Милая маленькая Сара выйдет за стройного юношу по имени Желтый Волк, – этот славный мальчик едва достиг совершеннолетия. Но снова я вынуждена признать, что шайенны сделали мудрый выбор – мальчик очень робок и совершенно очарован своей невестой, так что не спускает с нее глаз. Как знать, может, ему удастся вызволить Сару из мира молчания и страха, чего мы так и не смогли?
Капитан Бёрк пояснил нам, что среди шайеннов безумцы считаются посланниками богов и потому их уважают и даже почитают. Так что кое-кому из наших красавиц повезло стать чуть ли не богиней, объектом поклонения! В самом деле, индейцы даже повздорили из-за того, кому стать мужем бедняжки Ады Вейр. Она когда-то лежала в лечебнице с диагнозом "меланхолия". В нашем обществе Аду вряд ли ждала блестящая партия. Но Брюйер сообщил нам, что дикари считают ее священной женщиной из-за черных одежд. А про нашу религию они уже узнали достаточно, чтобы в голове у них все перепуталось.
Наши чемоданы вызвали у них неподдельный интерес. Те, кто был не прочь повеселиться, подхватили по чемодану и с важным видом тягали их, отчего недалекие их соплеменники в прямом смысле падали на землю и покатывались со смеху. Право слово, эти люди похожи на расшалившихся детей! Меня порадовало, что мой нареченный не принял участия в этих играх, лишь сурово взирал на происходящее.
Бедная Дейзи Лавлейс устроила сцену парню, который выбрал ее. Он стал собирать ее пожитки и попытался отобрать ее пуделиху, старушку Ферн-Луизу. Дейзи, которая, я подозреваю, успела глотнуть своего "лекарства", прижала собачку к груди и залопотала: "Не-ет, сэр, вы не заберете мою Ферн-Луизу, не отдам! Никогда-а, слышите! Я запрещаю вам трогать мою малышку!"
Но парень быстро, как кошка, протянул руку и выхватил собачку из рук Дейзи, взял ее за шкирку и поднял высоко в воздух, демонстрируя ее товарищам, которые хохотали, пока бедняжка беспомощно барахталась на весу. Честно говоря, я не особенно люблю мисс Лавлейс, а ее старую псину – и подавно, но я терпеть не могу, когда мучают животных, и, когда Дейзи бросилась спасать любимицу, я поспешила ей на помощь: "А ну отпусти собаку!" – потребовала я у дикаря. Кажется, он понял, чего я хочу, пожал плечами и швырнул собачку в грязь таким движением, точно выбрасывал мусор. Она распласталась на земле, но тут же вскочила на ноги и забегала кругами, отчего индейцы снова покатились со смеху. Но, точно набравшись центробежной силы, Ферн-Луиза выскочила из круга, кинулась к дикарю, столь грубо обидевшему ее, и вцепилась ему в ногу, злобно рыча и мотая головой, эдакий крошечный демон. Теперь настала очередь индейца комично подпрыгивать и вопить от боли, стараясь стряхнуть зловредную животину, отчего зрители развеселились еще пуще.
– Так его, Ферн-Луиза! – торжествующе прокричала Дейзи Лавлейс. – Правильно, милая, куси ниггера! Мы покажем этому язычнику, как нас обижать!
Наконец обессиленная атакой собачка отпустила жертву и, покачиваясь и пуская розовые слюни, побрела к хозяйке. Пострадавший повалился на землю, обхватив раненую ногу, постанывая и жалобно мыча, но сочувствия своих сотоварищей он не дождался. Этот эпизод заметно разрядил обстановку, и пуделиха Ферн-Луиза прямо-таки выросла в наших глазах.
