- О господин Шлик! - не смогла удержаться Лизхен. - Как мы вам признательны!
- Тихо!.. В другой раз, поймите меня как следует, - тихо произнес капрал, - вы не всегда будете иметь дело со славным Шликом… А теперь, - добавил он громким голосом, - я могу пойти и сказать своим товарищам, что там, где я думал найти заговорщика, нашел лишь жениха; только, - он вновь понизил голос, - советую жениху идти и сыграть свадьбу в другом месте!
- О дорогой господин Шлик! - прошептала девушка, соединив руки в знак признательности.
- Итак, тихо! - продолжал капрал. - Спрячьте господина где хотите, неважно куда, но спрячьте его, и пусть он не выходит, пока все мои люди не лягут спать. А теперь доброго вечера, господин пастор! Доброго вечера, фрейлейн Лизхен! Доброго вечера, кузен Нейманн!
И капрал вышел, с заговорщицким видом еще раз попрощавшись с собравшимися.
Действующие лица этой наполовину комической, наполовину драматической сцены, которая только что разыгралась здесь, проводили капрала глазами до двери, закрывшейся за ним. Затем, по-прежнему молча, но с трудом переводя дух, пастор отправился закрывать ставни окна, в которое вошел капрал; через створки ставень, оставленные им немного приотворенными, он увидел, как тот разговаривал со своими двумя людьми.
В это время Лизхен подошла к офицеру.
- О! Какая я несчастная, - сказала она ему. - Я чуть было не погубила вас, и, будь на месте Шлика кто-то другой, вы бы пропали!
- Да, - добавил пастор, - но благодаря этому славному человеку вы спасены!
- Спасибо, сто раз спасибо вам, святой отец! - улыбаясь произнес офицер и поцеловал руку пастора.
"Капитан Ришар, целующий руку отцу Маргариты! - прошептала про себя Лизхен, - Боже мой! Это твое милосердие, а не гнев привели его сюда!"
- Теперь, сударь, слушайте меня, - сказал пастор, - последуем совету, который дал вам Шлик.
Затем он указал ему на комнату Маргариты и добавил:
- Возьмите этот ключ, поднимитесь в ту комнату, переступите порог ее с уважением, ибо это комната несчастной мученицы… Идите! И оставайтесь там, пока я вас не позову.
- Спасибо, сударь, - ответил ему молодой человек. - Но, быть может, мне придется бежать, не увидев вас и не имея времени поговорить с вами… поэтому я хотел бы сказать вам пару слов.
- И что же, сударь? - ответил пастор, который, едва опасность отступила, вновь почувствовал старую ненависть к французам.
- Этот человек, капрал, сейчас только напомнил вам, что вы проживали в Вестфалии…
- Да.
- А потом в Баварии…
- И что из этого следует, сударь?
- Он даже назвал селение Абенсберг.
- Ну, и что?
- Вы действительно жили в Абенсберге?
- Боже мой! - прошептала Лизхен. - К чему же он клонит?
И она подошла к молодому человеку, готовая остановить его, если увидит, что он продолжает идти по тому же пути, на который вступил.
- В Абенсберге, - продолжал капитан, - не было ли среди ваших благочестивых коллег одного достойного человека по имени Штиллер?
Лизхен с трудом удержалась от крика; она схватила молодого человека за локоть, но капитан, казалось, не понимал ее.
- Штиллер!.. Штиллер!.. - повторил пастор, с удивлением глядя на офицера.
- Да, Штиллер.
- Я знал его, - сказал пастор.
- Сударь, - прошептала Лизхен, - сударь, подумайте о той опасности, которой вы подвергаетесь, не следуя советам капрала!
- Еще одно слово, фрейлейн, Бога ради!
И вновь, обратившись к пастору, он продолжал:
- Сударь, я разыскиваю господина Штиллера; к этому меня обязывает одно крайне важное дело; найду я его в Абенсберге?
- Чего вы от него хотите? - спросил пастор изменившимся голосом.
