– Без всякого основания, – просто ответил Фуше. – И продержат столько, сколько мне нужно, – он сделал паузу, позволяя полковнику осознать сказанное. – Мне, в сущности, дела нет до вашей актрисы. Расскажите все, что вам говорил Талейран, и я вас отпущу.
– Не помню, – честно признался Бенкендорф. – Разве можно удержать в голове поток его афоризмов? Он думает быстрее, чем я фехтую, – теперь полковник прикинулся недалеким воякой.
Но министр полиции снова не поверил ему. Или просто нуждался в сведениях о сопернике. Такой удобный случай подставить проклятого аристократа!
– Я почти уверен, что граф Перигор ведет с вашим посольством тайные переговоры.
"Почему он не схватил Нессельроде?"
– Если бы удалось поймать вас с Жорж, я предоставил бы императору доказательства. Но у нас в руках вы. Имена! Мне нужны имена!
Бенкендорфу стало ясно, что министр полиции, собрав сведения об обеих интригах, объединил их в одну. "Проклятье! С каким наслаждением он сейчас выдал бы ему Карла!" Глупость положения состояла в том, что Александр Христофорович должен был защищать ненавистного ему секретаря и молчать государевой службы ради.
– Вижу, вы надеетесь избежать наказания, уповая на дипломатический статус, – сухо сказал Фуше. – Это ложное умозаключение. Вы можете пропасть, затеряться в Париже, ведь ходите по самым злачным местам.
Шурка улыбнулся министру, как родному.
– Вы прислали за мной чиновника в посольство. И меня вели по городу чуть не под конвоем.
Фуше метнул яростный взгляд на подручных следователей. Видать, те перекланялись.
– Все надо уточнять лично! – ворчливо бросил он. – Вы не могли захватить его в пригороде? На дороге из Нанси?
Порученцы замялись. Они стали ленивы, давно не ловили мышей.
– Вы устали. Вас препроводят в камеру.
– Меня препроводят домой! – дерзко бросил полковник. – Уверен, что наш посол уже…
– Вот, пока он будет заявлять свои ноты, мы с вами и побеседуем.
* * *
"Бойтесь первого движения души. Оно всегда самое благородное и самое бескорыстное".
Ш. М. Талейран
Толстой действительно поднял на ноги все ведомство Талейрана. Вломиться в русское посольство – такого дипломатический этикет еще не знал! Заодно переполошили Сен-Жерменское предместье, где мадам Рекамье метала громы и молнии на голову беззаконников вроде Фуше. Даже спокойный Сен-Клу негодовал. Фрейлины обсуждали арест потенциального любовника. Можно лишить женщину невинности, но не надо лишать ее развлечений.
Молчали только маршалы, затаившись и втянув головы в плечи, ведь полковник знал кое-что такое, о чем не стоило доносить Бонапарту, а Фуше мог выбить показания…
Зато королева Голландии почла долгом пожаловаться матери, сказав, что лично обязана русскому адъютанту. Осторожная Жозефина не стала уточнять, чем именно, но вечером обратилась к императору:
– Дорогой, все говорят об аресте этого юноши из посольства…
– Поделом ему, – бросил Бонапарт. Жоржина уже проскочила французскую границу, а до самого Бенкендорфа корсиканцу не было дела. – Это тот самый негодяй, который уговорил русских моряков в Средиземном море разобрать свои корабли на щепки! Я купил воз дров! А греки на Корфу? Присягнув мне, потребовали, чтобы их никогда не заставляли воевать против России. Его греки! Я уточнял. Он командовал их батальоном. Этот паршивец – заноза в заднице!
Жозефина посчитала свою миссию выполненной и мирно заснула под трофейным балдахином. Утром ей пришлось сказать Ортанс, что император непреклонен.
И тогда храбрая Гортензия совершила невозможный для дамы шаг. Она поехала к Яне.
– Видите, я не так прекрасна, как обо мне говорят, – обратилась королева к графине, поддерживая рукой уже наметившийся живот. – Вы отдали мне возлюбленного, который предпочел бы вас. Но давайте вместе спасем друга.
Потрясенная ее благородством, высотой положения и откровенным одиночеством, Потоцкая поклялась сделать все от нее зависящее.
– Слабые женщины могут больше, чем о нас принято думать.
Поцеловав соперницу и благословив ее будущего ребенка – чего это стоило! – маленькая принцесса приказала закладывать карету.