Поскольку передача лошадей была лишь формальностью, армейские чиновники снабдили каждую из нас славной армейской лошадкой, чтобы доехать к индейцам, и армейскими седлами, чтобы мы могли приторочить наши узлы и немногие необходимые вещи. Предвидя трудности, которые предстоят нам, пустившимся в долгий конный поход в женском платье, в лагере нас снабдили пошитыми нарочно для нас, пусть и наскоро, армейскими бриджами. Стоит ли говорить, что кому-то они шли больше, чем остальным. Хотя те, что отказались от этого костюма, все горше жалели о своем тщеславии по мере того, как поездка длилась. Дикари возмутились при виде штанов не меньше, чем оживились, рассмотрев наши чемоданы, и что-то неодобрительно ворчали. Поскольку сами они не носят штанов, надо думать, женщин в подобной одежде они точно не видели.
Я забрала с собой мои драгоценные тетрадки и солидный запас карандашей, которыми меня снабдил капитан Бёрк, мудро рассудив, что там, куда мы направляемся, чернил будет не достать. Также он подарил мне свой любимый томик Шекспира, чтобы я взяла его в дикие края. Зная, что он для него значил, я пыталась отказаться, но капитан настоял. Мы оба плакали, Гарри, он и я, плакали и обнимались – роскошь, в которой нам с тобой было отказано.
И вот мое последнее признание, Гарри, – тебе, моей первой любви, отцу моих детей, где бы ты ни был, что бы с тобой ни стало – с тобой, кому я была верна до вчерашней ночи… Да, мы с капитаном поддались страсти, наши чувства были так сильны, что мы не смогли, да я и не захотели им сопротивляться – о, что за странная участь, Гарри, связываться с неподходящими мужчинами: с фабричным бригадиром, помолвленным капитаном армии, да еще католиком, и вот теперь – с вождем дикарей! Господи, может, я и вправду сумасшедшая?
В отчаянной одиннадцатичасовой попытке отсрочить неизбежное, поспешно собранный комитет из наших женщин призвал полковника Кларка и попросил изыскать позволения провести еще одну ночь в лагере. Нервы у всех были на пределе, и я стала опасаться массового дезертирства. Капитан, в свою очередь, передал просьбу Маленькому Волку и нескольким уважаемым индейцам, с которыми он совещался. После чего великий вождь объявил решение: лошадей, согласно предварительному договору, уже пригнали, и теперь мы должны ехать с ними. Оставалось достаточно времени, чтобы мы успели добраться до стоянки до темноты. Полковник Брэдли пояснил, что если он не отпустит нас с ними, как было условлено, шайенны могут решить, что мы не держим слово. И, следовательно, неизбежно возникнут неприятности. Поскольку наше сомнительное предприятие и задумывалось, чтобы избежать дальнейших конфликтов с краснокожими, полковник с сожалением вынужден отказать нам в просьбе провести еще одну ночь в цивилизованных условиях. Собственно, мы ведь сами на это шли, не так ли?
В последнюю минуту к нам присоединился преподобный Хейр – тучный священник-епископат, днем раньше прибывший из Форт-Феттермана, чтобы сопровождать нас к дикарям. Вид у него самый необычный – весу в нем было килограммов за сто, и он был лыс, как бильярдный шар. В белых одеждах священнослужителя преподобный смахивал на гигантского спеленутого младенца. Ехал он на таком же гигантском белом муле – несчастный аж стонал под тяжестью его преподобия.
Капитан Бёрк только покачал головой при появлении епископата и пробормотал под нос что-то вроде "и горазды же трескать эти протестанты". Очевидно, капитан знал о том, как преподобный пытался обратить индейцев на путь истинной веры, и тайком сетовал, что политика правительства по замирению индейцев предполагала грызню церковников за каждую языческую душу, точно псов за сахарную косточку. В полном соответствии с этим самым планом Белые Одежды, как окрестили миссионеров-епископатов краснокожие, был послан Церковью, чтобы принять язычников в ее лоно, пока этого не сделали Черные Одежды, то есть католики. Первым же утверждением, которое сделал обширный слуга Божий перед полковником Брэдли и капитаном Бёрком, стало: лучше дикари останутся язычниками, чем перейдут в католичество, – что, поверь, было вовсе не по душе моему капитану.
