- Не боюсь, Кудеяр! Оттого нам с тобой и не по пути. Твои люди кровь льют, а потом лбы бьют. Мои ребята с Богом не в ладах! Есть, Кудеяр, один монастырь. Помоги сжечь его. Возьмем монастырь - все твое. Деньги, золото, камни, жемчуг, древние книги и образа. Но монахи - мои. И что я с ними сделаю - мое дело.
- Есть и у меня монастырь на примете. Игуменом там Паисий.
- Кудеяр, твое сердце вещун. По рукам, Кудеяр!
- Взять монастырь налетом хоть и трудно, но можно. Мне, Варвара, нужны сокровища монастыря, только не те, что в сундуках казначея, а те, что в тайниках… Чтобы выведать тайники, хитрость нужна.
- Кудеяр, сердце у меня горит! До весны подожду, а больше нет. Съезжу я к одним должникам теперь, а потом в стане твоем буду, про монастырь Паисия покумекаем.
Атаманы говорили, а разбойнички работали. Хороша была у них работка в тот день.
Часть 7
Вор
Глава 1
1
В Можары пожаловал Шишка. С ним было пятеро удальцов. Возле Емельяновых хором спешились. Емельян выскочил с хлебом-солью.
- Горшечник! - удивился встрече Шишка. - А я думал, ты со страху голову свернул. Рад, что живехонек, и хлебу твоему рад. Буду пировать у тебя.
Емельяновы девки попрятались в курятник, и Анюта с ними. Но Емельян за нею сбегал, приволок в горницу и, поклонившись разбойнику, сладко молвил:
- Воспитанница моя Анюта изволит прислуживать честному пиру.
Шишка зарделся от удовольствия.
- Созывай, горшечник, сиволапых мужиков. Они на меня в обиде, ну да я им прощаю. Зарок даю: целый год не трогать ни скота вашего, ни сундуков ваших!
Пришли мужики на гулянье. Куда ж денешься-то? Шишка осерчает - ограбит, Емельян осерчает - по миру пустит. Всем ему обязаны, все ему должны. Емельян дома помог поставить, Емельян от голода уберег - хлеб купил для можарцев. Емельян работу дает и деньги за работу платит.
Сидел Шишка за столом, шапки не снимая. Пил ковшами ставленный мед, хмелел. Чем больше хмелел - тем пуще на Анюту щурился.
- Горшечник, у меня день ангела, а подарков, я гляжу, никто мне дарить не собирается?
Емельян спину пошел гнуть в поклонах.
- Не знаем, чем угодить.
- Подари мне девицу свою.
- С превеликой охотой!
Анюта аж вскрикнула.
Встал Шишка из-за стола, подошел к девушке, за косу взял.
- Поцелуй!
Молчит Анюта.
- Поцелуй! - шепчет Емельян.
- Поцелуй! - И стал Шишка косу девичью на руку наматывать.
Ближе Анюта, ближе. Да хвать у разбойника из-за пояса кинжал, провела по косе, оставила косу в руках Шишки. Сама за дверь, да во двор, да в лес.
А Шишка к пиру лицом поворотился и шапку свою на затылок со лба сдвинул. А на лбу-то у него клеймо выжжено: "Вор".
- Так-то вы меня почтили? - И, косой помахивая, спросил: - Кто у вас в Можарах самый честный человек?
И все сказали:
- Сеятель Петр!
- Встань, Петр, посмотрю на тебя!
- Нет его здесь, - говорят.
- Приведите!
Привели Петра.
- Тебя односельчане, не сговариваясь, назвали самым честным человеком на деревне, - сказал ему Шишка.
- Спасибо им на слове.
- Слыхал, что у меня день ангела?
- Слыхал.
- А чего подарка мне не принес?
- Так ведь не за что.
Засмеялся Шишка.
- Правда твоя! Не за что. Ну а я тебя одарю.
Мигнул, и за спиною Петра встали удальцы.
- Гляди мне на лоб! - приказал Шишка.
- Гляжу.
- Богом клянусь, зазря поставили мне это клеймо. По напраслине! - Засмеялся. - Теперь-то я его заслужил. И вот мой тебе подарочек: отныне ты будешь ровня мне.