- Простите, сударь, - сказал молодой человек, - но речь идет об одной тайне, которая мне не принадлежит. Поэтому я только повторяю свой вопрос.
И, несмотря на пожатие руки Лизхен, он не отступал и спросил:
- Найду ли я его еще в Абенсберге или же он умер от своей раны?
- Отец! - сказала девушка, приложив палец к губам и умоляя пастора промолчать.
Пастор кивнул и прошептал:
- Да, дитя мое, будь спокойна.
И он продолжал, обращаясь к молодому человеку:
- Пастор Штиллер умер от своей раны.
- Умер! - упавшим голосом промолвил молодой человек. - Умер!..
Затем он громко спросил:
- Но у него была дочь?
Лизхен откинулась на спинку кресла, боясь упасть в обморок.
- У него их было две, сударь, - ответил пастор, - о которой вы говорите?
- О его дочери Маргарите, сударь.
Лизхен зажала рот обеими руками, чтобы сдержать крик.
Пастор страшно побледнел.
- Вы знаете, - взволнованным голосом спросил он, - что у него была дочь по имени Маргарита?
- Да, я знаю это, сударь.
Затем, преодолевая нерешительность, чувствуя, что в вопросе, который он собирался задать, заключена вся душа его любимого брата, молодой человек спросил:
- А счастлива ли его дочь Маргарита?
- О да, очень счастлива, сударь, - воскликнул пастор. - Счастливее, чем на этом свете: она на Небесах.
- Тоже умерла! - прошептал молодой человек, опуская голову.
Затем после минутного молчания, взяв свечу из рук Лизхен, он сказал:
- Спасибо, сударь. Мне больше не о чем спрашивать.
И когда пастор, в свою очередь, сделал движение, чтобы удержать своего гостя, Лизхен встала между ними.
- Отец, - сказала она, - вы забыли, что наш гость должен спрятаться, что речь идет о его жизни? Бога ради, - продолжала она, подталкивая молодого человека к лестнице, - ни минуты не задерживайтесь здесь, поднимайтесь в комнату моей сестры!
Удивленный молодой человек остановился.
- Да, поднимайтесь туда, - проговорила она вполголоса, - а когда вы будете там, несчастный, посмотрите на портрет, висящий между двумя окнами, и бегите!
Офицер увидел, что Лизхен необычайно взволнована, поэтому он немедленно подчинился, догадываясь, что в сердце девушки и старика происходит нечто такое, что они в эту минуту не могли ему объяснить.
Он послушно пошел за девушкой, и в то время как старик, переводя взгляд с Лизхен на своего гостя, задавал себе вопрос, кто бы это мог быть и почему он пустился на поиски пастора Штиллера, молодой человек открыл дверь и скрылся в комнате.
Едва за ним закрылась дверь, как Лизхен почувствовала, как силы оставили ее, и опустилась на стул.
Пастор подошел к ней и, подняв глаза к небу, сказал:
- Боже мой, благодаря тебе он спасен! Теперь мне остается спасти ее!
И, протянув руку Лизхен, продолжал:
- Ну-ну, дитя мое, мужайся!
- Что вы хотите сказать, отец мой? - спросила девушка, живо поднимая голову.
- Я хочу сказать, мое бедное дитя, что ты любишь этого молодого человека!
- Его? - в ужасе спросила Лизхен.
- Да, его, - ответил старик.
- О нет, отец мой, - воскликнула Лизхен. - Клянусь вам, что вы ошибаетесь!
- Зачем ты пытаешься солгать, Лизхен? Ты же знаешь, что лгать мне бесполезно.
- Я вам не лгу, отец… или, по крайней мере, могу вам поклясться в одном.
- Ты клянешься!
- Да, на могиле моей сестры Маргариты!
- А в чем ты клянешься, дитя мое, такой святой клятвой?
- В том, что этот молодой человек никогда не будет для меня никем!
- Ты его не любишь?
- Я не только не люблю его, отец, но он приводит меня в ужас!
- Он пугает тебя?
- Отец, во имя Неба, не будем говорить о нем!