Тем не менее нам сообщили, что преподобный Хейр несколько лет прожил среди дикарей и сносно владеет местными языками, в том числе наречием шайеннов. Так что к нашей странной компании ягниц, ведомых на заклание, приставили еще переводчика и духовного наставника.
Именно так – словно нас ведут на заклание – чувствовали мы себя, выезжая из Кэмпа-Робинсон к будущим мужьям. Кто-то из женщин разразился рыданиями, точно это была не свадебная процессия, а похоронная. Я же старалась сохранять спокойствие – несмотря на пессимизм капитана Бёрка, я поклялась относиться к нашей авантюре с оптимизмом и перво-наперво думать о том, что это не навсегда, что мы своего рода солдаты и у нас долг перед страной, так что остается, по крайней мере, надеяться, что мы вернемся домой. Но самая сокровенная мысль, Гарри, – о наших дорогих детках; я навсегда поселю в своей груди мечту вернуться к ним живой и невредимой, и эта мечта хранит меня и придает сил. Я пыталась внушить эту утешительную мысль другим – приободрить их, уверяя, что совсем скоро мы вернемся в лоно цивилизации – и, наконец, будем свободны.
Так что я ехала во главе нашей процессии, гордо восседая на лошади рядом с суженым, слегка кивнув капитану Бёрку – на его лице отчетливо читался ужас от происходящего. Я подняла было руку, чтобы помахать ему, но тут обратила внимание, что он опустил свои темные глаза долу и не смотрит на меня. Неужели я вижу стыд в этом взгляде? Самобичевание доброго католика? За то, что в момент нашей страсти он предал своего Бога, свою суженую и нарушил солдатский долг? Мне даже почудилось в этом что-то сродни облегчению: наконец-то блудницу, посланную дьяволом искушать его и восторжествовавшую, увозят дикари, среди которых ей самое место – подходящая Божья кара за сладкие грехи, совершаемые по ночам. Да, все это я увидела в опущенных долу глазах Джона Бёрка! Да, Гарри, такова участь женщины на Земле: мужчина может заслужить искупление лишь ценой ее изгнания.
Но я не склонила головы. Я должна сохранять достоинство даже в странной новой жизни и, раз уж я супруга вождя, буду вести себя образцово. Так что перед самым отъездом я научила Марту и тех из нас, кому было страшнее всего, мудрости, открытой мне погонщиком мулов Джимми, он же – моя новая подруга Грязная Герти, у которой был свой опыт общения с краснокожими: "Выше голову, милая, и не позволяй им видеть, как ты плачешь", но, конечно, не всем было легко следовать ему. Лично я решила никогда не показывать своей слабости, всегда сохранять твердость, решимость и силу, казаться бесстрашной и уверенной, какой бы страх и неуверенность ни таились внутри; иного способа вынести это испытание я не видела.
Прошло немного времени, и наши женщины, кажется, смирились со своей участью. Рыдания стихли, остались лишь сдавленные всхлипы; мы молчали, точно ошарашенные и растерянные дети, которых, покорных и обессиленных, увозили в дикую прерию.
Должно быть, мы смотрелись престранно – длинная, медленно ползущая кавалькада из почти ста человек, считая индейцев и всех белых невест; наша процессия вилась как змея и была нестройна – не то что армейский транспорт, которым нас недавно доставили. Если бы Бог наблюдал сверху, как мы едем среди холмов, мы бы напомнили ему вереницу муравьев. Наверх по заросшим сосняком склонам, вниз по густой траве речных долин, где нашим лошадям приходилось переправляться через разбухшие от половодья ручьи, и стремена намокали от грязной, стремительно несущейся воды. Мой конь, упитанный гнедой, которого я окрестила Солдатиком в честь моего капитана, спокоен, он твердо ступает, аккуратно обходя валежник, и мягкой рысью скачет вверх по склону, чтобы быстрей добраться до хребта, где дорога становилась удобней.
Стоял чудесный весенний день, и это служило нам утешением, ибо мы понимали – каким бы туманным ни виделось наше будущее, над нами простиралось то же небо, нам светило то же солнце и тот же Бог, если мы в него верили, смотрел на нас свыше.