Бросились удальцы Петру руки крутить, а тот и не шелохнулся. Усмехнулся Шишка.
- Отпустите ему руки. Он терпеливый, видать.
Вынул из-за пазухи клеймо. Всегда, что ли, при себе держал? Накалили клеймо в печи, подали разбойнику.
Выскочил из-за стола Никита. Только стукнуть-то злодея нечем. Схватил тарелку оловянную, замахнулся…
Эх, коли бы все на пятерых-то! А все ни живы ни мертвы, руки под стол, ноги под себя - кутята.
Окружили Никиту пятеро и отошли, а Никита на пол сел, на бок завалился. И не охнул бедняга, только ручьями кровь.
Шишка и не посмотрел в его сторону. Поднял клеймо и приложил его ко лбу Петра. А Петр не шелохнулся.
Паленым запахло - не шелохнулся.
Завизжал Шишка, выскочил на улицу, прыгнул на коня - и удальцы его за ним.
Страшно: человека жгут, а он молчит.
2
Анюта бежала, бежала и опомнилась вдруг: чего стоит конному пешего догнать? Знать, не погнались. Нет бы дурочке лесом - через сугробы, а она прямехонько по дороге! Неужто спаслась?
Только подумала, заступили ей путь всадники. Погони не было, а от судьбы не убежала. Встала девушка как вкопанная, опустила руки.
- Никак Анюта!
Что за чудо? Знакомый голос, давно его Анюта не слыхала, с той поры, как Емельян погнал от себя больную обгоревшую Маланью прочь. Подняла Анюта голову - так и есть, Маланья на коне.
- Шубу сестре моей! - приказала атаманша.
Не успела Анюта глазом моргнуть, легла ей на плечи шубка, легкая, как одуванчик, теплая, как печь. Только тут и почуяла Анюта холод. У Маланьи-то из-под шапки волосы в инее. Задрожала Анюта, заплакала.
Спрыгнула атаманша с коня, обняла избавительницу свою.
- А ну, отвернитесь! - крикнула мужикам, прильнула к девушке и заплакала.
Хоть и атаманша, хоть и колдунья, а все баба.
- От кого спасалась? - спрашивает.
- От Шишки, Маланья.
Покачала головой разбойница.
- Маланья померла. Нет Маланьи. Зови меня Варварой. Слыхала про такую?
- Как не слыхать! Спаси нас от Шишки, атаманша. Житья нет. Боярин наедет - правеж, разбойник - грабеж. Защити, Маланья!
- Нету, говорю, Маланьи. Маланья на костре сгорела. И скажу тебе честно: ехала в Можары долги раздать. Угольками можарцам я задолжала.
Отшатнулась Анюта.
- И ты проклятьем на нашу голову. Господи, неужто чаша не полна? - Раскинула руки. - Жги нас! Мсти нам! Грабь! Об одном прошу: затопчи меня своими конями. Избавь мое тело от жизни. И душу вели развеять по волосиночке.
Бросилась на дорогу, распласталась. И помчались кони, да ведь восвояси! Ждала их Анюта, не дождалась.
Без всякого страха вернулась она домой в родные свои Можары.
Вошла в горницу. Емельян один за столом. Увидал Анюту, перекрестился. На колени перед ней встал.
- Прости, дьявол попутал.
Молчит Анюта.
- Про горе слыхала наше? Петру Шишка клеймо на лоб поставил.
- Уйди, Емельян!
Емельян будто ждал Анютиных слов, не противился, не артачился, ушел.
Подняла Анюта кружку с медом, запрокинула было голову, а ее кто-то дерг за подол. Оглянулась - Ванюшка-леший.
- Не узнала?
- Как не узнать, ты мне в гаданье наврал! Ванюшка-леший!
Заплакал Ванюшка.
- Не леший я теперь, в домовых. У вас под печкой живу. Тебя берег и дом, в котором ты жила. Только где ж домовому с людскими бедами справиться?.. А гаданье сбудется…
- Не верю! - закричала Анюта. - Никому не верю. Ни черту, ни Богу! Нет тебя, Ванюшка-домовой. Нет тебя! Сказка ты, и преглупая! Не на кого человеку надеяться!
