- За мной гонятся, сударь. Не спасете ли вы меня еще раз? - спросил беглец.
- Входите быстро, садитесь за стол возле меня… Лизхен, еще один прибор!.. Вы говорите по-немецки, сударь?
- Да, - ответил молодой человек.
- Хорошо, тогда вы мой гость. Спокойно, немного хладнокровия! Может быть, еще есть способ спасти вас.
И молодой человек сел за стол возле пастора, заняв пустующее место Маргариты, о которой несколько минут назад говорил ее отец.
Лизхен быстро поставила перед ним прибор и села, прошептав:
- О Боже! Что же привело его на это место, твой гнев или твое сострадание?
В ту же минуту в открытом окне появился облокотившийся на подоконник человек в форме жандармского капрала; половина его туловища оставалась снаружи, а ухмыляющаяся физиономия оказалась в комнате и стала осматривать всех сидящих за столом.
- О! - прошептала Лизхен. - Капрал Шлик! Мы пропали!
Но вопреки тому ужасу, который этот жандарм внушил бедной Лизхен, капрал, по всей видимости, не питал никаких враждебных намерений; он вежливо снял шляпу и обратился к пастору.
- Приятного аппетита вам, господин Вальдек, и всей уважаемой компании! - сказал он.
Ришар бросил быстрый взгляд на жандарма, и ему показалось, что он уже где-то видел это лицо.
В это время пастор обернулся: лицо его выражало спокойствие, хотя им далеко не полнилось его сердце.
- Кто это там? - спросил он.
- Не беспокойтесь, господин пастор. Это я, капрал Шлик, к вашим услугам.
Имя жандарма, так же как и его лицо, вовсе не были незнакомы капитану; однако он не мог вспомнить, ни где он его видел, ни где слышал этот голос. Капрал Шлик в свою очередь пристально смотрел на капитана, и это доказывало, что его память была не хуже, чем у французского офицера, а может быть, и лучше.
Через несколько секунд внимательного осмотра жандарм кивнул, доказав этим, что все его сомнения, если они и были, рассеялись.
- Бургомистр просил меня, - сказал он, - быть с вами почтительным, господин пастор, вы видите, я почтителен… Можно войти?
Пастор посмотрел на капитана с таким видом, будто говорил: "Побольше уверенности - или вы пропали!"
Затем он обратился к капралу:
- Конечно, вы можете войти - никаких препятствий к этому нет.
И добавил:
- Встань, Лизхен, и посвети господину Шлику.
Лизхен встала и, взяв дрожащей рукой лампу, приготовилась осветить путь капралу, когда тот, одним движением перепрыгнув через подоконник, сказал девушке:
- О, не беспокойтесь, прекрасная фрейлейн, для нас окна - это те же двери.
Лизхен обернулась к французу. Он выглядел совершенно спокойным и казался полностью безучастным к тому, что происходило, и к тому, что, по-видимому, еще должно было случиться.
- Добро пожаловать, господин Шлик! - сказал уверенным тоном пастор.
Лизхен была так бледна, что это тронуло даже жандарма.
- Фрейлейн, - сказал он, - вы так бледны, и эта бледность, конечно, вызвана моим неожиданным появлением, но я хочу доказать вам, что я не такой злой, как это может показаться.
Говоря все это, он не спускал взгляда с француза, а тот, сохраняя полную безмятежность, оперся локтем на стол и, положив подбородок на ладонь, смотрел на жандарма таким же спокойным взглядом, каким тот смотрел на него.
- О капрал, - возразил пастор в ответ на заявление Шлика о его кажущейся злобности. - Совсем напротив, я всегда считал вас добрым малым.
Лизхен сделала над собой усилие, и на губах ее заиграла легкая улыбка.
- Господин Шлик, - сказала она, - я вспоминаю, как вы частенько спорили с моим отцом.
- Спорить, сударыня! - воскликнул Шлик. - Спорить с таким святым и ученым человеком, как господин Вальдек? Надеюсь, что я никогда не имел несчастья проявлять подобную неучтивость!
