Мальчик вкладывал в рот Неоптолему четвертую или пятую виноградину, когда в комнату вбежала рабыня и ахнула в испуге.
- О, мой господин, ты проснулся! И никого не было… А ты что тут делаешь, царевич?
- Он пришел ко мне, - ответил юноша. - И останется здесь, пока сам не захочет уйти. Где царица?
- Я здесь, Неоптолем!
Андромаха вошла в комнату так тихо, что никто не услыхал ее шагов. Еще за порогом она различила голоса мужа и сына и сумела подавить волнение. Ее лицо было спокойно, на губах цвела улыбка.
- Я заснула, но мне приснилось, что ты зовешь меня, и я тут же встала и пришла. Доброе утро!
Андромаха взяла его за руки и, наклонившись, осторожно коснулась губами сладкой от виноградного сока щеки. Она поцеловала его впервые.
- А в губы? - прошептал царь, пытаясь сжать ее пальчики в своих ладонях и понимая, что на это у него еще нет сил. - Мужа целуют в губы. Или я сошел с ума, и всего этого не было… и ты мне не жена? Тогда за что же меня убивали?
Андромаха покачала головой.
- Это было. И я жена тебе. Вот!
Прикосновение ее полураскрытых губ оглушило Неоптолема, будто он глотнул огненного неразбавленного вина. Он закрыл глаза. В ушах зазвенела странная музыка, будто одновременно звучали пять или шесть кифар, и с ними перекликались далекие, прозрачные свирели. Какой-то небесный танец кружился и сверкал, поднимая его над землей. Боль погасла, провалилась глубоко-глубоко.
"Умереть бы, чтобы это осталось навсегда! - подумал юноша. - Разве бывает лучше?"
- Мама, ему что, опять плохо? - услышал он испуганный шепот Астианакса.
- Нет - Неоптолем открыл глаза и улыбнулся. - Мне хорошо.
- Астианакс! - Андромаха положила руку на голову сына и посмотрела на него умоляюще-ласково. - Пойди, поиграй. А я тут посижу. Неста, принеси свежего питья, то, что в кувшине, нагрелось от солнца.
Рабыня, поклонившись, вышла, а мальчик, дойдя до двери, обернулся.
- Я буду приходить. Можно, Неоптолем?
Царь продолжал улыбаться.
- Да. Приходи каждый день.
- А когда ты поправишься, ты научишь меня сражаться? Так, как ты?
- Ты будешь сражаться лучше меня. Обещаю.
- Куда уж лучше? - прошептала Андромаха, провожая глазами сына и привычно опускаясь на скамеечку возле постели. При этом она не выпускала рук Неоптолема, и тот ощущал сквозь кончики ее пальцев частые, неровные толчки сердца. - Разве кто-нибудь сражается лучше, чем ты?
- Мой отец расшвырял бы этих людей, как кошек, просто пинками, безо всякого кинжала! - горько проговорил юный царь, следя за тем, как легкий ветер из окна колышет рыжий завиток над виском Андромахи. - Я намного слабее и, как воин, ничего еще не стою… Андромаха! Ты… сказала, что любишь меня!
Она кивнула.
- Сказала.
- Это была ложь, да? Чтобы спасти меня.
- Я сказала правду.
В это мгновение что-то будто ударило ее изнутри, она поняла, что усомнилась в своих словах, и испугалась. Но у нее хватило сил не выдать испуга.
- Я сказала правду. Я полюбила тебя, Неоптолем.
И, чтобы юный царь не видел ее глаз, чтобы они ее не выдали, женщина склонилась к нему и вновь приникла полураскрытыми горячими губами к его задрожавшим губам.
* * *
- Так врала она или нет? - проговорил Михаил, задумчиво глядя в запотевшее окно вагона.
Они с Анютой снова были в вагоне вдвоем. Ранняя электричка, громко прогудев, отошла от платформы, покрытой снежным пухом, и унеслась по направлению к городу.
- Ты про Андромаху? - Аня вскинула на мужа очень внимательные глаза и чуть-чуть улыбнулась. - Врала ли она Неоптолему, что любит его? Да?
