Шарп не ошибся, пушка была там. Весь необходимый инвентарь: прибойник, шуфла, извлекатель пыжа, похожий на двух переплетённых червей, имелся в наличии. Заряды (и с ядрами, и с картечью), аккуратно сложенные, лежали у странной белой стены позади пушки. Запальная трубка торчала из затравочного отверстия, свидетельствуя, что орудие заряжено и готово к стрельбе. Одеяло, занавешивавшее дыру в кладке, было сорвано. Шарп остановился у лаза и прислушался. Удаляющийся топот, прерывистое дыхание и хныканье женщин с детьми, ругань мужчин. Они бежали к замку, на зубчатых стенах которого горели факелы.
– Пальнём? – Фредериксон потеребил запал – тростинку, наполненную высококачественным порохом.
– Нет. С ними бабы и ребятишки.
– Господи, спаси Ирландию!
Харпер с отвращением положил обратно круглый белый булыжник, из которых была сложена диковинная стенка позади пушки:
– Вы это видели? Иисусе!
Это был человеческий череп. Остальные камни в странной стенке – тоже. Фредериксон облаял стрелка с факелом, подошедшего слишком близко к зарядам. Тот чуть отступил назад. В чадном свете за черепами стали видны другие кости: бедренные, тазовые, рёбра, позвонки. Фредериксон, чьё лицо было страшнее любого костяка, пасмурно заметил:
– Оссуарий.
– Что?
– Оссуарий. Пещера костей. Монахини хоронили тут своих.
– Боже!
– Первым делом очищали кости от плоти. Бог ведает, как. И хоронили. Мне уже доводилось встречать такое раньше.
Их были сотни, а то и тысячи. Чтобы очистить место для хвостовика лафета, молодчики Потофе бесцеремонно отодвинули кости, те ссыпались, и Шарп заметил белое крошево там, где живые топтали останки мёртвых.
– Зачем они это делали?
Одноокий неопределённо покачал головой:
– Чтобы вместе воскреснуть в Судный день, наверно.
Шарпу вдруг представились братские могилы под Талаверой и Саламанкой, восстающие из них мёртвые солдаты с проваленными глазницами; ртами, забитыми землёй. "Привидится же такое, чёрт!"
Под пушкой стояло ведро с мутной водой (банить ствол). Рядом валялась ветошь. Шарп наклонился к бадье и ополоснул палаш перед тем, как вернуть его в ножны.
– С оружием оставить шестерых. Без моего приказа из пушки не стрелять.
– Само собой, сэр. – по примеру командира Фредериксон помыл клинок, но, прежде, чем прятать, ещё и протёр его тряпкой.
Возвращаясь назад, Шарп глядел на широкую спину Харпера и вспоминал поле битвы под Саламанкой, которое они проезжали осенью, до отступления в Португалию. После битвы погибших было так много, что не всех смогли похоронить, и черепа с глухим стуком вывертывались из-под копыт лошади. Стоял ноябрь, прошло всего четыре месяца со дня сражения, но трупы успели разложиться до скелетов.
Он вышел во двор – обиталище живых. Ныли дети. Стрелок держал на руках потерявшегося ребёнка. При виде Шарпа бабы подняли хай, требуя отпустить их. Шарп велел им заткнуться и обратился к Фредериксону:
– Найдите, где разместить этот курятник. Думаю, часовня подойдёт. Насчёт спасённых заложниц не беспокойтесь, условия у них сносные, для их успокоения выделите с полдюжины надёжных ребят.
– Ясно, сэр.
Они шагали по двору, переступая через канальчики.
– Что делать с подонками, сэр?
Четыре десятка мазуриков, нахохлившись, ожидали решения своей судьбы. Две трети из них носили потрёпанную британскую форму. Хейксвелла среди них не было. Повысив голос, так, чтобы его слышали стрелки и во дворе, и на галерее вверху, Шарп объявил:
– Эти ублюдки опозорили свои мундиры. Все они! Разденьте их!
Сержант в зелёной куртке весело воззрился на командира:
– Догола, сэр?
– Догола.
Майор повернулся и, сложив ладони рупором, позвал:
– Капитан Кросс! Капитан Кросс!
Кросс подчищал верхний двор и часовню.