- Да нет же, господин Шлик, - настойчиво повторила Лизхен, - и если хотите, я напомню, по какому поводу.
- Еще бы, конечно, хочу! Скажите, фрейлейн.
- По поводу французов, господин Шлик.
- Ах, да! Это возможно! Что касается французов - тут я неуступчив: обожаю французов, а господин Вальдек их ненавидит. Разве я говорю неправду, господин Вальдек?
- Нет, господин Шлик, вы говорите истинную правду.
- О! Надо полагать, - продолжал жандарм, - они сделали вам какую-нибудь большую гадость во время последних войн в Германии, эти французы! Впрочем, не были ли вы в то время в Вестфалии или в Баварии? В обеих этих землях, в Баварии особенно, было жарко! Я говорю об этом со знанием дела, так как сам был там.
- Вы там были? - спросил пастор с некоторым интересом.
- О Боже мой, да… О моей службе в армии его величества императора и короля велось немало разговоров, которые неплохо бы опровергнуть… До вас они не доходили, господин Вальдек?
- Нет, никогда…
- Так вот, говорят - конечно, злые языки, - будто, пользуясь хорошим знанием не только французского и немецкого языков, - а это неудивительно, когда живешь в пограничном районе, - но и многих других наречий, таких, как тирольское, литовское, венгерское, поскольку путешествовать мне пришлось повсюду, я докладывал императору Наполеону о том, что видел. Добавляют, что между князем Невшательским и мною был заключен договор и что он мне выдавал более или менее крупные суммы в зависимости от важности сообщаемых мною сведений.
- О, но если это было так, - наивно сказала Лизхен, - то это называется быть шпионом.
- Вот именно, фрейлейн! Именно так и говорят злые языки, но я утверждаю, что путешествовал из любопытства и рассказывал о виденном по несдержанности, а императора я забавлял своей болтовней, и он давал мне деньги из великодушия.
- А! - произнес пастор.
- И так как император Наполеон, - продолжал капрал, - был очень щедр, я вспоминаю, как однажды вместе с одним молодым офицером из гвардейских егерей, которого он дал мне в спутники, я выполнил одно очень смелое поручение… Хотите, расскажу, господин пастор?
- Конечно, господин Шлик; я не очень люблю истории про императора Наполеона, но ваши так интересны!
- Однако, - заметил Шлик, указывая на капитана, - если господин не говорит по-немецки…
- И что же? - спросила Лизхен.
- Так я могу рассказать ее по-французски!
- Не беспокойтесь обо мне, господин капрал, - сказал на превосходном немецком языке капитан, до сих пор не произнесший ни слова, - вы видите, что и я вполне могу послушать вас.
- О! Поскольку мы находимся среди соотечественников, - сказал Шлик, - я больше не сомневаюсь. Так вот, господин Вальдек, тот молодой офицер и я должны были всего-навсего проникнуть в руины одного старого замка, где собирались члены общества современных свободных судей…
- В Абенсберге? - спросил пастор.
- Да, вот именно! Вы знаете Абенсберг, господин Вальдек?
- Я жил там некоторое время, да, - с безразличным видом ответил пастор.
- Так вот, речь шла о том, чтобы проникнуть в руины старого замка Абенсберг, затем вступить в общество, чтобы узнать о намерениях его членов. И действительно, мы с офицером были приняты в это общество - вернее, я-то уже был принят в него, и на следующий день мы рассказали князю Невшательскому такую интересную историю, что от имени императора, которого эта история, кажется, сильно позабавила, начальник главного штаба дал мне сто наполеондоров!
- Хорошенькая сумма, господин Шлик, - сказал пастор, - вы, вероятно, богаты, если в течение жизни рассказали немало таких же интересных историй.
- Человек никогда не бывает достаточно богат, господин пастор, если имеешь жену и ребенка, а ребенок этот - девочка и ей надо собрать приданое.
- Понимаю, именно это заставило вас перешагнуть через национальные соображения.