Она ехала к Талейрану, осмелившись побеспокоить графа Перигора не у своей тетки графини Тышкевич и даже не у принцессы Курляндской, а в его собственном громадном замке в Валансэ. Яна уже бывала здесь, приглашенная самим министром, чтобы посмотреть его бесконечную коллекцию живописи.
– Прекрасные осколки мира, который был лучше и добрее нашего, – молвил старый аристократ. Он понимал, что говорит с любовницей своего побочного сына, с будущей матерью своего внука, поэтому окружил Яну самой предупредительной заботой.
Помимо воли графиня пленилась его беседой. Этот прожженный циник был кем угодно, только не скучным молчуном. Его посещали гениальные прозрения, которым он придавал форму шуток. Последний бастион старого режима в море вульгарности и всеобщего смешения.
Воспитанная на классической культуре, Яна не могла не поддаться обаянию этого все еще красивого, хищного и избалованного зверя. Грациозного, как леопард. И опасного, как удав.
В Валансэ хозяин занимался садом. Если бы они очутились в Англии, маленькая принцесса рисковала увидеть лорда в шляпе, фартуке и с секатором в руках. Но граф Перигор был выше мужицких привычек островитян. Он не возил тележку и не копался в навозе, а, помахивая рукой направо и налево, показывал целой своре садовников, что его не устраивает. Надушенные, унизанные перстнями пальцы мелькали в воздухе. Там нужен ландшафтный парк. Уберите эти старорежимные плоские газоны. Кусты-шпалеры давно устарели. Зачем нам лабиринт? Мы не в Хемптон-Корте! Пусть останутся круглые липы. Да, их он любит.
Завидев Яну, стремительно шедшую к нему по дорожке, разметая платьем белый речной песок, хозяин смутился. Он вообразил, что графиня будет говорить с ним о внуке. Ему уже назначена рента. Вчера она отказалась принять. И с каким гонором! С какой спесью!
Передумала?
– Дитя мое, я был уверен, что вы уже на пути в Варшаву, – министр открыл ей объятия. – Что вас задержало?
– Арест моего друга, – маленькая принцесса смотрела Талейрану прямо в глаза. – Я говорю о русском полковнике, который похитил Жорж.
Министр насупился. Это была новость. Он не знал. Как Фуше расторопен! Граф Перигор взял паузу, чтобы устроить неожиданное известие у себя в голове.
– Разве у поляков могут быть русские друзья?
– Он немец.
– Друзья-немцы?
Его шутливый тон сейчас только раздражал Яну.
– Вы поможете?
Талейран напустил на себя притворное изумление.
– Почему я? Разве мне больше всех дела?
– Потому что я прошу, – молодая графиня твердо взяла его за руку. – И потому что мне известно о ваших делишках в пользу русских. Немного. Только то, что выболтала моя тетя.
– Ну, это… – хозяин Валансэ закатил глаза, словно говоря: что может знать старая перечница!
– И маркиза де Суза, – Яна выдержала паузу. – И бедняжка Гортензия, королева Голландии. И, наконец, вас сын Шарль. Уж его-то под удар вы не поставите?
Улыбка медленно стекла с лица министра.
– Дитя мое, вы играете в опасные игры, – шепотом сказал он. – Неужели неясно: если я до сих пор занимаю свой пост, то ни дружеские, ни любовные, ни семейные узы не имеют для меня цены? В годы революции люди отказывались и не от таких святынь, только бы сохранить жизнь.
– Я не взываю к вашей совести, – Яна не была обескуражена. – Только к вашей осторожности. Полковник Бенкендорф принадлежит к тем людям, за которых пьют даже враги. Сейчас Фуше старается раздобыть у него сведения, которыми хотя бы отчасти обладаю я.
– Вы пойдете к Фуше? – с недоверием осведомился Талейран.
– Нет, к императору, – отчеканила графиня. – Вы знаете, что он приглашает меня в Сен-Клу.
Граф Перигор замолчал. Он знал, что его собеседница говорила правду.
– Ваш государь оказывает почести полякам, – продолжала Яна. – Он хочет восстановить нашу родину, чтобы опереться на нее против русских.
Министр возвел очи горе. Бесполезно убеждать графиню, что ни один разумный политик не желает могущества чужой державе. Слабая, зависимая Польша удобнее.
– Яна, дитя мое, – со всей теплотой, на которую был способен, произнес Талейран. – Я при всем желании не могу помочь полковнику Бенкендорфу. Хотя, не скрою, он мне очень понравился. И подавал большие надежды.
Графине не понравилось слово "подавал". Она предпочла бы в настоящем времени.