– Звали, сэр? – капитан перегнулся через перила.
– Раненые? Убитые?
– Бог миловал, сэр!
– Оповестите лейтенанта Прайса, что он может входить.
– Есть, сэр.
Сигнал должен был подать трубач Кросса.
– Поставьте людей на крышу. Сменять каждые два часа.
– Есть, сэр.
– Вроде всё. Хорошо поработали, капитан.
– Спасибо, сэр.
От неожиданной похвалы Кросс расцвёл. Майор повернулся к Фредериксону:
– Вы тоже пошлите на крышу бойцов. Скажем, двадцать.
Фредериксон кивнул. При отсутствии окон оборонять монастырь можно лишь с крыши, укрываясь за её низким парапетом.
– Может, пробить бойницы в стенах, сэр?
– Толстоваты они больно, но, если хотите, попробуйте.
Лейтенант, сияя, подал Фредериксону клочок бумаги. Тот пробежал записку глазами и нахмурился:
– Насколько плохи?
– Раны не тяжёлые, сэр. Оклемаются.
– Где они? – без фальшивых зубов речь капитана звучала невнятно.
– В келье над лестницей, сэр.
– Позаботьтесь, чтоб не замёрзли.
Шарпу Фредериксон пояснил:
– Потери, сэр. Три раненых, убитых нет. – и, облегчённо улыбаясь, добавил, – Легко отделались, сэр.
– Легко. – согласился Шарп, тоже улыбнувшись. – Да, а где ваша повязка?
– Со мной. – Фредериксон раскрыл кожаную сумку и достал чёрный лоскут вместе с искусственными зубами. Водворив их на место, он вновь стал похож на человека. Сконфуженно признался:
– Всегда снимаю перед дракой, сэр. Пугает противника. Парни считают, что моя образина стоит дюжины стрелков.
– Красота – страшная сила? – осторожно пошутил Шарп, намекая на прозвище капитана.
Красавчик Вильям юмор понял и не обиделся:
– Ещё какая, сэр! Стараемся!
– Выходит у вас неплохо.
Единственное око Фредериксона заблестело. Похвала, хоть и неуклюжая, пришлась кстати. Рассеянно глядя, как обдирают одёжки с дезертиров, майор подумал, что, если паршивцы решат сбежать, нелегко им придётся в такую погодку с голой задницей.
– Заприте пленных капитан. Как ваш испанский?
– Объясниться могу.
– Прекрасно. Среди женщин есть профессиональные потаскушки, которые будут не прочь заработать пенни-другой. Договоритесь с несколькими, выделите каждой каморку. Пусть парни расслабятся.
– Сделаем, сэр. Это всё?
– Чёрт, нет! – о самом главном-то он забыл, – Четыре стрелка, капитан. Трезвенники. Найдите хранилище спиртного и объявите, что всякого, кто надерётся ночью, я утром разорву на куски.
– Ясно, сэр.
Фредериксон ушёл. Наслаждаясь идущим от костра теплом, Шарп размышлял, что ещё он упустил. Вход, лаз, крыша охраняются. Пленные под присмотром. Ага, десяток раненых дезертиров желательно куда-то пристроить. Женщины с детьми размещены. Верхняя галерея превратилась в бордель (рождественский подарок от майора Шарпа). К выпивке доступ перекрыт. Еда! Надо найти еду для солдат!
Заложницы. Проведать. Убедиться в том, что у них всё в порядке. Он покосился на холл и рассмеялся. Жозефина! Боже правый! Леди Фартингдейл!