- Напротив, давай поговорим о нем… Он пугает тебя! Что же тебя в нем пугает?
- Да ничего… Боже мой, не слушайте того, что я говорю: я сошла с ума!
- Так в чем же дело?
Вместо ответа Лизхен попятилась, пристально, со страхом глядя на дверь.
- Отец, господин Шлик! - пробормотала она. - Зачем он опять пришел?
Пастор обернулся и действительно увидел капрала: тот стоял на пороге.
XXIII
ЦЕНА ГОЛОВЫ
У Шлика был неуверенный вид; в руке он держал карабин, и это указывало на его более враждебные намерения, чем при первом его визите, поскольку тогда он явился без оружия.
Пастор вопросительно посмотрел на него.
- О да! - сказал Шлик. - Вы полагали, что отделались от меня, господин Вальдек? И я так думал; но знаете, человек предполагает, а Бог располагает!
- Да, я знаю это, но что мне неизвестно…
- … так это то, что меня привело к вам снова… Я хорошо понимаю… Черт побери! Это так трудно сказать…
- Говорите, господин Шлик.
- Господин пастор, перед вами человек, который чувствует себя попавшим в более затруднительное положение, чем кто-либо другой во всем Рейнском союзе.
- В затруднительное положение? Как так? - спросил пастор, а Лизхен, задыхаясь, глотала слова капрала по мере того, как тот их произносил.
- Я сказал вам недавно, - продолжал Шлик, - что ожидаю новых сведений.
- Да.
- Так вот, вернувшись домой, я их нашел.
Затем, подойдя к пастору, он проговорил:
- Кажется, что тот, кого мы разыскиваем, гораздо более опасный человек, чем мы думали.
- Боже мой! - прошептала Лизхен. - Значит, еще не все кончено?
- Более опасный, чем вы думали? - повторил старик.
- Настолько опасный, что его голова, господин Вальдек, оценена…
Лизхен бросила быстрый взгляд на комнату сестры, но капрал перехватил даже этот мимолетный взгляд Лизхен.
"Очень хорошо, - сказал он про себя, - значит, наш парень еще не ушел!"
- … оценена? - спросил пастор, помнивший о слабости капрала Шлика к деньгам и понявший, что борьба снова начинается.
- В две тысячи талеров всего лишь, господин Вальдек.
- И что же? - сказал пастор, давая таким образом капралу свободно высказаться.
- А то, что тот, кто его схватит, получит неплохой куш - вот что я говорю.
Лизхен, мертвенно-бледная, обменялась взглядом, полным ужаса, со своим отцом.
- Не считая повышения в чине, - добавил капрал.
- Повышения в чине? - повторил пастор.
- Конечно! Вы отлично понимаете, господин Вальдек: если заговорщика арестует капрал - он станет вахмистром, если это будет вахмистр - он станет младшим лейтенантом; а между тем, так как того непременно поймают…
- Шлик, что вы такое говорите? - воскликнул пастор.
- Я говорю, что его непременно поймают, господин Вальдек, если не здесь, то где-нибудь недалеко… И я вернулся, чтобы сделать вам одно предложение, справедливость которого вы поймете.
- Какое предложение?
- Так вот, мне кажется, что лучше я получу эту премию и повышение, чем кто-нибудь другой.
- Несчастный! - воскликнул пастор.
Лизхен, не проронив ни слова, протянула обе руки к капралу.
- Проклятие! - продолжал Шлик. - Я жандарм, господин пастор, а две тысячи талеров - это мое жалованье за два года.
- О!.. И вы господин Шлик, столь великодушный только что, за такую жалкую сумму…
- Черт побери! Господин Вальдек, что вы говорите! Две тысячи талеров - это не жалкая сумма, а в те времена, когда я рассказывал свои истории начальнику главного штаба, я часто рисковал своей головой за пять сотен!
- Но, несчастный! - воскликнул пастор. - Этот человек, голова которого оценена, один из ваших бывших братьев по оружию!
- Я это отлично помню, - сказал, почесывая ухо, Шлик, - и это меня огорчает.