– Если я начну хлопотать за него, – продолжал министр, – я подставлю под удар себя и то дело, за которое он теперь страждет.
До сих пор Яна не задавала себе вопроса: а за какое, собственно, преступление схвачен ее друг? Неужели за Жорж?
– Все, что вам так не нравится, – безжалостно произнес хозяин Валансэ, – все, что вы так презираете. Все эти игры и предательства вокруг Наполеона. Во всем этом замешан ваш друг.
– Я вам не верю.
Слабая защита. Министр смерил гостью холодным взглядом.
– Спросите у него сами, если он покинет застенок Фуше. Зачем Жорж бежала в Россию? Если между русским и французским императорами утвердится прочная связь, где будет Польша?
Яна прижала пальцы к вискам. Руки были ледяными. Кожа на лбу пылала.
– Не хочу! – выдохнула маленькая принцесса. – Не хочу вас слушать!
Только что мир был прост: она защищала близкого человека. Теперь он снова перевернулся с ног на голову.
– Политика – грязь! И все вы грязны. Невыразимо. Неотмываемо. Как странно, что никто этого не замечает! – Потоцкая повернулась спиной к Талейрану и побрела по дорожке. На ее плечи навалилась чугунная усталость. Хотелось сесть прямо на землю. И только мысль, что хитрец-министр не остановил ее и не поддержал под локоть, заставляла графиню выпрямлять спину.
"Что теперь делать? Возможно, поехать к Юзефу и все ему рассказать? Но он такой поляк…" Графиня впервые подумала о польском отдельно от себя.
* * *
"Вы хотите заставить меня вести войну? Я не хочу войны! У меня ничего не готово для войны!"
Наполеон Бонапарт
Между тем Талейран не сидел сложа руки. То, что он отказал Яне, вовсе не значило, будто сам министр не предпринимал шагов. Просто о его шагах не всякая дурочка должна знать!
Во-первых, он уточнил, покинула ли Жорж Францию? Вздохнул с облегчением: сведения поступали уже из Баварии. Славно!
Во-вторых, через Нессельроде заверил русского посла, что дело будет урегулировано частным образом. Без огласки.
В-третьих, посетил императора, напомнив, что русские действовали, согласно общему плану, и, подержав подлеца-полковника, его следовало отпустить, чтобы укрепить слухи о бегстве на любовной почве.
Наполеон повздыхал. Он хотел, чтобы адъютанту, окучившему лучшие деревца императорского сада, насыпали перца в штаны. Но доводы министра были вескими. А нарушение дипломатического статуса лишний раз явило бы Бонапарта дикарем. С русскими же еще предстояло дружить… Словом, Наполеон согласился написать записку Фуше, и вооруженный ею Талейран поехал к сопернику.
Это был четвертый и последний шаг.
– Я ничем не могу помочь вам, – министр полиции сложил руки на впалом животе. – Этого паршивца здесь уже нет.
– Вы его отпустили?
Фуше сделал неопределенный жест.
– М-да.
Ответ очень насторожил Талейрана.
– Что значит: м-да? Он в посольстве?
– Мы его освободили вчера. Ближе к ночи. А куда он потом пошел… И дошел ли до посольства…
– Вы с ума сошли!
Граф Перигор вспомнил, как после покушения на свою особу первый консул орал: "Те, кто хотят меня убить, – дураки! А те, кто охраняет, – подлецы! О, я несчастный!" Тогда карета, похожая на консульсткую, была отправлена на людную площадь. Прогремел взрыв. Погибли многие.
– Вы и дурак, и подлец в одном лице, – сухо заявил Талейран. – Если вы убили русского, император не будет в восторге.
* * *
"Я был очень горд этой победой, одержанной над бдительными сотрудниками Фуше".
А. Х. Бенкендорф
Зачем убивать? Испробовав методы устрашения и не имея храбрости как следует взяться за дело, министр полиции пошел ва-банк.
Его арестант просидел пару суток с крысами. Был голоден. Но не разговорился. Между тем сведения на Талейрана были нужны. Остро. Не следовало упускать шанс открыть императору глаза.
И тогда Фуше решил имитировать расстрел. А что? Волос не упадет с головы этого полковника. А наложить от страха в штаны, он точно наложит. Как только завяжут глаза и скомандуют: "Пли!"
Он еще будет валяться в ногах и обещать рассказать все!
Идея не была ни безумной, ни новой.
– Куда меня везут? – спросил Бенкендорф, когда его вывели со связанными руками и посадили в закрытую карету. – Зачем вам веревки? Черт подери!