Последний раз они встречались в Лиссабоне, в её доме, окружённом апельсиновыми деревьями. Жозефина Ла Лакоста. Она бросила Шарпа после Талаверы ради кавалерийского капитана Харди, но тот погиб. Шарп был беден, Харди – богат, а она всегда стремилась к богатству. Подкопив деньжат, Жозефина приобрела дом с выходящей на Тежу верандой и апельсиновым садом в престижном столичном пригороде Буэнос-Айресе. Она устраивала приёмы, на которых было не протолкнуться от офицериков со звонкой мошной, соперничающих за благосклонность хозяйки. Две зимы назад. Виолончели пиликали в углу, Жозефина, гордая, как королева, в окружении сверкающих мундиров, льстящих ей, жаждущих обладать ею и готовых заплатить любые деньги, чтобы переспать с Ла Лакостой. Со времён Талаверой она чуть поправилась. Ей это даже шло (хотя и не на вкус Шарпа), делая округлей и мягче. Мягче внешне, характер едва ли изменился. Шарп не забыл, как она отказала полковнику гвардии, предлагавшему пятьсот гиней за одну-единственную ночь. Отказала, да ещё и подсыпала соли на его сердечную рану, предпочтя полковничьим пяти сотням гиней двадцать смазливого юного гардемарина. Шарп снова хохотнул, удостоившись недоумённого взгляда стрелка, конвоирующего дезертиров к их тюрьме. Пять сотен гиней! Столько же выложил Фартингдейл, чтобы выкупить её у Потофе! Самая дорогая шлюха Испании и Португалии замужем за сэром Огастесом Фартингдейлом, который считает её нежным и хрупким созданием! Боже правый! Нежным и хрупким! Связи? Относительно связей в высших сферах сэр Огастес не ошибался. Связи имелись, и не только те, что приходят на ум, учитывая её прошлое. Первый муж Жозефины, Дуарте, сгинувший в Южной Америке в начале войны, происходил из родовитой семьи, обеспечившей ему придворный чин Третьего Камергера при Ночном Горшке Его Величества (или что-то столь же бессмысленное). Как она сцапала сэра Огастеса? Знал ли он о её прошлом? Должен был. Смеясь, Шарп направился к лестнице, обнаружившейся в юго-западном углу двора. Он обязан засвидетельствовать своё почтение Ла Лакосте.
– Сэр!
Фредериксон остановил его. Подняв руку, Красавчик Вильям замер. Взор его был прикован к часам, зажатым во второй руке.
– В чём дело, капитан?
Фредериксон молчал, не отрываясь от циферблата, затем вскрикнул: "Есть!" и широко улыбнулся Шарпу:
– С Рождеством вас, сэр!
– Полночь?
– Минута в минуту!
– Тогда и вас с Рождеством, капитан. И ваших людей. Полагаю, можно раздать по глотку бренди.
Полночь. Случайность, что они выступили раньше. Случайность, уберёгшая мадам Дюбретон от участия в мерзких увеселениях Обадии Хейксвелла. Хейксвелл улизнул в замок. Что на уме у дезертиров? Сбегут ли они ещё до рассвета, посчитав, что всё пропало или, наоборот, рискнут штурмовать обитель в надежде на то, что солдаты Шарпа не успели занять оборону?
Рождественская ночь. Шарп вскинул голову. Искры от костра взлетали в тёмные небеса. Рождество. Празднование дарованного Деве чуда рождения. Корни торжества уходили, впрочем, в глубокую древность. Задолго до Христа люди праздновали середину зимы, зимнее солнцестояние, 21 декабря, когда природа умирает, но лишь для того, чтобы воскреснуть. Праздник обещания весны, а весна принесёт новые урожаи, новые жизни, новые рождения. Праздник победы над бесплодием зимы. Пора, когда жизнь едва теплится, ночи самые долгие. Вот в такую долгую ночь отпетая братия Потофе и могла дерзнуть напасть на стрелков Шарпа. Майор смотрел, как парень в зелёной форме вскарабкался на крышу и, принимая от товарища снизу винтовку, прыснул его остроте. Шарп усмехнулся.
Выстоим.
Глава 10
Рождественское утро. В Англии прихожане чинно топали по обледенелой дороге в храм. Ночью Шарп слышал тихие голоса часовых, мурлыкающих под нос: "Чу! Ангелы поют!" – методистский гимн, который точно не найти в молитвенниках, изданных англиканской церковью. Знакомая мелодия и навеяла Шарпу думы о родине.
Утро предвещало погожий денёк. Восходящее солнце осветило долину, затопленную стелющимся над землёй туманом. Форт и обитель подобно маякам поднимались из белого ватного потока, что, переливаясь через перевал, заливал котловину Адрадоса, делая её похожей на молочное озеро из сказок. Врата Господа были белы, таинственны и тихи.