Миша смутился. Наверное, его вопрос прозвучал глупо. Но Аннушка улыбалась безо всякой насмешки. Кажется, ей даже понравилось, что он спросил.
- Понимаешь, - закончил свою мысль Михаил, - мне казалось, что она такая вот абсолютно цельная натура, ну… как кристалл, что ли. И просто-напросто не сможет разлюбить Гектора. У моей бабули подруга была такая. У нее муж ушел на войну, потом одно письмо, и все - ни звука. Пропал. Она четыре года ждет. К ней в эвакуации на заводе главный инженер подкатывается - ни в какую! Жив Володя, и все! После войны - ничего. Нет человека. Вернулся с фронта друг институтский, предложение сделал. "Не могу! - говорит. - Жду мужа". И что б ты думала: через три, понимаешь ТРИ года после войны из Белоруссии пришло письмо! Оказалось, муж ее был контужен и потерял память. А спустя шесть лет очухался. Врачи говорят, такое раз в сто лет бывает… Она - туда! Вместе и вернулись. Еще двух дочек ему родила. Что вздыхаешь? Думаешь, сочиняю?
- Нет. Ты уже как-то рассказывал эту историю, Мишаня. А про Андромаху я подумала, знаешь что: она совсем не разлюбила Гектора. Но она и не врала Неоптолему. Просто… этого ты не поймешь. У нас, у женщин, иногда жалость вместо любви. А тут и не только жалость… Ну, так случилось, понимаешь?
Михаил вздохнул:
- Вас, женщин, пожалуй, поймешь… Хотя… Я вот думаю: мне через шесть дней снова ехать. И надолго. На месяц почти. Если Александр Георгиевич разрешит, давай послезавтра к нему опять приедем. А?
Глава 13
- Левая рука вытянута до конца. До конца, царевич! И не напрягай ее так: напряжение должно быть естественным. Когда ты просто вытягиваешь руку, ты же не делаешь ее каменной. Правая оттягивается только от плеча - локоть и предплечье неподвижны. И следи за тем, чтобы линия предплечья была продолжением линии стрелы, стоит появиться "надлому", и стрела полетит не туда, куда ты хочешь. И не забывай просчитывать расстояние. Помни, что стрела летит по прямой только первые пару десятков локтей, затем ее движение изменяется - тяжесть наконечника, ветер, - все имеет значение. Просчитывай полет стрелы прежде, чем отпустить тетиву! Видишь мишень? Ощущаешь тяжесть стрелы? Теперь задержи дыхание. Замри. Один, два… Отпускай! Н-ну… Уже лучше! А потом все это надо будет проделывать за долю мгновения, за время вздоха!
Пандион взял у Астианакса лук, еще раз глянул на дрожавшее почти в самом центре мишени древко стрелы и удовлетворенно усмехнулся.
- Лучше, уже намного лучше, царевич! Так. Дротик пока оставим. Пройдем приемы боя с тенью.
- Я готов!
Астианакс мгновенно скинул тунику, оставшись в узкой набедренной повязке, и занял уже привычную позу кулачного бойца.
- Стойка! - Пандион отошел в сторону, чтобы не мешать мальчику представлять себе воображаемого противника. - Он нападает справа. Слева! Он переходит на ближний бой. Голову, не забывай защищать голову! Не открывайся, Астианакс! Он все еще достает тебя… Он открыл грудь - бей! Ты попал, но он не падает, нужно было бить сильнее. Так… Так! А теперь попробуй сам "увидеть" его. Бей! Еще. Еще! Еще!
- Он давно расшиблен в лепешку, Пандион! - донесся с лестницы, ведущей на террасу дворца, насмешливый голос Неоптолема. - Таких ударов медведь бы не выдержал, а наш царевич обрушивает их на этого бедолагу-невидимку.
- У меня получается? Да? Да, Неоптолем?
И мальчик, подбежав к стоящему на нижних ступенях юноше, обхватил обеими руками его талию и прижался к нему.