Смотрит - пропал Ванюшка. В трубе заплакало, и тихо стало.
Пошла Анюта за печь, взяла узелок - и вон из дома.
Емельян в сенцах ей дорогу загородил.
- Откуда шубка-то соболья? Собралась-то куда?
- Все хитришь, Емеля? - засмеялась Анюта, а у Емельяна мураши по спине пошли: Маланья точь-в-точь смеялась.
Ушла Анюта в дом к сеятелю Петру, человеку клейменому.
Глава 2
1
Когда лес все тесней, вешки в ветки береза срослась с елью, ель снизу пряменькая, а вверху в две да три свечи; когда еще один шаг - и ни туда ни сюда, вершины не только солнце - небо затмили, на земле ни цветочка ни травинки, плесенью пахнет, как в погребе; когда сожмется душа от ужаса в комочек не хуже махонького ежика - знай, ты набрел на усадьбу Кумах-сестриц.
За тем частым лесом пойдет лес чахлый. Кора от стволов отпадает, деревья растут вкривь, вкось, среди кочек пузыри дуются, таращатся, а еще дальше - ласковый глазу изумрудный мох, сосны, как жар, горят, кора на них молодая, золотая, прозрачная - и в этом лесу - поляна. А на поляне - изба. Окна с наличниками, резьба хитрая, все ее знаки - сокровенные. Заглянешь в те окна - будет тебе тьма и сквозняк. Крыльцо с кокошником, высоченное, в двенадцать ступенек. Уж такая изба - царю хоромы, один изъян - без крыши. Печная труба есть, стало быть, и печка есть, но попробуй натопи синее небо, частые звезды, когда в Крещенье даже сам Мороз шубу запахивает.
Как там в избе, мало кому ведомо. Зато Кумахи про человечье житье-бытье уж очень хорошо знают.
Нахолодаются в своей непутевой избе и 25 февраля - а живут Кумахи, как и весь лохматенький, тайный народ, по старому стилю - побредут все двенадцать сестриц за большой сестрой по деревням. Станут за дверью и ждут, а то и на Изморози на порог втиснутся и стоят, никем не виданные.
Человек, умаявшись за день, приляжет на лавку, прикорнет - Кумаха тут как тут. То в жар бедного кинет, то в холод. Зубы так и клацают. Сия музыка Кумахам много приятнее игры на гуслях.
К Федору Атаманычу, однако, сестрицы приходили, явно порастряся в деревнях жуткую свою сердитость. У лесного народа свои обычаи, свои праздники.
Встречали гостей лешаки, расчесав лохмы, подобрав животы, во всем новом. Сестры были хоть и бледны, как смерть, да в глазах у них - в черных омутах - будто рыбки золотые проблескивали. Поглядеть в такие глаза - смелости не хватит, и не взглянуть невозможно.
Вплывали сестрицы в горницу павами, что у старшей, что у младшей такая стать, что лешие раскоряками себя чувствовали. Покашливали от смущения, похмыкивали.
Столы в честь Кумах Федор Атаманыч накрывал как для иноземок. Все ложки, все тарелки лешаки за неделю облизывали и о башки лохматые терли, чтоб ни жиринки, ни соринки не осталось.
Угощения - мед, нектар, всякая духмяность, дуновение. Кумахи лишнего, ради стати своей, и не понюхают.
Федор Атаманыч был в алой рубахе, с рубиновой запоной, перстней нанизал по два на каждый палец.
Как только дверь распахнулась - заиграл он в гусли. Когда Федор Атаманыч на гуслях летом играет, у сыча из глаз слезы сыплются, играет зимой - всякая вьюга стоит на хвосте и мрет от счастья.
Кумахи вплыли под звон гуслей, сели рядком на лучшее место, под окнами, заслушались игры, запечалились ласково…
- Ах! - сказал Федор Атаманыч и слезинку с левого глаза коготком-мизинцем смахнул. - Ах!
И, отложив гусли, развел хозяйскими лапами, приглашая гостей отведать угощения. Лешаки тотчас принялись лопать и уминать, а Кумахи отрезали по кусочку купальского пирога, отведали.