Лизхен несколько воспряла духом.
- И вы, Шлик, хладнокровно позволите его расстрелять?
Девушка почувствовала, как ее охватила дрожь.
- Черт возьми, господин Вальдек! Я в полном отчаянии! - ответил капрал. - Но что вы хотите? Сейчас деньги - вещь редкая, и, поймите меня, если надо подняться лишь на двенадцать ступенек, чтобы на тринадцатой подобрать мешок с двумя тысячами талеров… черт! это очень заманчиво!
И при этих словах жандарм, чтобы не оставить никаких сомнений у пастора, бросил взгляд на дверь комнаты второго этажа.
- О! Вы, господин Шлик, вы такой честный человек, - прошептала Лизхен.
- Вот именно, фрейлейн, - сказал Шлик, прервав ее на полуслове, - и остаюсь честным человеком, поскольку я жандарм, а мой долг арестовывать людей в случае необходимости.
- О! Даже жандарм вроде вас имеет сердце! - воскликнула девушка.
- Да, конечно, у меня есть сердце, фрейлейн Лизхен, но в то же время у меня есть жена, которую надо кормить, и дочь-невеста: не выдают же девушку замуж без приданого, вы это знаете, господин Вальдек, вы ведь во всем себе отказываете, чтобы собрать приданое для фрейлейн Лизхен; так вот, эти две тысячи талеров будут приданым для моей дочери!
- Вы забываете, господин Шлик, что часть этой суммы отойдет вашим товарищам.
- Ни в коем случае; в предписании великого герцога говорится: "Тому, кто арестует…" А между тем мои товарищи легли спать и я поостерегусь будить их! А так как я один задержу заговорщика, вся премия достанется мне одному.
- Отец мой, - прошептала Лизхен на ухо пастора, - я никогда не выйду замуж!
Пастор посмотрел на свою дочь с глубокой нежностью.
- И ты еще говоришь, что не любишь его! - прошептал он.
Затем он обернулся к жандарму:
- Послушайте, Шлик.
- Слушаю, господин пастор, но разрешите мне, пока я вас слушаю, не спускать глаз с этой двери. (И он обернулся к двери комнаты Маргариты.) - Вот так, теперь я вас внимательно слушаю.
- Вы сожалеете о том, что должны сделать, не так ли? - спросил его пастор.
- Я в отчаянии, - ответил капрал.
- И не с легкой душой обрекаете вы на смерть этого человека, вашего бывшего соратника, брата по оружию?
- Я никогда не утешусь, господин пастор, никогда!
- Так что, если вы заработаете эти две тысячи талеров, но не станете арестовывать этого несчастного изгнанника…
- За жалость не платят, господин пастор.
- Иногда, господин Шлик.
- Кто же?
- Те, для кого жалость не только добродетель, но и долг.
- Отец мой! - радостно воскликнула девушка.
- Если, например, я дал бы вам две тысячи талеров?
- Вы?
- Да, я, чтобы спасти жизнь этого человека.
- Остается продвижение по службе, господин Вальдек.
- Но это продвижение не обязательно состоится!
- Хорошо, господин Вальдек, слово чести, тогда, поскольку я тоже со своей стороны хочу чем-нибудь пожертвовать, я жертвую продвижением по службе.
- И дадите скрыться человеку, которого вы преследуете?
- Иначе говоря, - подхватил, улыбаясь, жандарм, - если бы вы мне дали две тысячи талеров, господин Вальдек, это было бы так прекрасно с вашей стороны и я был бы так глубоко восхищен этим поступком, что вам осталось бы лишь указать мне, в какую сторону повернуть голову и сказать, на сколько времени надо закрыть глаза!
- Дитя мое! - сказал пастор Лизхен. - Возьми этот ключ… Ты знаешь, где лежат деньги.
- Отец! О отец! - воскликнула девушка, целуя руку пастору.
- Одну минуту, господин Вальдек! - сказал Шлик.
- Что такое? Вы берете назад свое слово? - спросил пастор.