Силы Неоптолема постепенно восстанавливались. Спустя пять или шесть дней он уже стал садиться на постели, а еще дня через три, с помощью рабов, поднимался и выходил на террасу. Там он часами сидел в устланном шкурами и выложенном подушками кресле, в тени отцветшего жасминового куста, вдыхая дующий с моря ветер. Здесь он вновь стал принимать своих слуг и военачальников, требуя от них докладов. Ему рассказывали, как ловко справлялась со всеми делами молодая царица, и юноша лишний раз изумлялся уму и воле Андромахи. Он просил ее по-прежнему кое в чем его заменять, и видел, что ей это не в тягость.
Они часто бывали вместе, царица приходила к нему в комнату или на террасу, и они подолгу говорили о самых разных вещах. Но иногда оба вдруг умолкали, и в этом молчании было больше слов и больше смысла, чем в самых долгих беседах…
Астианакс тоже приходил к своему новому другу, вернее, почти не уходил от него. Когда там бывала Андромаха, мальчик бегал по террасе, либо играл с Тарком, когда же его мать уходила, он усаживался на одну из подушек, которой Неоптолем с ним делился, и они вели чисто мужские беседы - об оружии и об охоте, о подвигах древних героев (а о них Астианакс знал, пожалуй, больше, чем Неоптолем), об истории Эпира и Троады. Мальчик помнил наизусть многие слышанные от Андромахи старинные сказания и песни, и Неоптолему очень нравилось слушать, как он рассказывает, либо поет своим высоким, чистым голосом, вкладывая в самые простые слова особый смысл - детское воображение дорисовывало и дополняло то, чего в песне или в сказке, возможно, и не было.
Вскоре, едва начав вставать на ноги, юноша потребовал к себе Пандиона, решив возобновить воинские упражнения и предложив Астианаксу заниматься с ним вместе. Мальчик, услыхав это, даже взвизгнул от восторга.
Пандион принялся обучать наследника со всей строгостью и со всем вниманием. Не довольствуясь пока что недолгими занятиями с еще не окрепшим Неоптолемом, могучий воин уводил ребенка в сад, бегал с ним наперегонки, проходил правила кулачного боя и сражения на мечах, ставил мишени для стрельбы из лука или метания копья.
До Неоптолема доносились их голоса, и он радовался, понимая, что Пандион, как ни придирался он к маленькому ученику, на самом деле им доволен.
- Ты вовремя пришел, мой царь! - воскликнул воин. - Бой с тенью и вправду уже удается царевичу, и из лука он стал стрелять куда лучше, а вот бой на мечах у нас пока слабоват. Хорошо ли ты нынче себя чувствуешь и сможешь ли поупражняться вместе с наследником? Я бы хотел посмотреть на него со стороны, не становясь с ним в пару.
- Я за этим и шел сюда! - весело ответил Неоптолем, ероша ладонью блестящие кудри прильнувшего к нему мальчика. - Сегодня Махаон все утро меня осматривал, крутил, вертел и ощупывал и, наконец, заявил, что не видит уже никакой опасности. Я думал, честно сказать, что ее давно уже нет! Ну, Астианакс, хватит висеть на моем поясе! Ты не девочка. Давай докажем этому угрюмому вояке, что у нас и с мечами выходит неплохо.
Говоря так, юноша тоже скинул хитон, взял поданный Пандионом кожаный нагрудник с подшитыми к нему изнутри пластинками дубовой коры и надел на себя, в то время, как его военачальник помогал мальчику облачаться в такое же защитное приспособление. Они дрались не на настоящих, а на деревянных мечах, но и такой меч при очень сильном ударе мог опасно ранить.
Неоптолем считал себя недостаточно искусным воином, постоянно с тайной горечью вспоминая рассказы о поразительном мастерстве своего великого отца, однако, если не принимать во внимание этого сравнения, он был великолепен в битве, и это видели все. Сейчас, упорно упражняясь, чтобы вернуть себе быстроту движений, уверенность руки, точность и силу удара, он добился еще больших успехов, и суровый Пандион хвалил его совершенно искренне. Астианакс отчаянно старался во всем следовать царю, и у него тоже многое стало получаться, хотя он и начал постигать воинское искусство куда раньше, чем другие мальчики.
- Все, довольно с вас! - воскликнул Пандион, когда, спустя полчаса, заметил, что с обоих пот льет уже ручейками. - Куда лучше, куда как лучше, царевич, хотя здесь нам еще работать и работать…
- А я как? - переводя дыхание, спросил Неоптолем.