Слабый резкий сладковатый запах горящих поленьев сообщил нам о близости индейского лагеря намного раньше, чем мы до него добрались. Вскоре в небе завиднелся дымок от костров, значит, мы почти добрались до места. На тропе нас встречала группа мальчишек – они переговаривались и издавали странные воркующие звуки, словно от изумления. Самые маленькие ехали на огромных голенастых собаках, каких я прежде ни разу не видела – эти крупные звери больше походили на шетлендских пони, чем на псов. Животных тоже украсили перьями, бусинами и брелоками и разрисовали морды, чтобы те походили на боевых коней. Теперь я больше, чем когда-либо, осознавала, что мы очутились в совершенно ином мире, населенном людьми иной расы, иными живыми существами, а мы… Мы попали в этот сказочный мир, существующий лишь в тени нашего… или это наш мир живет в тени этого… кто знает? Самые смелые ребятишки подскочили, быстренько коснулись наших ног, и бросились врассыпную, треща, как бурундуки.
Мальчишки бросились в лагерь, чтобы известить о нашем появлении, и вскоре послышались громкие голоса и собачий лай – звуки деревни, надо признать, такие чужие для нас и такие пугающие.
Когда мы въехали в лагерь, нас уже ждала толпа любопытствующих: дети, женщины и старики. Хижины – они назывались вигвамы – располагались в форме неровного круга: по четыре-пять стояли полукругом, образуя окружность большего размера. Это было яркое и шумное зрелище, сущее раздолье для глаз – но в то же время столь странное, что мы никак не могли до конца поверить в его реальность, и вдобавок нас тут же окружили люди, которые лопотали на своем языке и норовили легонько коснуться наших ног и ступней. Так мы объехали все селение, точно устроив парад для его жителей, а в конце развернулись и поехали обратно. Язычники подняли ор и шум, и воцарился такой хаос, что голова моя закружилась, и я плохо понимала, что со мной происходит. Вскоре нас разделили, и я услышала, как кто-то из женщин кричит в замешательстве или отчаянии. Я попыталась крикнуть в ответ, но мой голос утонул в общей какофонии звуков. Даже моей бедной Марты нигде не было видно, пока семьи дикарей забирали нас, одну за другой, словно поглощая. Голова моя вдруг закружилась, точно в тумане, я нечетко различала незнакомые движения, цвета и звуки… Казалось, я сходила с ума.
Теперь же я пишу тебе, мой Гарри, не из надежной армейской палатки, но при умирающем дневном свете, при последних отблесках огня в угольках очага в центре вигвама, жилища шайеннского воина. Да, я стала жить странной жизнью, которая мне только снилась, которая не могла быть настоящей, жизнью, какой не найдешь в нашем мире и какую, должно быть, в силах понять только истинный сумасшедший.
И вот я сижу в примитивной хижине, при угасающем огне, меня окружают присевшие на корточки угрюмые дикари, и тут меня в полной мере настигает ощущение всамделишности и неизбежности происходящего. Сегодня днем, выезжая из Кэмпа-Робинсон, я впервые подумала: а ведь, возможно, мне суждено умереть здесь, в бескрайней прерии, в окружении странных, оставленных Богом людей… Людей, похожих на троллей из старинной сказки, не тех, что были знакомы мне с рождения, но с некой другой планеты, много старше нашей. Джон Бёрк оказался прав. Когда я оглядываю круглые стены вигвама, даже удушающая теснота моей палаты в психиатрической лечебнице кажется чем-то успокаивающе знакомым… Крепкие, прямоугольные стены, числом ровно четыре… Нет, нельзя думать об этом. Я живу в новом мире, на другой планете, среди иных людей. Эй, смелее, Мэй!