- Боже мой! Боже мой! - прошептала Лизхен.
- Нет, - сказал Шлик, - слово есть слово, и договор остается в силе, только я хочу, чтобы вы знали, что я не краду у вас две тысячи талеров. Вот постановление, о котором идет речь.
Шлик положил на стол рядом с собой карабин, с которым он не расставался ни на одно мгновение, вытащил из кармана бумагу с правительственной печатью и сам прочел ее:
"Будет выдана сумма в две тысячи талеров любому, кто, состоя в рядах армии, передаст в руки властей капитана Ришара…"
- О! - воскликнула в отчаянии Лизхен. - Все пропало!
- Капитан Ришар? - повторил пастор, побледнев так, что можно было подумать, будто он при смерти. - Капитан Ришар? Там действительно стоит это имя?
- Ну да, черт побери! - сказал Шлик. - Прочитайте сами…
- Капитан Ришар! - произнес пастор, бросаясь к карабину, положенному капралом на стол, и, схватив его так стремительно, что жандарм не успел этому воспрепятствовать. - Тогда не вы, а я, я сам…
И он кинулся вверх по лестнице, но на первой же ступеньке натолкнулся на Лизхен, упавшую на колени; обняв его, она закричала:
- Отец, именем сестры Маргариты, которая простила, умирая!
- О, - прошептал Шлик, - что же такое происходит?
На какое-то мгновение все замерли на месте; затем пастор медленно выпустил карабин из левой руки, а правой протянул Лизхен ключ от шкафа.
- На, возьми, дочь моя, - сказал он, - делай так, как тебе подсказывает твое сердце, и пусть на то будет Божья воля!
- О! - воскликнула Лизхен. - Отец мой, вам вся моя любовь, вам вся моя жизнь!
Тогда пастор, почти потеряв сознание, бессильно упал в кресло на глазах удивленного жандарма.
В это время дверь комнаты Маргариты на мгновение открылась, а затем медленно закрылась.
- Господин Шлик, - сказал через минуту пастор, вытирая со лба пот, свидетельствующий о той борьбе, которую он выдержал с самим собой, - господин Шлик, вы получите деньги, за вычетом трех талеров, так как сегодня утром я отдал их как милостыню, и они принесли мне счастье, поскольку сегодня вечером я смог спасти жизнь одному из себе подобных.
- Три талера? - сказал Шлик. - Э! Право, господин Вальдек, я не стану придираться к такой мелочи, совершая доброе дело. Однако, как объясню я жене отсутствие этих трех талеров? Если бы я был французом, то сказал бы, что проел их, но я немец и скажу ей, что пропил их!
Капрал завершал свою речь, указывающую на глубокое знание темперамента обоих народов, к которым он поочередно принадлежал, когда вернулась Лизхен с мешком в руке.
- Вот деньги, - сказала она, запыхавшись, поскольку бежала за ними туда и обратно.
- Спасибо, моя прекрасная фрейлейн, - сказал капрал, беря мешок с деньгами из рук Лизхен, - если бы вы были менее красивы, меня мучили бы угрызения совести; но с вашей внешностью, спасибо Господу Богу, нет необходимости иметь приданое!
- Господин Шлик, - серьезно сказал пастор, - на этот раз вы мне дали честное слово!
- О господин Вальдек, будьте спокойны! Только попросите кузена Нейманна поскорее вернуться в Абенсберг, даже если вам придется поехать туда к нему вместе с вашей прелестной дочкой и отпраздновать помолвку там!
В то же самое время, когда за капралом закрылась дверь во двор, дверь из комнаты открылась и капитан спустился по лестнице, но ни Лизхен, ни старик не заметили его. Тем более что, как только исчез Шлик, Лизхен бросилась в объятия пастора.
- О дорогой мой отец, - проговорила она, - как вы добры, какое у вас великое сердце!
Старик прижал на минуту дочь к своему сердцу с печальной улыбкой; затем, отстранив ее от себя, сказал:
- Подожди, теперь я позову этого человека…