- Ты просто молодец, мой господин! - едва сдерживая довольную улыбку, проговорил воин.
- Слышал? - юноша подмигнул мальчику. - Мы с тобой - молодцы! А теперь - купаться! Если мы не придем вовремя к обеду, мама будет о-очень на нас сердита…
- До обеда еще далеко! - возразил, глянув на солнце, Астианакс. - Поедем к озеру. Ну, пожалуйста, Неоптолем! И заодно я еще поучусь управлять колесницей… Можно, ну можно, а?
- Хитрый мальчишка… Ты знаешь, что если вот так на меня смотришь, то я не смогу тебе отказать! - проговорил устало Неоптолем, и какая-то тень скользнула по его лицу.
- Потому что я тогда очень похож на маму, да? - лукаво спросил ребенок.
- Да, наверное…
- А Феникс говорит, и многие говорят, что я и на тебя похож! - воскликнул Астианакс, путаясь головой в вороте туники, которую он спешил надеть как можно быстрее, чтобы не дать Неоптолему передумать. - А знаешь, знаешь, почему? А потому, что мама говорит - мой отец и твой были очень похожи. Их даже путали. Вот!
- Она и мне это говорила. Да ты оденешься или нет? Беги вперед, прикажи заложить колесницу. Скорей!
Говоря так, он смотрел вниз, делая вид, что старательно расправляет складки своего хитона. Дело было вовсе не в сходстве Астианакса с Андромахой, да он почти и не был похож на нее, вырастая копией Гектора, и юноша это прекрасно понимал. Дело было в этом взгляде, просящем взгляде снизу вверх, который, помимо сознания ребенка, выходил у него каким-то особенно печальным, будто отразившим чужую печаль. Каждый раз, когда он так смотрел на Неоптолема, юноша вдруг видел не его… Перед ним, как из страшного сновидения, всплывало лицо умирающего Приама, и звучал его слабый, но ясный голос: "Бедный мальчик! Ты не доживешь до старости!"
Еще недавно, лежа при смерти, юноша вспоминал эти слова, принимая их, как приговор. Его любовь к Андромахе, ее преданность ему, видение счастья с нею не дали пророчеству сбыться. Но надолго ли оно отсрочилось? Он старался не думать об этом и никогда, ни с кем об этом не говорил.
Глава 14
Море сияло так ярко, что долго смотреть на него было невозможно - на глазах выступали слезы. Оно казалось одним необъятным драгоценным камнем, вправленным в туманный ободок горизонта. Берег поднимался над ним каменным козырьком, скрывая узкий песчаный пляж, который набегающие волны прилива омывали почти целиком.
Неоптолем натянул поводья, кони стали, и колесница замерла почти над самой береговой кромкой. Он любил это волнующее ощущение опасной близости пустоты, а потому часто ездил вплотную к обрыву и останавливался совсем рядом с ним.
- Не страшно? - посмотрел он на Андромаху.
- Страшно, - ответила та.
Но при этом ее изумрудные глаза улыбались. Царица сидела, выпрямившись, спокойно раскинув руки на бортах колесницы, и в лице ее и позе не было заметно страха.
Юноша спрыгнул на землю и тщательно привязал поводья к растущей рядом мощной, красиво изогнутой сосне. Его пальцы сразу запахли смолой.
- Прыгай!
Он подставил руки, и молодая женщина спрыгнула прямо к нему в объятия, сразу охватив обеими руками его шею, тесно прижавшись к нему. Его сердце больно съежилось и отчаянно заколотилось, будто хотело пробить изнутри грудь…
Прошло уже три месяца со дня их свадьбы, с того дня, когда Неоптолем едва не был убит. Он выздоровел. У него уже ничего больше не болело, и лекари поражались тому, как быстро восстановились силы - после таких ранений он мог испытывать слабость и полгода, мог вообще остаться калекой. Но этого не произошло. Произошло другое… Обретя то, о чем он мечтал столько лет, получив право обладать Андромахой, юный царь вдруг понял, что боится этого обладания. Точнее, он не боялся, он просто не верил, что это обладание будет полным, а ни на что иное он уже не мог согласиться! Где-то в глубине души, повзрослевшей и помудревшей за эти дни, Неоптолем сознавал, что женщина, о которой он так долго мечтал, все равно не его, что она, принеся себя в жертву, стала еще дальше, и если рухнет последняя зримая преграда и они станут по-настоящему мужем и женой, он потеряет ее совсем…
Неоптолем убеждал себя в том, что ошибается. Ведь Андромаха была так нежна, так ласкова с ним! Она была готова исполнить свой долг, она ждала его. А он… вот уже который вечер подряд он подходил к дверям ее комнаты, стоял, замирая, собираясь с силами. И… трусливо уходил прочь!