- Какие национальные соображения, господин пастор?
- В конце концов вы немец и, служа императору Наполеону…
- Немец? Вы уверены в этом, господин пастор?
- Вполне.
- То есть я житель Бадена.
- И что же?
- Вот что: разве Великое герцогство Баденское знает, что оно есть такое, господин Вальдек? Я ни в чем не хочу превзойти его, ведь я баденец! Начал я, так же как и Великое герцогство Баденское, с того, что был немцем; затем, когда Великое герцогство Баденское стало французским или чем-то вроде этого, я, натурально, сделал как и оно. А теперь в Европе происходит масса всевозможных потрясений, конгресс снова перетащил нас в Рейнский союз, к новому хозяину, так что Великое герцогство Баденское, хотя и управляется французской принцессой, опять становится частью Германии, - таким образом, я тоже становлюсь частью Великого герцогства, понимаете, становлюсь немцем!
- Иначе говоря, господин Шлик?.. - спросил пастор, пристально глядя на капрала и пытаясь понять, к чему тот клонит.
- Иначе говоря, господин Вальдек, не зная как следует, что же я такое, я принял решение, чтобы утвердиться так или иначе, вступить в жандармерию. Тем самым теперь я ни немец, ни француз, теперь я жандарм - к вашим услугам, как говорят мои друзья-французы.
- И наконец, господин Шлик, к какому вы заключению приходите?
- К какому заключению? А! Вы хотите знать, чем я закончу?
Он бросил взгляд на гостя пастора, чтобы увидеть, такого ли тот мнения, что и хозяин дома; капитан оставался невозмутимым.
- Боже мой! - прошептала девушка, чувствовавшая, что все шло к развязке.
- Я делаю такой вывод! - продолжал Шлик. - Вот я жандарм, в треуголке и шпорах; кроме того, капрал до мозга костей и в этом качестве имею поручение выследить и арестовать одного беглого француза, бывшего солдата того, другого; он был заговорщиком при прежних и, чтобы избежать смертного приговора, натянул им нос, как говорят по ту сторону Рейна, - сбежал в Великое герцогство Баденское.
- Как зовут этого француза? - спросил пастор.
- О! - вздохнула девушка, опасаясь, что капрал произнесет это имя и оно поразит отца.
- Право, не знаю, - ответил Шлик. - До сегодняшнего дня мне не сочли нужным сказать его имя, ограничившись одним описанием.
Затем, глядя на капитана, он продолжал:
- Что же касается его описания, оно таково: глаза голубые, волосы русые, лицо бледное, рот небольшой, зубы белые, рост пять футов четыре дюйма, возраст - лет двадцать восемь - тридцать.
Несмотря на испытываемый страх, а может быть, из-за него, пастор быстро взглянул на своего гостя. Лизхен не было нужды смотреть на него, чтобы убедиться, что описание оказалось точным до мельчайших подробностей. Однако видя, что ни во взгляде, ни в интонации капрала не было никакой враждебности, пастор ободрился и, сделав знак молодому человеку не выдавать себя, сказал:
- Но все это, господин Шлик, не объясняет нам…
- … причину моего визита, господин пастор? Будьте спокойны, я дойду до нее. Представьте, что уже три дня мои два жандарма и я сам выслеживаем этого парня, но не можем схватить его, хотя точно знаем, что он бродит где-то в окрестностях; сегодня вечером один из моих людей увидел одного гражданина, который тихонько крался вдоль забора. Ему показалось, что он узнал его, и своим карабином преградил этому гражданину путь; тот пустился бежать, мой жандарм - за ним следом и уже собирался схватить его, когда этот парень, добежав до стены вашего сада и по всей видимости зная толк в гимнастике, прыгнул на тумбу, с нее - на стену, а оттуда перемахнул через стену на ваши клумбы! Тогда мой человек выстрелил ему вслед, предполагая даже не подстрелить его, а, скорее, предупредить нас. Мы прибежали на место действия; нашли там жандарма, перезаряжавшего свой карабин; он рассказал нам, как было дело, и мы пришли спросить вас, господин пастор, не видели ли вы француза, которого мы ищем?