Описать, что это за чудо купальский пирог, - книги не хватит, а если одним словом сказать - лето! Такими в светлице лугами пахнуло, такие блики пошли по стенам да потолку, что в омутах глаз у старшей Кумахи, у ее сестриц замелькали вроде бы кувшинки, вроде бы стрекозы крылышками затрещали.
- Люди думают, что это они живут. Знать бы им про наше житье! - хвастливо молвил Федор Атаманыч, чтобы раззадорить Кумах на беседу пристойную, умопомрачительную, ибо иной беседы у лесного народа не бывает.
- Поиграй нам, Федор Атаманыч! - молвила наконец словечко старшая Кумаха.
Федор Атаманыч поклонился, взял гусли да и грянул по всем-то струнам, сверху донизу, и кругами, кругами да щипо́чками.
Кумахи из-за стола выступили, пошли, пошли хороводом, как их гусли повели. Ножками с носка на носок, замираючи, глазами на косматых лешаков давно глядючи. И пошли-пошли-пошли, кружась, да так, что изба с места сдвинулась. Платья у Кумах - серый вихрь, вместо лиц - кольцо, топотанье ножек переменчивое, переступчатое, и все круче, круче, круче круги, и уж всё - омут, и одна только белая рука Кумахи, как из пучины последний взмах.
- Э-эх! - вскричал Федор Атаманыч. И так брякнул ногою в пол, что молния снизу вверх сиганула, и дым тут, и гарь, и всеобщее невезение.
Ни Кумах, ни деревни, только прах да смрад.
2
Перепуганные лешаки сгрудились вокруг Федора Атаманыча.
Среди бела дня полыхнула лесная деревня, развеялись колдовские чары. Остались лешаки лешаками: лохматы, голы и страшны.
- Что стряслось-то, Федор Атаманыч, объясни?
- Безверием сожгло, - ответил главный леший.
- Куда ж нам теперь?
- Дурней искать, у коих страх не перевелся.
Лешаки поохали, потоптались, взвалили котомочки на плечи и поплелись друг за другом.
Федор Атаманыч шел последним. На повороте оглянулся на пепелище, слезою снег прожег.
- Эх, Ванюха! И надо же было тебе человека полюбить!
Часть 8
Зверь бежит на ловца
Глава 1
1
В пустой избе для пиров за пустым дубовым столом сидели ближайшие люди Кудеяра. Им было велено думать.
Сидели Аксен Лохматый, Микита Шуйский, Холоп, сидел приехавший на совет кузнец Егор, сидел Ванька Кафтан, приведший с Белгородской черты полсотни молодцов, сидела промеж думных мужиков атаманша Варвара.
Кудеяра не было. Кудеяр загадал загадку и сгинул.
Охранял покой великого совета Вася Дубовая Голова. Новой жизнью Вася был предоволен. Спал сколько мог, работал по охотке - один на весь стан дров наколол, - ел сколько лезло, на праздниках выпивал по ведру вина. Ну а коли воевать приходилось, выхватывал врагов из строя, будто сорную траву с грядки. И ничто бы его не заботило, когда б не матушкино наставление: матушка-то посылала Васю к атаману Кудеяру за женой, но жена все не находилась.
А загадочка Кудеярова вот какая была. Спрашивал атаман совета, как дальше жить. Идти ли тайно в Москву и там поодиночке перебить бояр? Только ведь бояре, царь да Разбойный приказ тоже дремать не будут. Или идти по России, кругом Москвы, собрать всех недовольных и уж потом ударить на боярское войско? А сколько их, недовольных? А победишь ли одним гневом обученное стрелецкое войско и дворянскую конницу? А может, сначала податься на юг, к Белгородской защитной черте, там за Дон и уж с донцами в союзе, забирая большие и малые города, окружить и взять Москву? Но поднимется ли донская вольница? Одно дело - боярина обобрать, другое дело - захватить город. Мало захватить, его и удержать надо.
- Дон можно всколыхнуть, особенно если поманить казаков деньгами да зипунами, - сказал Ванька Кафтан.
