
- Дай. Только прямо в рот. Что-то меня руки еще не очень слушаются…