Этим утром Андромаха, как всегда, прямодушная до детской простоты, сама спросила у него:
- Ты не приходишь потому, что еще слаб после болезни, или я что-то не так делаю? Я слышу твои шаги каждый вечер, но ты не входишь…
Он хотел рассердиться и понял, что это будет еще глупее.
- Я боюсь, что тогда ты возненавидишь меня, - так же просто ответил он. - Ведь любишь ты все равно не меня. И я это вижу.
Андромаха вспыхнула, побледнела, потом вдруг стала очень серьезна, взяла его за обе руки и, глядя снизу вверх ему в глаза, заговорила:
- Неоптолем, милый, я не могу и не хочу тебе лгать. И я не лгала тебе ни разу. Я не лгала, когда сказала, что я тебя люблю. Я полюбила тебя, потому что ты мне близок, потому что ты меня спас, потому что помог справиться с болью, потому что ты - сын Ахилла, которого мы с Гектором любили больше всех на свете, если не считать нашего сына, потому, наконец, что ты так похож на них обоих и потому, что сам по себе так прекрасен! Но это - другая любовь, Гектора я не так люблю… Видишь, я говорю правду - я его не разлюбила, полюбив тебя! Но он умер.
- А если бы он был жив? - вдруг резко спросил юноша, испугавшись своих слов и отчаянно желая, чтобы она промолчала в ответ.
Но она ответила:
- Ведь его же нет. Я видела, как он погиб, хотя, скажу правду до сих пор в это не верю. Но, так или иначе, к чему говорить, "если", когда это не имеет смысла? Ты - мой муж, и я жду тебя!
Юноша глубоко вздохнул.
- Ладно. Я думаю справиться с этим… Надеюсь. Во всяком случае, я счастлив от того, что ты так честна со мной, Андромаха!
Она положила свою маленькую ладонь на его локоть и улыбнулась.
- Прикажи запрячь колесницу. Поедем к морю. Хорошо?
И вот теперь они стояли над кромкой обрыва, взявшись за руки, и смотрели на море.
- Спустимся? - молодая женщина вопросительно посмотрела на мужа. - Я хочу искупаться.
Неоптолем удивился.
- Вода может быть холодной. Осень на исходе, и уже были шторма.
- Но дни стоят теплые, - возразила Андромаха. - И море дольше держит тепло, чем воздух. Я еще ни разу не купалась в здешнем море… Ну можно, Неоптолем?
Он пожал плечами.
- Пошли!
Головокружительно крутая тропинка начиналась неподалеку от того места, где юный царь остановил колесницу и привязал коней. Спуск шел по глыбам и уступам, наискосок пересекая гладкую желтизну обрыва. В иных местах ширина тропы была чуть больше человеческой ступни.
Посередине спуска Андромаха вдруг спохватилась.
- Ой, Неоптолем! Ты ведь еще только-только поправился, а здесь так тяжело идти… Тебе не станет плохо?
- Что за ерунда! - он было возмутился, но тут же расхохотался. - Это называется - вспомнила! Обратно полезем? Так это еще тяжелее.
Пляж внизу был узкий. Длинной полукруглой косой он огибал кряж берега и выходил на широкую песчаную отмель, над которой обрыв круто снижался, переходя в пологий склон. Неподалеку от этой отмели, за другим каменистым кряжем, в берег вдавался залив, и была пристань.
- Смотри, корабль! - Андромаха указала на далекий квадрат паруса. - Еще немного, и он войдет в залив и причалит. Кто к нам плывет, как ты думаешь?