- Я? - спросил пастор.
- И не прячете ли вы его у себя?
- Как вы можете это предполагать, мой дорогой Шлик, зная о моей ненависти к людям этой нации?
- Э! - произнес капрал. - Так я и сказал своим товарищам.
- Это правда? - воскликнула Лизхен, вздохнув с облегчением.
- Да, так я сказал товарищам, - продолжал жандарм, который, казалось, задался целью заставить своих слушателей пройти через всю гамму чувств от надежды до страха, - но себе, Шлику, я сказал иначе: "Господин пастор так добр, что вполне способен забыть о своей ненависти и оказать гостеприимство даже своему злейшему врагу!"
- Господин Шлик, обшарьте весь дом и, если вы найдете того, кого ищете, забирайте его, я вам разрешаю.
- О! - откликнулся Шлик, пристально глядя на гостя пастора. - Поскольку того, кого я ищу, нет здесь, его бесполезно искать.
И он проделал то, что на языке театра называется "ложным уходом"; но пастор не поддался на эту уловку.
- Господин Шлик, - сказал он, - не доставите ли вы нам удовольствие выпить с нами стаканчик рейнского вина, прежде чем уйти?
- Я, господин пастор? Охотно, - ответил Шлик. - Это предоставит мне случай поднять тост за моих бывших соратников-французов.
- Пойди, дитя мое! - обратился пастор к Лизхен. - И принеси нам самого лучшего вина.
Девушка встала, пошатываясь от волнения, пошла за свечой, чтобы зажечь ее от лампы; но тот, кто был виновником всех этих треволнений, казался самым спокойным: он взял свечу из ее рук, зажег и подал Лизхен.
Девушка вышла, бросив на остающихся взгляд, полный растерянности.
XXII
КУЗЕН НЕЙМАНН
Капрал Шлик смотрел вслед Лизхен, пока она совсем не скрылась.
- Да, - сказал он, как бы говоря сам с собой. - Я понимаю: девушке хотелось бы остаться и в то же время уйти, так как она догадывается, что я воспользуюсь ее отсутствием, чтобы позволить себе, дорогой господин Вальдек, задать вам несколько вопросов, на которые я не отважился при ней.
- Какие же у вас есть ко мне вопросы, господин Шлик? - спросил пастор, понимая, что наступил самый трудный момент.
- Прежде всего, с вашего позволения, как говорят по другую сторону Рейна, я хочу спросить вас, не пугая нашу милую Лизхен, которая и так уж очень сильно взволнована, что делает здесь этот господин.
- Но вы, кажется, видите: господин ужинает вместе с нами.
- Да, тут вы правы: что касается этого, я хорошо вижу; не надо понимать мои слова буквально. Я хотел спросить не о том, что делает господин, но кто он такой.
- Вы не знакомы с господином? - спросил пастор.
- Нет, - ответил Шлик, - но очень хочу с ним познакомиться.
И Шлик поклонился.
Иностранец повернул голову нетерпеливым движением, явно означавшим: "Зачем дальше ломать эту комедию, которая меня унижает и утомляет? Позвольте мне сдаться!" Но пастор, который несомненно знал лучше, как следует вести себя с капралом Шликом, сделал гостю знак потерпеть еще немного.
- Знаете ли вы, господин Шлик, - начал он, - что, прежде чем жить в Вольфахе…
- Да, господин пастор, вы проживали в Вестфалии и Баварии, вы оказали мне честь, рассказав об этом.
- Так вот, часть моей семьи осталась в Баварии.
- В Абенсберге?
- Вот именно.
- И этот господин, - сказал Шлик, - ваш родственник?
- Это сын моей сестры, мой племянник Нейманн, - ответил с некоторым колебанием пастор, так как не привык лгать, каким бы святым ни был повод, толкающий его на эту ложь.
- И он прибыл сюда?.. - спросил капрал.