- А по мне, - сказал Микита Шуйский, - надо пробраться в Москву, в Кремль, - и гурьбой в царевы палаты. Царя - по башке! Сел на трон и правь.
- Опять ты за старое, Микита! - засмеялся Холоп. Холоп только что вернулся из похода. Пригнал стадо скота и заважничал. - Думаешь, как сел на трон, так все тебе в ножки и покланяются? Не только бояре и дворяне поднимутся на тебя, но и все заморские цари потому поднимутся, что будешь ты самозванец, а царь - он от Бога!
Посмотрели на Аксена Лохматого, тот руками развел.
- А на какой это ляд идти-то нам, выпучив глаза, за кудыкины горы? Плохо нам живется на стане, чтоб бежать, задрав штаны, ища погибель себе?
- Право слово! - воскликнула Варвара. - Живете вы любо-дорого - и живите, пока не трогают. На малую вашу силу - силу малую пошлют, а вот на большую - большую! Тогда уж не отвертишься!
- Не каркай! - ударил кулаком по столу Шуйский. - Сколько ни поживем - все наше. Волков бояться - в лес не ходить. А собрались мы в лесу не для отсидки. Что скажешь, Холоп?
- А что я скажу? Как решит Кудеяр, так и будет. Верность он нашу испытывает, вот что!
- А ну говори, кто против Кудеяра! - просунул в дверь голову свою Вася.
- Ты что подслушиваешь?! - накинулись на него.
Ванька Кафтан хлопнул Васю по спине.
- С такими стыдно в лесу хорониться!
- Ну и рука у тебя! - восхитился Вася. - Приходи в баню, веничками похлещемся. А то тутошних попросишь похлестать - хлещут и сами же потеют, а меня не пробирает. Похлещи, будь другом.
Загыгыкал совет, на том гоготе и иссяк.
2
По дороге слухи катятся, как ветер по ржи, как волны на реке. Быстра ямская гоньба, а слух все равно впереди. Седок на коне, слух на тройке. Седок на тройке, слух цугом.
В то утро в кабачке о хлебе говорили. По весне, мол, хлебушек вздорожает. Да и как не вздорожать - война. Про войну говорили, про Кудеяра. Разбойник, мол, до того разошелся, самого хана крымского ограбил.
Кудеяр послушал-послушал байки да и встрял в разговор:
- Брехня! До Бахчисарая далеко.
- Далеко-то далеко! - возразили. - А что делать? В России денег кот наплакал, а Кудеяру, чтоб оделить всех бедняков, сколько нужно серебра-то!
- Сказывай сказки! - крикнул только что прибывший ямщик. - Защитника нашли! Через Покровское, имение Собакина, ехал нынче - плач стоит в Покровском. Третьего дня нагрянул Кудеяр, забрал всю скотину и был таков.
- Врешь! - Кудеяр вскочил.
- Чего мне врать-то. Сам видел. Да вон седока моего спроси, он монах, зря уста враками сквернить не будет.
- Истинно, - сказал черный, не русского вида монах.
Кабацкий народ, поглазев на монаха, принялся обгладывать, как собака кость, самую свежую сплетню.
- В монастырь к Паисию от самого Никона ученого грека прислали. Тот грек все монастырские книги собрал и велел сжечь. Во всех книгах тех анафема завелась. Оттого и беда и напасти. Не Бога молим по книгам порченым, а темного царя!
Тут ямщик, привезший монаха, аж на пол плюнул.
- Ну что врете!
- Это почему же мы все врем - один ты правду говоришь? - подступился к нему обиженный рассказчик.
- Врете! Хоть мне молчать велено, да перед таким враньем устоять невозможно. Соблазн в твоих словах. Вот он, ученый монах, еще только едет книги считывать, а вы уже сто коробов наплели. Скажи им, отче!
- Истинно, дети мои! - Монах перекрестил сидящих в кабаке. - Закройте уши перед лживой молвой. Это сатанинский соблазн и наваждение.
Кудеяр встал и пошел к дверям.
Во дворе покрутился возле саней ямщика, привезшего монаха, сел в свой легкий возок и укатил.