Потофе не атаковал. Дважды дозорные палили во тьму, но оба раза тревога оказалась ложной: ни шороха шагов, ни лестниц, приставленных к крыше. Измученный ожиданием Фредериксон вызвался сходить на разведку. Шарп не возражал. Вылазка ничего не дала, разве что, постреляв для острастки по замку и сторожевой башне, Фредериксон вернулся довольный.
Под утро Шарп выкроил пару часов и подремал, поэтому спать не хотелось. Парок от дыхания таял в холодном воздухе. Ночь прошла, заложницы освобождены, и фузилёры гремят каблуками по мёрзлому грунту, спеша на подмогу. Фигурки часовых на стенах замка свидетельствовали о том, что Потофе не сбежал. Лучи поднимающегося светила опушили туман розовым. День начинался.
Шум. На кровле что-то происходило, и Шарп, мечтая о бритье и завтраке, полез туда.
– Сэр! – его окликнул стрелок шагах в двадцати от сооружённого Кроссом подъёма, – Там, сэр!
Солдат указывал на восток, прямо на солнце:
– Всадники, сэр!
Бог ведает, как он ухитрился их разглядеть. Шарп сощурил глаза и, прикрыв их пятернёй, всмотрелся в слепящий свет. Почудилось или какие-то точки действительно маячили на краю долины?
– Сколько их?
Рядовой насчитал четырёх, его сержант – трёх. Люди Потофе? Разведывают пути отхода на восток? Возможно. Пленные болтали о гверильясах, ищущих мести за Адрадос, и это тоже походило на правду.
Шарп остался на крыше, но конники больше не показывались. Тем временем во двор вынесли ёмкости с водой, нагретой на импровизированной кухне, и свободные от караулов бойцы принялись бриться, поздравляя с Рождеством друг друга и потаскушек, уже вполне освоившихся среди стрелков. Хорошее утречко выдалось для служивых, за исключением, конечно, тех, кого отрядили в расселину за ранцами.
Навестив верхний двор, Шарп был немало озадачен. Проросший в углу сквозь настеленные плиты граб обвивали белые ленты. Украшавшие дерево стрелки пребывали в отличном настроении, балагурили и пересмеивались. Один, стоя на плечах у товарища, тянул полосу ткани к безлиственной верхушке. Металл блестел на голых ветвях – пуговицы с трофейной униформы. С минуту Шарп пялился на них, ничего не понимая, затем вернулся к пандусу, спустился вниз нашёл Кросса:
– Что они делают?
– Немцы, сэр. – ответил Кросс так, будто это всё объясняло.
– Делают-то они что?
Соображал Кросс медленнее, чем Фредериксон, и вдобавок боялся Шарпа, как огня. Досаду майора от бестолковости собеседника капитан принял за неодобрение и грудью встал на защиту подчинённых:
– Немецкий обычай, сэр. Безобидный, сэр. Абсолютно безобидный.
– Я понимаю, что безобидный! Зачем?
Кросс нахмурился:
– Рождество, сэр. Они всегда так делают на Рождество.
– Они оплетают тесёмками деревья каждое Рождество?
– Не совсем так, сэр. Обычно они берут что-нибудь вечнозелёное, ель, например, приносят в казарму и украшают. Ангелочками, безделушками разными.
– Но зачем?
На германцев, кроме Шарпа, глазела его рота. Глазела с не меньшим удивлением.
Вопрос поставил Кросса в тупик. Сам он, по-видимому, никогда над этим не задумывался. Появившийся во дворе Фредериксон пришёл ему на помощь:
– Язычество, сэр. Старые боги германцев были лесными богами.
– То есть они как бы приносят им дары? Задабривают?
Фредериксон кивнул:
– Священники утверждают, что, мол, дерево символизирует крест, на котором распят Иисус Христос, но, по-моему, это чушь. Обычай – просто отголосок древнего ритуала. Они делали это ещё до римлян.
Шарп ещё раз посмотрел на граб:
– Мне нравится. Что дальше? Принесение в жертву девственницы?
Последнюю фразу Шарп произнёс громко. Стрелки облегчённо засмеялись: майору понравилось их дерево.