- Кто знает? - ответил пастор, стараясь улыбаться.
- Да, понимаю, - сказал Шлик, - предполагается свадьба: кузен Нейманн приехал, чтобы жениться на кузине Лизхен… Господин Нейманн, я поздравляю вас от всего сердца!
Мнимый Нейманн ограничился легким поклоном.
Это явно не устраивало капрала Шлика, а потому он подошел к молодому человеку и сказал:
- Вашу руку, сударь.
Молодой человек протянул руку, но нахмурил брови с таким выражением, что понадобился почти повелительный взгляд пастора, чтобы заставить его продолжать играть роль в этой комедии. Однако рука молодого человека осталась абсолютно спокойной и твердой в руке Шлика, а глаза, встретившие взгляд капрала, не моргнули.
- Ну-ну! - прошептал капрал. - Это храбрец! И семь лет назад я ничуть не ошибался, когда окрестил его Ричардом Львиное Сердце.
Последние слова он произнес достаточно громко, чтобы офицер смог их услышать; но тот, по-видимому, не понял их - либо потому, что они показались ему лишенными смысла, либо не вызвали никаких воспоминаний.
К тому же в это время вернулась Лизхен; внимание пастора и его гостя частично обратилось на девушку.
Она держала в руке одну из тех бутылок красноватого стекла, с длинным горлышком, одна форма которой служит украшением стола; только поставив бутылку на стол перед отцом, она решилась поднять глаза на всех участников этого спектакля, стараясь понять, какой оборот приняли события за время ее отсутствия. Добродушное выражение лица Шлика несколько успокоило ее.
Естественно, речь держал капрал, а он посматривал на Лизхен с хитрым видом.
- В самом деле, - сказал он, - шестнадцать-семнадцать лет, молодая и красивая…
Затем, обернувшись к капитану, продолжал:
- Лет двадцать восемь - тридцать, глаза голубые, волосы светло-русые, лицо бледное, рот небольшой, зубы белые; о росте судить не могу, но если господин встанет, то я поклялся бы, что в нем приблизительно пять футов четыре дюйма… Да, они составили бы очаровательную пару!
"То самое описание!" - одновременно встревожились пастор и Лизхен.
"Он меня узнал", - подумал капитан.
В это время пастор наполнил стакан капрала вином, тот взял его и встал:
- Честное слово, моя прекрасная фрейлейн, - сказал он. - Поскольку я держу в руке стакан такого отличного вина, я не смогу отказаться: я пью его за ваше здоровье, за здоровье кузена Нейманна и за ваше семейное счастье!
Лизхен посмотрела поочередно на своего отца и на молодого человека, словно спрашивая, что означает этот тост.
- Так что, - спросил жандарм, - разве я не прав? Однако я говорю из лучших побуждений, клянусь!
- За здоровье моего кузена Нейманна? За мое семейное счастье? Я не понимаю, - ответила девушка, не в состоянии догадаться о том, что произошло в ее отсутствие.
Пастор опустил голову.
Офицер не мог дольше сдерживаться; он встал и сказал по-французски, обращаясь к капралу:
- Сударь, бесполезно дальше играть комедию, я тот человек, кого вы ищете.
Но капрал положил ему руку на плечо и заставил снова сесть.
- Помолчите! - сказал он ему вполголоса. - Я помню, что был французом, а теперь я пью за здоровье кузена Нейманна, жениха милой фрейлейн Лизхен, и ничего больше.
Затем он сказал громко, обращаясь ко всем:
- Итак, за здоровье кузена Нейманна!
- Господин Шлик! - воскликнул пастор. - Вы славный человек!
- Да замолчите же, гром и молния! - проворчал капрал. - Нас могут услышать.
- Это правда, - заметила Лизхен.
- Я только хотел доказать вам, что человек, которому начальник главного штаба императора Наполеона (капрал приподнял свою шляпу) поручил добыть для него интересные новости, вовсе не является простофилей, как говорят по ту сторону Рейна.