Прощай, Гарри, где бы ты ни был… Еще никогда я не осознавала так ясно, что та часть моей жизни, которую занимал ты, ушла навсегда… Я не могла быть дальше от тебя, даже если бы попала на Луну… Как странно думать о жизни не главами, а томами, отдельными и завершенными. В этом же настроении завтра я начну новую тетрадь. И назову ее "Как я была индейской скво". Я больше не стану писать тебе. Гарри… Для меня ты умер… Но когда-то я любила тебя…
Мэй
Тетрадь третья
Как я была индейской скво
И тогда я крепко уснула, и мне приснился странный сон… во всяком случае, все случилось как сон. …Это совершенно точно был сон, потому что теперь со мной в вигваме был мой муж, он все еще танцевал, мягко и бесшумно ступая обутыми в мокасины ногами, вскидывая и опуская их, грациозно и совершенно бесшумно он плясал вокруг огня, тряся погремушкой из тыквы; но я по-прежнему не слышала ни звука – точно призрак, он танцевал вокруг моего ложа. Я ощутила возбуждение – щекочущее чувство внизу живота, щекотку промеж бедер – непреложный зов плоти, разбуженной брачным танцем.
(Из дневников Мэй Додд)
12 мая 1875 года
Боже милостивый! Прошло четыре дня на новом месте, в которые мне было не до дневника; я вымоталась и почти спятила от непривычки, бессонницы и невозможности побыть наедине с собой. Боюсь, что капитан Бёрк был прав: этот эксперимент – чистой воды безумие, чудовищная ошибка. Точно переехать в логово к выводку диких собак.
Прежде всего – делить кров с мужем, двумя его другими женами, старой каргой, подростком и новорожденным малышом. Это сущее извращение! Да-да, столько нас живет в вигваме. Как, спросите вы, жить супружеской жизнью в таком месте – и будете правы. То, что здесь понимается под "личным пространством", достигается так: никто ни на кого не смотрит, и тем более – не заговаривает. Странное ощущение – точно ты невидим. А уж запах от скопления тел совершенно неописуемый.
Заботу обо мне поручили "второй" жене вождя – хорошенькой юной женщине немногим старше меня по имени Перо-на-Макушке. Как я уже говорила, у Маленького Волка уже есть две жены, но первая живет скорее как домашняя прислуга – она готовит, убирает и делает вид, что меня не существует. Ее зовут Тихоня, потому что от нее крайне редко услышишь хотя бы слово. Хотя она занимается своими делами и не обращает на меня внимания, женский инстинкт кричит мне о ее ненависти так же верно, как если бы она поднесла мне к горлу нож. В самом деле – со дня приезда мне снится один и тот же кошмар. В нем женщина, нависнув, точно горгулья, держит у моего горла лезвие. Я хочу закричать, но не могу, потому что, если шелохнусь, лезвие вопьется в мою шею. И просыпаюсь от того, что не могу вздохнуть, судорожно хватая ртом воздух, сглатывая… С Тихоней нужно быть начеку.
Нас, белых женщин, немедленно привлекли к делу – поручили самую унизительную работу, точно мы дети на обучении индейских матерей, а на деле немногим больше, чем служанки. Мы-то думали, что принесем им блага цивилизации, а не сами превратимся во вьючную скотину, но, как разумно заметила Хелен Флайт, какой толк в умении вести себя за столом, если стола нет? В самом деле, дикарки с радостью воспользовались возможностью спихнуть на кого-то самую тяжелую работу. На заре мы таскаем воду из ручья, собираем хворост, чтобы приготовить еду с утра, а днем копаем коренья в поле. Боже, какой это тяжкий труд! Только Фими каким-то образом избегла этой участи – кто его знает, как ей это удалось, мы почти не видимся. Селение большое и растянутое, поэтому все, что нам остается после трудов – съесть пару кусочков отвратительного вареного мяса из общего котла и рухнуть спать с наступлением ночи. Лично я какое-то время буду слушаться хозяев, но не собираюсь превращаться в рабыню или служанку – кое-кто из нас уже пожаловался на такое обращение преподобному Хейру.
Мужчины же, в свою очередь, большую часть времени слоняются по поселку, курят и треплются… Так что мне пришло в голову, что не такие уж мы и разные: настоящую работу делают женщины, а болтают в основном мужчины.