Шарп вернулся в нижний двор. Провожая его взглядом, Фредериксон размышлял, и его мысли были ответом на вопрос, мучивший Шарпа ночью. Одноглазый капитан знал, почему вчера стрелки сражались вместо того, чтобы перебежать к врагу. Майор Шарп требовал от людей многого, больше, чем кто-либо другой, но, кряхтя и костеря его на все лады, солдаты вдруг обнаруживали, что им это по плечу. Открытие пробуждало в них гордость. Гордость за себя и благодарность к поверившему в них командиру. Майору Шарпу. Фредериксон тяжело вздохнул. Боже, благослови британскую армию, в которой основная масса офицеров считает солдат серой скотинкой.
Шарп устал, иззяб, а ещё хотел побриться. Вместо бритья он разыскал комнату, куда Фредериксон приткнул раздетых пленников. Их стерегли три стрелка. Шарп затронул капрала:
– Как у вас, спокойно?
– Сейчас да, сэр. – капрал выплюнул табачную жвачку в дверной проём. Двери не было, путь внутрь преграждала баррикада из обугленных досок, – А вот с часок назад выискался тут умник, начал воду мутить.
– То есть?
– Молотить языком, нарушать, в общем. Одёжку хотел. Они – не животные, чтобы голяка сидеть. Белиберда, в общем.
– И…?
– Кокнул его капитан Фредериксон, сэр. – стрелок ухмыльнулся, – Не любит он белиберду, сэр. Наш капитан.
Фредериксон был на крыше. Карабкаясь наверх, Шарп услышал восторженный рёв. Взобравшись, майор увидел его причину.
Над обителью реял флаг. Ветер давно улёгся. Чтобы полотнище не обвисало, капитан распорядился прибить к самодельному флагштоку поперечину, на которой и расправили знамя. Оно должно было послужить для приближающихся фузилёров ориентиром и знаком того, что всё прошло успешно. Майор подивился смекалке одноокого. Сам Шарп, не мудрствуя лукаво, просто вывесил бы флаг на одной из стен. Идея Фредериксона была удачней.
Капитан подошёл к Шарпу и поделился, глядя на флаг:
– Флаг как и не наш.
– Из-за чего?
– Из-за ирландской части.
После подписания Акта Содружества, сплавившего Ирландию с Англией в единое целое, государственный флаг пополнился диагональным красным крестом. Для многих даже сегодня, одиннадцать лет спустя, его вид был непривычен. Для других (Патрика Харпера, например) – оскорбителен.
– Слышал, вы пристрелили пленного?
– Что, перегнул палку?
– Да нет. Сэкономили трибуналу время и чернила.
– Утихомирил остальных, сэр.
– Вы спали?
– Не успел, сэр.
– Идите отдыхать. Это приказ. Позже вы мне понадобитесь.
Для чего ему мог понадобиться Фредериксон, Шарп и сам не ведал. Если всё идёт по плану, то Кинни уже на подходе, а, значит, стрелки не у дел. Если всё идёт по плану. То ли странные всадники были тому виной, то ли ответственность за жизни двух сотен человек, но смутная тревога не отпускала Шарпа. Он поскрёб щетину и глубже закутался в шинель.
Кот запрыгнул на крышу. С достоинством, присущим всему его племени, он прошествовал мимо затаившихся у каменного парапета стрелков, сел и занялся умыванием. Выставленная вверх задняя лапа отбрасывала длинную тень.
Через долину сторожевая башня тянула серо-чёрную руку тени к форту. Строения разделяли полкилометра. Туман почти сошёл, открывая подмороженные колючки и весело струящийся ручеёк. Караульные бдели на стенах обоих укреплений, и это было странно. Неужели Потофе полагал, что, получив заложниц, враг уберётся восвояси?
Ландшафт на западе, складчатый до невозможности, хотелось растянуть и прогладить. Солнце коснулось вершин холмов, но долины, подёрнутые всё тем же туманом, тонули во мраке.
Перейдя на северную сторону крыши, майор окинул взглядом дорогу к перевалу. Ни следа фузилёров. Впрочем, глупо было бы ждать их так рано.
– Будете, сэр?
Он повернулся. Стрелок (судя по акценту, немец) предлагал ему дымящуюся кружку с чаем. Выходцы с континента быстро перенимали любовь к ароматному напитку у сослуживцев – островитян.
– А вы?
– У меня есть ещё, сэр.
– Спасибо.