– Вам следует успокоиться, – сказал чиновник, севший рядом.
– Да нет же! Я буду орать и колотить ногами в дверь! – Полковник изловчился и саданул каблуком о стену.
– Бесполезно. – Его бесстрастный провожатый достал белый платок. – Париж – шумный город. Вас не услышат.
– Но меня будут искать!
– Официально мы вас отпустили. – Сопровождающий помахал перед носом арестанта бумажкой. Видимо, ордером об освобождении. – А куда вы дальше пошли, – повторил он слова шефа, – может, плавать в Сене.
– С камнем на шее? Меня все равно найдут!
– Не во рву Венсенского замка.
Бенкендорф похолодел. Вот куда его везут!
– Вы больше не нужны, – подтвердил худшие опасения сопровождающий. – Но вам известно больше, чем господин министр хотел бы открыть публике.
"Отпустите меня! Я ничего не скажу!" – эти мысли пронеслись у Шурки в голове, но он решил держаться достойно. Венсен так Венсен. Будет призраком. Все непогребенные становятся привидениями? Составит компанию несчастному герцогу Энгиенскому. Тот небось одичал от одиночества, бродя по стенам и завывая в ночи.
Сопровождающий, видимо, ожидал от Бенкендорфа более бурной реакции. И при подъезде к замку дважды повторил, куда следует карета.
Наконец они вышли. Какая громадина! И народу, как назло, никакого. Стали спускаться в ров. Полковник все время оскальзывался на траве. Оказался на краю каменного желоба. Хотел спрыгнуть, но его удержали. Туда предстояло падать бездыханному телу.
На другой стороне появился взвод солдат с ружьями. Все они были в полицейской форме. Это не насторожило арестанта, хотя должно было.
Страшно погибать за чужие тайны. За женщину, которая еще неизвестно, любит ли его. Сложить голову в ознаменование своей глупости. Как себя было жалко! Словами не сказать!
А Нессельроде небось сидит в тепле, попивает чай с коньяком и запечатывает депеши…
Полковнику завязали глаза. Надо было молиться. Но вместо "Отче наш" в голову лезло: "Das liebe Kaetzchen" – детская песенка, которую часто играла вдовствующая императрица.
– Пли! – раздалось из тьмы внешней.
"Господи! Подожди, я сейчас вспомню… Иже еси на небесах…"
Пули не ударили ему в грудь, хотя Бенкендорф хорошо слышал их свист, и разрезаемый воздух над головой пошевелил волосы. Именно с этого дня Шурка начал их терять. Понемногу. По ниточке. Зато никогда не был седым. Сразу лысым.
Любопытно, что в штаны он все-таки не наложил. Даже когда затенькали другие пули и множество новых звуков наполнило мир: топанье конских копыт, всхрапыванье, ругань – Шурка только упал на травяной откос и попытался, как мог, стянуть платок. Терся головой о землю, дул на ткань изнутри. Наконец, она была сдвинута, и полковник одним глазом увидел происходящее.
Небольшой отряд всадников разогнал полицейских чиновников и солдат.
– Похоже, вас не хотели расстрелять, – раздался знакомый голос.
Веревки на руках ослабли, и с Бенкендорфа наконец, стянули проклятую тряпку.
– Юзеф?
– Теперь, надеюсь, мы квиты.
Понятовский подвел полковнику свежую лошадь.
– Как вы…
– Яна сказала, – генерал небрежно сплюнул травинку. – Мы следили за домом Фуше. Ведь вас держали не в полиции. Последовали за каретой.
– А почему не освободили сразу?
– Небольшая месть за моего друга де Флао, – рассмеялся поляк. – Вы ему чуть челюсть не свернули.
– Поделом, – буркнул полковник, взметнувшись в седло. – А что же мои соотечественники? Как всегда, все просрали? – В его голосе звучала обида.
– Они вчера разнесли участок, куда вас препроводил чиновник. Конечно, ночью. Но Фуше в гневе. И знает, кому обязан. Вас не нашли. Приуныли. Не в обиду будет сказано: русские такие тугодумы!
Шурка прикусил губу.
– Скоро Яна уезжает?
– Завтра. Как только узнает, что вы в безопасности. Не ходите к ней. Не дразните публику. Я передам благодарность.
Они расстались у въезда в город.
– Теперь я вам ничем не обязан, – предупредил Понятовский. – Встретимся как враги.
– Учитесь плавать, дорогой Юзеф! Учитесь плавать.